Дверь распахнулась. Вошли трое. Один был уже знакомый Миколке Карл Карлович или просто Кар-Кар, как его звали мальчики; другой -- высокого роста, щеголеватый, смуглый человек в белом костюме, с ярко-красным галстуком и в высоком превысоком воротничке. Это был учитель-француз monsieur Шарль. Шея у француза была длинная-предлинная. За эту-то шею мальчики и прозвали monsieur Шарля "Жирафом". Но больше всего привлек внимание Миколки третий человек, вошедший с двумя остальными. У этого человека были чрезвычайно длинные руки, покрытые волосами, и коротенькие ноги с огромными ступнями. Мальчики нередко говорили, что в сапогах этого странного волосатого человека можно было с успехом кататься как в яликах по реке. Но что было удивительнее всего, так это лицо длиннорукого. Оно все сплошь заросло огромною, густою бородою. Борода эта шла чуть ли не от самых глаз, маленьких, зорких и добрых, добрых. Кроме глаз на лице этого человека, сплошь покрытого волосами, красовался еще нос, немного сплющенный на конце, с очень широкой переносицей. Доброго волосатого человека прозвали "Макакой", по названию обезьяны, на которую он будто бы походил. Это был директор пансиона для мальчиков, Александр Васильевич Макаров, чудеснейшее по доброте и чуткости существо в мире.
Лишь только он вошел в комнату, как мальчики все столпились на середину её и незаметно подтянулись в один миг. Только Миколка по-прежнему продолжал преважно восседать на комоде, болтать ногами и самым спокойным образом заниматься чисткою своего носа.
Александр Васильевич удивленно взглянул на мальчика, потом обвел всех пансионеров пристальным взглядом и строгим голосом спросил:
-- Кто из вас шалил?
-- Лил! -- отвечало неожиданно эхо из последних рядов.
-- Не сметь передразнивать меня! -- топнул ногой господин Макаров.
Несмотря на свою доброту, Александр Васильевич был очень вспыльчивым.
-- Ня, ня, ня, ня! -- тихо, но все же слышно отвечало эхо.
-- Молчать!
-- Ать! -- отвечало эхо.
-- Я вам задам! -- окончательно вышел из себя директор, сердито топая ногою.
-- Ам, ам, ам, ам! -- залаяло эхо.
Мг Шарль нахмурился, покраснел, подошел к директору и шепнул ему что-то. Директор покраснел токе и, оглядев внимательным взором мальчиков, произнес строго:
-- Витик Зон, это ты! Я узнаю тебя, бездельник!
-- Право же не я, Александр Васильевич, не я, а эхо... Вы кричите, а эхо передразнивает. Это уж всегда так бывает, что эхо повторяет, уверяю вас, -- самым невинным образом отвечал Витик.
-- Не смей меня морочить, ты, шалопай (это было любимое слово Александра Васильевича), -- прикрикнул на него директор. -- А ты там, тот, на комоде, слезай сейчас! -- обратился он через головы остальных мальчиков к Миколке. -- Сейчас же слезай... Больные не сидят на комодах, а лежат в постелях. Понял -- заключил директор самым суровым тоном, какой только имелся в запасе у этого доброго человека.
Но Миколка не двигался. Он по-прежнему сидел на комоде, болтал босыми ногами и во все глаза глядел на странного, заросшего волосами человека, какого он в жизни своей еще и не видал.
Все в этом странном, волосатом человеке было чудно и диковинно для Миколки: и заросшее лицо, и длинные руки, и нос пуговкой, и узкие щелочки-глаза.
Monsieur Шарль видя, что мальчик не двигается, подошел к нему, взял за руки и потянул с комода.
-- Гав! Гав! Гав! -- неожиданно залилась Кудлашка и, кинувшись к французу, свирепо оскалила зубы на него.
Жираф побледнел. Он заметно испугался.
-- Ах, ти, дрянной собашенк... Кусят меня хошеть!.. Пошель... пошель, дрянной собашенк! -- за кричал он на расходившуюся Кудлашку.
Но "дрянной собашенк" и не думал уходить. Он уселся у ног Миколки и продолжал свирепо скалить зубы.
Глаза директора, внимательно и зорко оглядывавшие комнату, остановились между тем на грязном, запятнанном одеяле, покрывавшем постель.
-- Кто запачкал одеяло? -- произнес он, стараясь придать суровое, злое выражение своим добрым глазам. Молчание.
Опять молчание.
-- Кто же, наконец?..
Мальчики молчат. Смотрят и молчат.
-- Если сейшась ви не назваль вашему директор тот, кто пашкаль одеяль, все малыпик будуть остафлен сегодня без уяшнь! -- сердито закричал monsieur Шарль, сверкающими глазами обводя разом притихших пансионеров.
Это была серьезная угроза. Остаться без ужина неприятно, а выдать собаку жалко. Чего доброго, ее прибьют и выгонят из дома.
Кудлашка всем нравилась. С ней успели подружиться. Выдавать ее было немыслимо. Вдруг чей-то тоненький голосок пискнул неожиданно:
-- Александр Васильевич, это сделали не мы, а... собака...
Графчик Никс не докончил своей фразы, потому что Витик Зон, находившийся подле него, изо всех сил ущипнул его за руку.
В ту же минуту стройный черноглазый красивый Алек выпрыгнул перед грозные очи своего начальства и сказал:
-- Это сделал я, господин директор!
За ним выскочил Витик Зон.
-- И я тоже! -- произнес он.
-- И я! И я тоже!
-- И я, Александр Васильевич!
-- И я!
-- И мы!
Павлик Стоянов, Вова Баринов, близнецы Тото и Ноно Вогурины, Миля Своин, словом, все мальчуганы, кроме Никса и Гоги, смело называли себя, выскакивая вперед. Им было жаль выдавать собачонку, такую умную, такую веселую и вдобавок героиню, так как она вытащила из воды этого смешного златокудрого мальчугана. И, не сговариваясь между собою, мальчики решили отстоять Кудлашку.
Макака, должно быть, сразу понял в чем дело, потому что сурово произнес:
-- Вы все, марш отсюда! И ты тоже слезай, и пусть тебя оденут в чье-нибудь платье! -- обратился он к Миколке. -- Ты, очевидно, здоров! Ну, живо у меня, налево кругом, шагом марш!
И директор, который не мог долго сердиться и любил своих воспитанников, точно своих собственных детей, хлопнул в ладоши.
Миколка быстро соскочил с комода и кинулся вслед за остальными. За Миколкой помчалась и Кудлашка, оглушительно лая и хватая за икры бегущих. Кар-Кар, Жираф и Макака остались одни.