• Приглашаем посетить наш сайт
    Культурология (cult-lib.ru)
  • Дели-акыз
    Часть I. Глава IV

    Тиха и таинственна в этот поздний час чинаровая аллея. Ни звука, ни шороха не слышно кругом. Давно, вспугнутые треском и шипением ракет замолчали ночные певцы соловьи в чинаровой и каштановой чаще.

    Бесшумно и быстро скользит вперед детская фигурка. Вот и озаренный неверным сиянием месяца розовый куст. Тут подле -- большой камень. Рядом с камнем -- черное зияющее отверстие и земляные ступени, ведущие туда, вниз в подземелье. Глаша, возбужденная и радостная, бросается к ним.

    И вдруг неожиданно чья-то сильная рука хватает ее за плечо.

    -- Тсс... Тише, тише, во имя Аллаха, девочка! Кричать станешь -- беда будет. Не бойся ничего... Слушай... Не враг здесь, не разбойник, а кунак, верь мне!.. Рагим я, сын Абдула-Махмета... Помнишь, вместе как-то скакали верхом по берегу Куры?

    Бледный месяц в этот миг как раз скрылся за облако, но на фоне горийской ночи, пронизанной еще светом иллюминации, можно различить тонкий, стройный силуэт юноши. Тускло поблескивают золоченые газыри (патронники) на его груди и клинок дорогого резного с каменьями кованному по серебру кинжала.

    Глаша, испуганная в первую минуту, тотчас же оправляется, приходит в себя. Она знакома с младшим сыном Абдул-Махмета, Рагимом, и узнает фигуру юноши и его типичный татарский голос.

    -- А ты ловко правишь конем, точно джигит; помню, что и говорить, -- первый прервав молчание, шепнул неожиданно Рагим и протягивает руку Глаше.

    Эта приветливая похвала заставляет радостно вспыхнуть девочку и усиленно забиться её тщеславное сердечко. -- О, этот Рагим! Он опытен, как старый алим (ученый) и, несмотря на свои четырнадцать лет, знает, чем польстить девочке.

    Глаша побеждена. В следующую же минуту она забыла и про подземный ход и про свое намерение выразить возможно скорее свой восторг Дане и уже мирно беседует с Рагимом, нимало не тревожась целью его необычайного и позднего появления у них в саду.

    -- Удалой из тебя вышел бы абрек, что и говорить, -- продолжает расточать свою тонкую лесть юноша. -- Право, надо и, бы тебе родиться джигитом, а не девочкой. Благословенна будь мать, давшая тебе жизнь... Глаз у тебя -- кинжал, рука -- железо... Небось, не выпустишь стремени, когда понесет тебя твой удалой скакун!

    -- Правда? Ты говоришь это вправду, Рагим?

    И Глаша, вперив в него свой взгляд, дрожит от восторга.

    -- Зачем говорить неправду, -- обиженным тоном отвечает Рагим. -- Лгать запрещено Аллахом и Магометом, пророком Его. Правда -- от Аллаха, ложь -- от шайтана. Ты -- русская и не знаешь Корана, а Рагим усердный слуга пророка, и он вынес из школы многое, что тебе не понятно, -- не без гордости, выпрямляя свой тонкий стан, произносит юноша.

    -- А зачем этот усердный слуга пророка, как воришка, прокрался ночью в наш сад? -- вдруг спохватившись, осведомляется у юноши Глаша.

    В темноте заметно, как вздрогнул всем телом татарин и рука его хватается за кинжал.

    -- Благодари Аллаха, что ты носишь женское платье, девчонка! А мужчине не простил бы такой обиды. И запомни, что Рагим, сын Абдул-Махмета, выходца из Аварских ущелий, никогда не был вором, -- говорит он срывающимся голосом и топает ногой.

    -- Да Господь с тобою, Рагимушка, чего ты злишься? Разве я это сказала? -- невольно смущается Глаша. -- Успокойся, ради Бога. Ишь, порох какой!

    Рагима Глаша знает давно. В горах, в пяти шести верстах от горной усадьбы Керима, лежит усадьба Абдул-Махмета. Здесь же, около Гори, находятся его виноградники и небольшой домик-сакля, где ютятся в летнее время, до сбора плодов, и сам Абдул-Махмет и его семья. Года три тому назад Глаша познакомилась со смуглым, сильным, словно из бронзы отлитым, мальчиком, и они играли вместе часто на берегу Куры или скакали вместе верхом в долине.

    Что Рагиму надо здесь сейчас?

    Глаша ему особенно не доверяла. Она знает отлично, что сам Абдул-Махмет известен в Гори и даже в Тифлисе своими далеко не чистыми делами. Его лавчонки на майдане торгуют какими-то запрещенными куреньями и даже, если верить слухам, ядами, и говорят, что мелкие воришки сбывают Абдул-Махмету награбленное ими добро. Недаром же княжна Нина изгнала его с позором из своего дома. Но разве юный Рагим является ответственным за поступки отца?

    -- Будь спокойна и не бойся Рагима. Не злые джины (духи) привлекли его к вашему дому. Рагим пришел сюда с поручением и приказанием отца. Пока играла белая гурия там на башне, Рагиму показалось, что ангел Аллаха пролетал с его райской свирелью по небу. Рагим чуть не умер от восторга. У нас наши сазандары (бродячие певцы) так не умеют играть. Едва не забыл Рагим, для чего пришел сюда, в сад... Вот возьми это, передай смуглой черноокой гурии да смотри, чтобы не видел никто...

    Что-то маленькое белое мелькнуло в темноте и очутилось в руках Глаши.

    Белая бумажка... По всей вероятности, записка, письмо, письмо от Абдул-Махмета... Но кому? Если черноокой гурии, как назвал Рагим адресатку, так значит -- Селтонет. Глаша знает прекрасно, что соседи и кунаки обитателей "Джаваховского Гнезда" называют так юную кабардинку. Но, чтобы подтвердить свое предположение, она все-таки переспрашивает Рагима:

    -- Это письмо от твоего отца к нашей кабардинке, к Селтонет?

    Рагим удивленно-насмешливо взглянул на Глашу, как будто упрекая ее за недогадливость, как будто издеваясь над ней, и спросил:

    -- А то кому же?

    Глаша поняла этот взгляд, хотела что-то сказать, но Рагим уже исчез.

    Она стоит несколько минут, прислушивается к удаляющимся шагам, вернее, прыжкам незваного гостя, а взгляд её, как загипнотизированный, прикован к бумажке, что у неё в руке. В то же время мысли, одна быстрее другой, волнуют её впечатлительную детскую головку. Она вспоминает, как всего несколько дней назад княжна Нина вошла как-то в кунацкую, где женская половина "Джаваховского Гнезда" сидела над чисткою кизила для шербета, а Сандро и Валь по очереди читали вслух великое произведение Льва Толстого "Войну и мир" и, обращаясь ко всем, сказала:

    -- Дети, недавно я имела повод нарушить обычай гостеприимства в своем доме. В день приезда Дани мне пришлось указать на дверь зазнавшемуся дерзкому человеку, нанесшему мне обиду.

    -- Друг, зачем ты не сказала об этом раньше? Я сумел бы проучить негодяя, осмелившегося обидеть тебя!

    И Сандро, с побледневшим лицом и сверкающими глазами, вскочил со своего места.

    Княжна Нина успокоила юношу:

    -- Не горячись, Сандро. Верю и знаю, что ты жизнь свою отдашь за меня, тетю Люду и названных сестер и братьев. Но, мой мальчик, я сумела сама наказать дерзкого, отказав ему в моем куначестве и гостеприимстве. Теперь, дети, я требую от вас следующего: никаких сношений с нашим недостойным соседом Абдул-Махметом. Запрещаю вам разговаривать с ним, принимать от него какие бы то ни было поручения, письма, записки, адресованные ко мне, или к кому-нибудь из наших. Вы обещаете мне исполнить это?

    -- Обещаем! Разумеется, обещаем, друг!

    Обещали все, обещала тогда и Глаша. Но сейчас, когда письмо у нее в руках, ей, единственной из "Гнезда" знающей, что произошло между княжной и Абдул-Махметом, страшно хочется ознакомиться с содержанием этого письма. И если бы "друг" не наложил такого строгого запрета на сношения с Абдул-Махметом, как это было бы хорошо! Впрочем, есть еще одно препятствие: письмо, наверное, написано по-татарски, а Глаша на этом языке, разумеется, не читает.

    Охватившее девочку любопытство скоро начинает заглушать все остальное. Она постепенно решает, что в сущности не может произойти что-либо дурное оттого, что она, Глаша, передаст письмо Селтонет и при помощи старшей подруги узнает его содержание. Эго ведь останется тайной между ними двоими: Селта немедленно разорвет письмо или сожжет его в камине... Да, да, конечно, так; и друг и все остальные -- никто не узнает о нем. Кстати, вот и сама Селта идет сюда. Глаша издали узнает гортанный, несколько резкий голос молодой татарки. Но она не одна; с нею Селим. Селтонет, по всей вероятности, провожает юношу до ворот. Селим должен вернуться нынче в полк до наступления ночи -- он дежурный по своей сотне сегодня. Ну, да, все это так. Вон и Аршак прогуливает его коня; слышится тихое радостное ржание его Курда; он, как видно, застоялся у яслей и с восторгом приветствует своего хозяина, точно хочет сказать:

    -- Спеши, господин. Помчимся в горы. Эта ночь прекрасна и тиха... И я вихрем домчу тебя до лагеря... Поспеши, господин...

    Однако Селим не обращает никакого внимания на Курда. Он весь занят беседой со своей спутницей. Он говорит ей взволнованным голосом:

    -- Не кажется ли тебе, Селта, что арфа Дани говорила нынче о нас, о тебе и обо мне?

    -- Как, Селим? Я не понимаю тебя.

    Селим запнулся.

    -- Селтонет все же не поняла тебя, объясни точнее, мой голубь.

    Селим поднимает большие черные глаза к небесам и голосом, полным дрожи и волнения, начинает:

    -- Послушай, Селта, звездочка моя... Когда золотая арфа нашей русской сестры пела, мне казалось, что я лежу совсем маленький-маленький в своей колыбели, а надо мной склоняется мать и поет свои песни об удалых абреках гор и об отце моем, горном душмане, убитом казацкой пулей. И еще мне казалось, что про наши детские игры с тобою, Селта, рассказывала арфа Дани, про наше детство, про нашу юность... Казалось, что под звуки эти ароматнее распускались розы в саду и ярче сверкали звезды на далеком небе... И я думал все время о тебе. Я всю свою жизнь до сих пор думал о тебе, Селта... Я чувствовал, что никогда, никогда не забуду тебя, что всегда ты будешь самым дорогим для меня существом. Ты -- мой алмаз, Селта, ты -- душистая роза моей души, ты -- золотая звезда моего сердца... О, Селтонет, как я люблю тебя!

    -- Селим, Селим! Что ты говоришь! Если бы услышала княжна Нина, что бы сказала она на это? -- Селтонет почти с ужасом смотрит на юношу с побледневшим от волнении лицом.

    -- Что скажет "друг"? Не думаешь ли ты, что "друг" станет бранить за это Селима? Разве Аллах станет бранить серебряный луч месяца за то, что он останавливает свой взгляд на одной только розе, не отличая других? Или разве падет его гнев на золотую звезду за то, что отразилась она в одной только струйке потока, не замечая остальных? Селта, Селта! Я достиг уже многого. Мне девятнадцать лет, и офицерские погоны русской службы на моих плечах. Я верой и правдой служу моему государю. Спроси князя Андро, он, как начальник, доволен мною, называет меня своею гордостью, своим учеником. А княжна Нина любит меня так же сильно, как и тебя, Селта, как и прочих питомцев "Гнезда". Так неужели же ей будет больно оттого, что сердце мое выбрало Селту, подругу моего детства?

    -- Селим! Селим!

    -- Что, моя роза? Что, звезда моей души?.. Ну, да, Селим-Али, сын Ахверды Али из Нижней Кабарды, любит тебя, красавица Селтонет. И, клянусь головой Пророка, что я буду любить всю жизнь одну тебя, моя райская пташка, моя Селтонет!

    И Селим, говоря это, так крепко сжимает тонкие пальцы девушки, что Селтонет чуть не вскрикивает от боли. Но её рука остается в руке юноши.

    Селтонет давно уже чувствует, как она любима Селимом, и давно уже сама его любит.

    Но Селтонет, несмотря на всю её наивность, свойственную молодежи её племени, немного практична. Она к тому же почти на два года старше Селима и умеет здраво рассуждать о жизни. У Селима ничего нет; у неё, Селты, -- тоже. Голова на плечах и сильные руки, вот все их богатство. "Друг" дает своим питомцам образование и воспитание, но не богатство. Конечно, княжна Нина не оставит их без своей помощи, если бы они поженились, но Селим так горд и навряд ли захочет принимать помощь. А Офицерское жалованье так мало и скромно, на него трудно прожить вдвоем, особенно Селтонет, так любящей пышные наряды, драгоценные украшения, несмотря на все старания "друга" отучить ее от стремления к роскоши.

    Её личико темнеет; настроение падает. Селим замечает это и тревожится:

    -- О чем задумалась, звездочка, о чем?

    Робко, трепещущим голосом, поясняет девушка причину своего смятения. Она говорит Селиму, что любит его всей душой, что готова каждую минуту идти за него замуж, но что он еще так молод, так мало еще знает жизнь, что ему еще следует послужит и добиться более прочного определенного положения.

    -- Не думаешь ли ты обо мне как о безусом мальчишке? -- спрашивает он вдруг взволнованно, готовый вспыхнуть, как порох.

    -- О, нет, успокойся, Селим, голубчик! -- спешит успокоить Селта своего жениха. -- Селтонет знает своего Селима, знает, что нет юноши во всей Нижней и Верхней Кабарде, в горах Дагестана и в низинах Карталинских и Алазанских долин смелее его. Сам Аллах наградил его смелостью орла и мужеством барса и вложил в него душу, твердую как булат.

    -- Довольно, моя ласточка, довольно! Так решено, через два-три года ты будешь моею женою? Я завтра же приеду оповестить княжну Нину об этом.

    -- Нет, нет, Селим! Ни за что!

    Голос Селтонет вздрагивает от волнения, когда она произносит последние слова. В самом деле, к чему поверять "другу" их тайну? Какое дело княжне Нине до того, что они любят друг друга и решили стать мужем и женой.

    Но Селим, как видно, иначе смотрит на это дело.

    Но Селта не дает ему довести до конца его фразу. Теперь она нежно заглядывает в глаза юноши и шепчет так ласково и мягко, как только может:

    -- Нельзя... Не надо, мой яхонт, рубин мой, алмаз самоцветный. Слушайся Селтонет, и она будет любить тебя всю жизнь, всю жизнь.

    Лукавая татарка знает, чем успокоить Селима и подчинить себе его волю. Чего только не сделает ради этих нежных вкрадчивых слов Селим? Ради этих чудесных огромных глаз, сверкающих в темноте, как звезды.

    И совсем, успокоенный, с убаюканной совестью, счастливый и радостный, Селим вскакивает на подведенного ему Аршаком коня и, крикнув последнее приветствие Селтонет, исчезает вместе со своим кабардином в темноте ночи.

    * * *

    Луна уже успела скрыться за облаками и появиться опять, а молодая татарка все еще стоит у ворот усадьбы, чутко прислушиваясь к удаляющемуся топоту Селимова коня. И голова её еще полна сладких грез о пережитых только что ею минутах.

    -- Тебе письмо, Селтонет. Возьми письмо от Абдула-Махмета.

    -- Ты была здесь? Ты слышала весь наш разговор с Селимом? -- испуганно срывается с губ татарки, и она крепко сжимает плечи Глаши.

    -- Ну, да, слышала! Ну что же из этого? -- вызывающе отвечает девочка -- Ведь каждый в "Гнезде" знает, что вы друг друга любите. Это разве секрет? Валь давным-давно дразнит вас невестой и женихом. Что ж за радость подслушивать, когда ничего нового все равно не услышишь. Но если нечаянно я и слышала что-либо, то никто от меня все равно ничего не узнает, как не узнают и про то, что я передаю тебе это письмо от Абдул-Махмета, как и то, что он, то есть толстый Абдул-Махмет, говорил про тебя в кунацкой в день возвращения Дани.

    -- Обо мне? Что ты путаешь, дели-акыз!

    -- Путаю?

    -- Ну, да, был Абдул-Махмет помнишь в день Данина приезда. Сидел и пыхтел битый час в кунацкой. Говорил только о тебе... Убеждал "друга" выдать тебя за какого-то горного бея или князя, богатого, как турецкий султан. Княжна Нина протестовала... Тогда ага обидел "друга", намекнув на то, что она будто бы ждет усиленного калыма, и "друг" Нина выгнала агу. Вот и все. Нынче вечером Рагим, сын Махмета, доставил сюда письмо от отца и велел мне передать тебе его. Получай.

    Рассказ Глаши ошеломил Селтонет. Она вспыхивает румянцем счастья: её тщеславие, гордость, самолюбие -- все удовлетворено.

    "Я, должно быть, -- думает она, -- действительно и красавица, и умница, и достойна высокой доли, если меня наперерыв хотят взять в жены лучшие джигиты Селим, офицер русской службы, и тот другой, неведомый, о котором говорил, по словам Глаши, Абдул-Махмет".

    Рука Селты, в которой она держит записку, дрожит. Дрожит и другая, схватившая и сжавшая с силой пальцы Глаши.

    Селтонет и Глаша спешат к дому, но не к нижней галерее, опоясавшей кунацкую, столовую и другие парадные комнаты, где Нина Бек-Израил угощает нынче гостей, а к флигелю, выходящему окнами к обрыву над Курой. Здесь спальня девушек, "детская", как насмешливо называет ее Валь.

    Сейчас тут никого нет, чем и пользуются девушки.

    -- Читай, читай скорее! -- торопит Глаша старшую подругу.

    "Привет черноокой гурии Карталинских долин! Кому дано счастье от Аллаха видеть твои очи, красавица, тот не пожелает взглянуть на золотые звезды небес. Кто приметил уста твои -- алые розаны, тот отвернется от лучших цветов в саду Пророка. Кто узрел твои пышные косы, для того не страшны ночные тучи на небесах. И жемчужные зубы твои -- как белая снежная шапка Эльбруса. Ты -- драгоценный алмаз в перстне Пророка. Но нет оправы на нем. Ты -- алмаз без оправы, девушка. Скромно и бедно идет твоя жизнь. Тебе, с красотой и гордой осанкой твоей, надо бы быть любимой женой константинопольского султана, а не бедной девушкой, запрятанной в глуши джаваховских садов. Госпожа Селтонет, клянусь очами Пророка, есть могучий, смелый и богатый уздень, готовый голову положить за тебя. У него стада баранов и табуны коней разбросаны по всем горным пастбищам, а поместье его -- целый аул. Столько рогатого скота у него, сколько звезд на далеком небе. Столько коней, сколько валунов в Тереке. Хочешь видеть его -- приди бесстрашно в саклю кунака его -- Абдул-Махмета. Ближние мы соседи по виноградникам, госпожа Селтонет. А князь-жених к своему кунаку в первое новолуние будет в гости..."

    -- Все? Отчего ты замолчала?

    -- Все, больше ничего нет в письме.

    Пока Селтонет читала, глаза Глаши горели, как у кошки. Жгучее любопытство и напряженное внимание глядели из этих горящих глаз.

    -- Как хорошо! -- шепчет она с блуждающей улыбкой на губах. -- Какое тебе счастье привалило, Селтонет: будешь богатой, будешь княгиней!

    И вдруг вспоминает, что дала слово Селиму стать его женой. К тому же, она любит Селима, своего друга детства, своего дорогого сокола...

    -- Не пойду я за князя. Не знаю я его, -- с жаром шепчет Селта. -- Что ж, что богат, может, он урод собой...

    Глаша невольно смущается словами подруги. Селта -- права. Может статься, этот князь -- урод и похож на чудовище из какой-нибудь сказки.

    -- Надо раньше посмотреть, -- говорит она, усиленно морща лоб и делаясь похожей на маленькую, погруженную в заботы, старушку.

    -- Князя этого посмотреть. Вот бестолковая какая! Вот что: пиши записку скорее Абдулу. Так, мол, и так; бери князя своего и провози его берегом Куры мимо дома внизу, а мы из окон посмотрим, так ли он хорош и знатен, как ты говоришь.

    -- А "друг"?

    -- Что "друг"?

    -- Вдруг увидит... -- опасливо косясь на дверь, шепчет Селтонет.

    берет верх над своей старшей, наивной и недалекой подругой, повторяющей все свое: "а вдруг"...

    -- Ну, вот еще, -- говорит Глаша, -- не зли!.. А вдруг небо свалится на землю! Вдруг Гори превратится в груду развалин! Вдруг у тебя и у меня возьмут да и вырастут усы! Нечего глупости болтать! Садись и пиши. В первое новолуние, днем только, пускай проскачут мимо усадьбы под обрывом. А я бинокли припасу. Вот и чудесно. Вот и посмотрим. А теперь идти ужинать пора, Боюсь, что нас уже хватились. Ну же, Селтонет, действуй! Что же ты остановилась? -- И Глаша неистово теребит за рукав татарку.

    Селтонет смущена. То, что она затеяла, -- дико и странно. Конечно, замуж за незнакомого бея она не пойдет, потому что любит Селима, но почему бы и не позабавиться немного и не посмеяться и не проучить этого глупого Абдул-Махмета и его кунака.

    Шутка так нравится Селтонет, что она хлопает в ладоши и кружится волчком по комнате. Потом хватает Глашу и душит ее поцелуями.

    -- Миленькая, пригоженькая, хорошенькая! И умом же наградил тебя Аллах! -- говорит она между поцелуями и приплясывает вокруг девочки.

    Разделы сайта: