-- Господа! Новость! Читайте! Война! Германия объявила войну России! -- и высокий, широкоплечий юноша, лет семнадцати, один из старших пансионеров, не пользовавшихся школьными отпусками и круглый год остававшихся в пансионе, быстро и ловко прыгнул на скамью, а с неё на парту и очутился над головами остальных пятерых.
Этого высокого сильного юношу звали Марком Каменевым. Товарищи же прозвали его в шутку "Марком Великолепным" за его видный рост и красивую голову, с густой золотистой шевелюрой, всегда растрепанной, всегда кудлатой. Стоя на парте, он читал газетную статью, в которой излагались все причины войны и которая заканчивалась бодрыми строками о том, что России бояться нечего, что на её стороне правда и сильные союзники, а потому она должна победить.
-- С нами Бог! -- дочитал Каменев при полной тишине, нарушаемой лишь затаенным дыханием юных слушателей.
-- Урррра! -- послышался громкий восторженный крик, вырвавшийся из груди Володи Рокотова или Малыша, прозванного так за его маленький рост, не мешавший ему, однако, обладать огромной для его возраста силой. Подвижной, юркий, с коротенькими ножками и с крупной наголо остриженной головою, Володя, сын одного из здешних чиновников, умершего года два тому назад, был помещен на лето в пансион матерью, слабой, болезненной женщиной, уехавшей лечиться на Кавказ.
-- Уррра! -- еще раз неистово заорал Малыш и, сорвав с головы шапку, высоко подбросил ее в воздух.
Веня (Вениамин) Зефт, еврейский мальчик, с восточными задумчиво-грустными глазами, хрупкого, нежного сложения, похожий скорее на девочку, тоже подхватил несмелым, тоненьким голоском это "ура".
Братья Стовровские, -- племянники городского ксендза, отданные им на полный пансион к Верту, за невозможностью самому присматривать за двумя сиротами-сорванцами, братья Стовровские, Стась и Кодя, мальчики четырнадцати и пятнадцати лет, подхватили это "ура" с каким-то бешеным восторгом.
Леонид Клеонов, высокий худощавый блондин, с бледным рассеянным лицом и таким же рассеянным взглядом, баловень и любимец своей старой бабушки, оставшийся по собственному своему желанию в пансионе на лето, поднял брови кверху и произнес не без некоторой доли торжественности:
-- Подождите уракать. Прежде всего надо спеть гимн.
И высоким, звонким тенорком Володя начал:
-- Боже, ца-ря-я-я хра-а-а-ни.
-- Сильный, державный, царствуй на славу, на славу, на... -- подхватили дружным хором остальные пятеро пансионеров...
Низкий, красивый голос "Марка Великолепного" сливался с тонким тенором Малыша и ломкими, еще не установившимися голосами Стася и Коди. И над всем этим соловьиной трелью разливался прекрасный, и мягкий, как бархат, голос хрупкого Вени Зефта.
Все это случилось как раз в ту минуту, когда послышались тяжелые гааги и сам Август Карлович, хозяин пансиона, появился в классной комнате, где собралась теперь молодежь.
Неизвестно, зачем пожаловал сюда Верт, пришел ли он объявить своим пансионерам важную новость о войне, или посмотреть, как встретили они эту новость, сами прочитав сегодняшнюю газету. Причина его прихода, конечно, разъяснилась бы сама собой, если бы этому не помешал Малыш.
Выскочив из-за парты и вплотную приблизившись к Верту, мальчик уставился в него загоревшимися глазами.
-- Август Карлович, -- раздался тут же энергичный, настойчивый голосок, -- скажите, пожалуйста, кем вы себя считаете -- русским или германцем? "И любите вы Россию и желаете ли ей успеха? Если...
Но Малышу не удалось окончить фразу.
Старик побледнел, поднял дрожащие руки и положил их на плечи мальчика.
живет шестой десяток лет...
Он не договорил.
Володя не дал ему договорить. Не помня себя, мальчик подскочил и, забыв все условия обращения ученика с директором, с диким неистовым воплем повис у него на шее.
-- Урра! Август Карлович! Ура! Ура! Ура!
Остальные не остались молчаливыми свидетелями происшедшего. Пять сильных рук протянулись к Верту и крепко по очереди сжимали его пальцы. И молодые, просветленные глаза улыбались ему радостно и дружески мягко.
-- Земляника нынче на третье, земляника со сливками! -- пробовала она прервать, соблазняя напоминанием о любимом блюде пансионеров, эти слишком бурные проявления восторга.
Но на этот раз ничто не помогло. Суп стыл на столе, там, в столовой, а пансионеры, окружив своего директора, всячески спешили выразить ему свою радость по поводу произнесенных им слов.