-- Рагим!
Сын аги Абдул Махмета, только что успевший подвязать третий куст роз у Фонтана, вздрогнул всем телом и поднял голову.
-- Рагим! Наконец-то я вижу тебя, бессовестный! -- услышал он звонкий шепот со стороны окна.
Юноша опустил глаза. Он ясно слышал знакомый голос из крошечного оконца и не знал, что отвечать.
Он избегал встреч со своей недавней подругой игр, с которой он так предательски поступил недавно. Он всячески избегал показываться в той части сада, куда выходило оконце запертой в дальней горнице Глаши. И все садовые работы, которые лежали на нем, он старался производить до восхода солнца, пока еще, по его предположению, Глаша спала. Но несмотря на все старания Рагима, ему не удалось отвратить эту встречу. И вот свершилось!
Первое что пришло ему в голову, это -- уйти от фонтана, около которого он застигнут врасплох, как вор... Он уже делает шаг в сторону и скрывается за широким кустом азалий. Но звонкий, насмешливый смех несется со стороны окна.
-- Эй, Рагим! Куда? Или совесть съела тебе глаза, что ты не можешь смотреть на меня и прячешься в кустах, бездельник? Или нынешние горцы унаследовали от своих отцов только одну трусость? Скажи!
Эти слова, как удар хлыста подействовали на Рагима. Не злой по природе, честный и далеко не трусливый, юноша весь вспыхнул, загорелся гневом и вне себя выскочил из своего убежища. Он через две секунды очутился под окном Глаши;
-- Благодари Аллаха, что ты девчонка, а не джигит... Будь ты не девочка, я сумел бы разделаться с тобою. Я бы...
-- Молодец Рагим! Молодчинище! -- неожиданно, прервав его на полуслове, произнесла Глаша. -- Вот теперь я узнаю тебя, узнаю в твоих словах смелого джигита, удалого Рагима, а не трусливого мальчишку. Тебе подобает вступать при случае в открытый бой, не прячась, не скрываясь, а не трусливо тайно похищать девушек и запирать их в неволю...
Глашины слова снова, как удар бича, подействовали на самолюбивого Рагима. Невольный стыд объял его душу. Смущенно поднялись на Глашу черные, огненные глаза юноши.
-- За что винишь Рагима? Разве виноват в этом Рагим? -- забормотал он смущенно. -- Разве виноват? По законам нашего народа, младшие должны во всем беспрекословно повиноваться старшим. Отец приказал Рагиму... Рагим не смел ослушаться его. Отец старше и мудрее. И не Рагиму судить о нем. Пусть Аллах ведает и судит о его поступках!
-- Рагим, Рагим! Ты совсем не такой злой, каким я тебя представляла себе после твоего недостойного поступка!
-- Помолчи, девушка!
-- Да, да, недостойного, Рагим! Зачем ты обманул меня и Селту? Зачем заманил в ловушку?.. Не хорошо, не честно!..
-- Молчи, или...
-- Нет, нет, Рагим... Не стану я молчать. Помнишь, мы еще маленькими детьми, когда меня привезли в Гори, играли с тобою на берегу Куры? Помнишь, как вместе собирали ракушки и камни? То было хорошее время, Рагим. Не правда ли? Ты приносил мне сладкого винограда из ваших виноградников, а я делилась с тобою персиковыми пирожками, которые так мастерски печет Маро. И мы были с тобою, как брат с сестрой, Рагим... А теперь ты помог запереть меня в эту клетку... Увез меня заодно с этими разбойниками Векиркой и Ахметкой в эту горную щель...
-- Но тебе мы не хотели зла, девочка, ты случайно попалась с Селтонет, -- тихо, словно оправдываясь, говорит Рагим.
-- Случайно! Взяли, схватили и приволокли, как овец. А что должны переживать, не получая от нас известий, наши в Гнезде... Ты ведь не был там и не видел их горя... -- с тоскою доканчивает Глаша.
-- Нет, был и видел!
-- Что?
-- Что! Ты был в Гнезде? Ты вздел наших? Ты видел их, Рагим? Да говори же, говори, ради Бога!
-- Ш-ш! -- отчаянно и выразительно шепчет мальчик и протягивает руку по направлению женской половины дома. -- Ш-ш! Молчи! Мать услышит! Беда будет! И Бекир у ворот, и Ахмет поблизости... Донесет отцу, тогда плохо будет Рагиму...
-- Рагим! Голубчик! Соколик Рагим, -- почти не слушая его, лепечет теперь, как в бреду, Глаша, -- ты видел их? Ты видел их? Всех видел? Скажи!
Рагим молчит. Душевная борьба ярко отпечатывается на его выразительном, загорелом лице. Потом он оглядывается с опаской раз, другой, третий... Слава Аллаху, никто не видел, никто не слышал этой отчаянной Дели-акыз... Все тихо по-прежнему в саду и в доме. И только меланхолически-певуче звенит струя студеного фонтана.
А глаза Глаши полные мольбы, отчаянья, тоски по-прежнему впиваются в лицо Рагима.
Рагим еще слишком молод, чтобы уметь до конца владеть собой. Он невольно прислушивается к голосу сердца, невольно поддается порыву жалости. И придвинувшись близко, совсем близко к окну, он шепчет, блестя влажными глазами:
-- Я был два раза в усадьбе... Два раза...
-- Зачем? -- срывается у Глаши.
-- В первый раз, когда я вместе с другими принес твою и Селтину одежду...
-- Мою и Селтину? Как? Почему?
-- Молчи, Дели-акыз! Молчи! Это-то ты все равно не узнаешь. На коране поклялся Рагим отцу не говорить об этом никому ни слова... И скорее Рагим даст вырвать себе язык, нежели...
-- Ну, все равно, говори дальше... Говори, не мучь...
-- Княжну Нину? Она здесь? Не может быть, Рагим! Она вернулась? Ты ошибся... Это не она, может быть!
-- Говорю, видел... Лицо у неё было белое, как цветок азалии... А с головы её, как и у других женщин Гнезда, спускалась черная вуаль, какую носят по умершим.
-- Вуаль? Траурную вуаль? Так значит, они в трауре? Там кто-то умер? Гема? Боже мой! Да неужели же умерла Гема, Рагим? Ты не видел молоденькой грузинки? Ты не знал Гему? Да ты ведь знаешь! Знаешь Гему, сестру Сандро Довадзе, конечно, знаешь, Рагим!
-- Чернокудрой Гемы не было с ними. И говорю тебе, женщины носили траурные вуали, а мужчины -- черные повязки на рукавах бешметов. И когда я шел мимо ворот усадьбы, в доме Джавахи был русский мулла и там молились за кого-то...
"друг" не вернулась домой одна, и все члены "Джаваховского Гнезда" не надели бы траур. А я не с ними! И Селтонет тоже не с ними в эти печальные дни! И все это благодаря моему безумству и легкомыслию Селтонет. Судьба зло посмеялась над нами! Мы даже не можем со всеми помолиться об упокоении души бедной, милой Гемы.
Острая мучительная боль пронизывает сердце Глаши. Она не замечает, как слезы выступают у неё на глазах, как катятся по щекам и смачивают старенькое сукно и почерневший позумент чужого бешмета.
Рагим смотрит растерянными глазами в залитое слезами лицо Дели-акыз, Он никогда, как и никто другой, не видел ее плачущей. Никогда. Ему жаль ее, страшно жаль. Он мог бы утешить ее, но не смеет. Он клялся на странице корана соблюсти в тайне все, что было поручено ему, а истинный мусульманин должен уметь хранить свои клятвы, произнесенные перед святым кораном.