Это началось как-то неожиданно сразу. Закупая заграничные безделушки для подарков домашним, Китти, очарованная мгновенно (с нею это случалось довольно часто) выставленной в витрине блузкой, вошла спросить о цене. Ее встретили восхищенными взглядами и хозяин, стоявший за конторкой в отделении кассы, и молодой безусый приказчик, как две капли воды, похожий на него, очевидно его сын. В это утро мальчишки сновали уже по улицам Ш., крича во все горло: -- и Германия и Австрия накануне великих событий! Сербия отказалась дать удовлетворительный ответ на ультиматум Австрии! Россия мобилизует свои войска и готовится к нападению! Покупайте, покупайте, есть что почитать!
Китти накупила целый ворох листков немецкой прессы, где с поразительной наглостью возводились невообразимый небылицы на нашу родину. Не желая расстраивать мать до получения более правдоподобных известий уже из русских источников, которые запаздывали сюда доставкою на два дня, девушка предпочла умолчать о газетных сплетнях. Пользуясь лечебными часами матери, она вышла исполнить данные ей поручения. На этот раз Борис не сопровождал невесты, и она была одна.
Китти уже давно привыкла к производимому её красотой на людей впечатлению и не нашла ничего нового в выраженном ей со стороны хозяев магазина восторге. А те точно ошалели сразу--и отец, и сын: заметались, как угорелые, по магазину, разбрасывая пред ней целые десятки блузок, почти с благоговением заглядывая при этом в глаза красивой девушки.
-- Фрейлейн нравится это? А может быть, это? О, эта вещица просто-таки создана для вас. У вас такой цвет лица, что только вот эти кружева могут быть достойны прилегать к вашим прелестным щечкам!
-- Благодарю вас. Но сколько это стоит однако? Вот эта блузочка например?
-- Двадцать марок... А эта--пятнадцать, а эта--восемь... Они только сейчас доставлены из Берлина.
-- Как? Вы разве -- не саксонцы?
-- Пруссаки, кровные пруссаки, хота и живем в самом сердце Саксонии все последние годы.
-- Однако мне это дорого. Двадцать марок--изрядная сумма. Знаете, приходится экономить на обратном пути. Когда ехали сюда, сделали и так много закупок.
-- А вы по-видимому -- иностранка, не так ли?
О, какой вкрадчивый голос и каше влюбленные масленые глазки сделались у хозяина магазина вот сочась, в эти мгновенья, когда он не сводил взора с лица Китти.
-- Да, я -- иностранка, -- ответила девушка, разглядывая блузку.
-- Англичанка конечно или американка? Такие прекрасные волосы а кожа могут встречаться только у них.
-- Нет, ни то, ни другое. Я -- русская.
-- О! -- вмиг плотоядно нащупывающие глазки старого немца округлились, как у птицы, загорелись бешенством и запрыгали, налившись кровью. -- Русская! Бесстыдная русская!--завопил он, стуча кулаком по прилавку и в исступлении топая ногами. --А еще смеет приходить... смеет торговаться... говорить, что дорого... О, варвары! О, злодеи! И они еще здесь? Их еще не вышвырнули за порог нашей прекрасной родины?
Пруссак быль, как безумный. Он выскочил из-за прилавка и одной рукой указывал на дверь Китти, а другой тыкал жирным пальцем в плечо ошалевшей от испуга девушки.
Не помня себя, она выскочила за порог магазина и стала спешно удаляться от ужасного человека, все еще продолжавшего неистовствовать у своего порога и выкрикивать какую-то бессмысленную брань и угрозы ей вслед.
Взволнованная и потрясенная прибежала в гостиницу Китти и, запершись в своей комнате, дала полную волю слезам. Наплакавшись она смыла следы слез с лица студеной водой и, только вполне успокоенная, рискнула пойти к матери. От неё, как и от Бориса, девушка решила скрыть подученное ею оскорбление. И без того им было нелегко теперь. Прислуга в гостинице, до сих пор сгибавшаяся в три погибели пред "её превосходительством", так как получала щедрое "на чай" от Софьи Ивановны, теперь спустя рукава прислуживала Бонч-Старнаковским, как и всем приезжим русским, и при каждом удобном случае говорила дерзости. В воздухе пахло грозою. Тучи на политической горизонте заметно сгущались. Слово "война" было теперь у всех на устах. Больные и здоровые спешно устраивали свои деда, ликвидировали лечение и, уложив чемоданы, спешили уехать на Дрезден и дальше на Берлин.
А потом сразу наступил сумбур, началось поголовное бегство. Поезда и пароходы брались с боя. Бонч-Старнаковские и Мансуров вместе с другими русскими спешно покинули прелестный, поэтичный уголок. Как славно провели они здесь эти две недели. В какой холе и довольстве прожили тут! А теперь? Прислуга, метрдотель, лакеи и девушки провожали их с суровыми лицами; хмуро супились брови; неприязненно, исподлобья, недружелюбно смотрели глаза. Слышались нелестные выражения о России и русских. Как-то сразу забывались русская щедрости, подарки, чаи.
-- Успокойтесь, мамочка, дорогая. Только бы нам добраться до Берлина, а там все будет хорошо,--и Китти, как ласковая кошечка, прижималась к матери, заглядывала ей в глаза и всячески старалась нежностью и заботами облегчить её муки.
Под влиянием этой ласки отходила печаль от сердца старой дамы.
-- Борис, друг мой, вы будете самым счастливым мужем на земном шаре. Она--сокровище, которое посылает вам Бог. Берегите ее!-- говорила растроганным голосом Софья Ивановна, гладя пушистые золотые волосы прильнувшей к её груди головки.
-- Я это знаю, Софья Ивановна. Я знаю, что Китти--ангел,--и Мансуров спешил поцеловать руку будущей тещи.
атмосфере, назло предстоявшим еще испытаниям, наперекор всему. Ведь этот темноглазый золотоволосый ангел любить его. Что же ему больше?