-- Ах!
Две цепкие, загорелые руки схватывают Нику и высоко поднимают на воздух, над самой рекой. Еще минута, одна минута, и маленький Ника утонул бы в быстрых холодных волнах реки.
Цепкие сильные руки крепко прижимают мальчика к груди. Над ним склоняется загорелое лицо крестьянки, повязанное черным платком. Её светлые глаза ласково глядят на скорее удивленного, нежели испуганного Нику.
-- Не бойся, сыночек, не бойся! -- говорит она грубым, но ничуть не сердитым голосом. -- Худого тебе ничего не сделает тетка Матрена... Кабы не я, потонул бы ты, сердечный, свалился бы вниз и поминай как звали... Небось, жалко такого красивенького парнишку... Глянь-ка на меня, сынок! А и хорош же ты, маленький... Волоски-то что лен... мягкие, золотом отливают... А глазенки то, глазенки! Ишь ты!.. Чего смотришь, дурачок? Ты тетке Матрене самим Господом Богом послан... Да... да... Таких ребяток на утешенье людям Господь дает!.. Как моего Митюшку я хоронила, так думала от слез помру... А вот, вишь, другого Митюшку Господь мне дает!.. Поедем со мною в деревню, сынок... Любить тебя, холить буду... И мужу беречь велю, заместо сынка, то есть Митюшки нашего, покойничка!.. То-то заживешь у нас, сынок!..
Но Нике были неприятны эти ласки чужой ему женщины с большими, жесткими, мозолями покрытыми, руками. Сухие, потрескавшиеся губы женщины кололи его. Её грубый голос неприятно звенел в ушах.
Нике разом представилась другая женщина: нежная, молоденькая, с мягкими душистыми ручками, с нежным голосом и нежными поцелуями, -- ему вспомнилась мама.
-- К маме хочу! -- неожиданно закричал он и горько заплакал, затрепетав веем телом.
-- Нет у тебя нынче другой мамы, окромя меня! Слышишь? -- сердито крикнула крестьянка и, зажав своей грубой ладонью маленький, громко кричавший, ротик Ники, еще крепче прижала его к себе.