-- Я хочу есть, господин... Хотя бы найти немного, немного хартуты... или хотя бы горсточку диких орехов-- шептала Тэкла, и черные глаза ее, ставшие огромными, странно горели на исхудалом лице.
Она только что с трудом сползла с сука большого дуба, где они провели ночь из опасения попасться в добычу диким зверям, наполнявшим эту лесную чащу.
Миша зорко оглядывался по сторонам, выискивая знакомые кусты орешника или красноватый глазок хартуты. Но увы! Ни того ни другого не попадалось ему на глаза.
Со вчерашнего дня они уже не находили ягод.
Местность как-то сразу видоизменилась. Чаще и чаще попадались теперь чинары и лавры, реже дубы, а о диком орешнике и каштане не было и помину. Дикая чаща как бы редела, и теперь постоянно на пути их встречались зеленые лужайки, словно опоясанные или перерезанные серебристыми ручьями. Дикие азалии и мальвы испещряли их, то собираясь прихотливыми группами, то в одиночку выглядывая из травы своими разноцветными головками.
-- Я не могу больше идти, господин! Я умираю от голода! -- едва внятно прошептала Тэкла, в изнеможении падая на траву. -- О, я готова теперь сама идти к Гассану, лишь бы он дал мне есть, прежде нежели убьет меня...
Ее глаза горели нестерпимо... Губы потрескались... Что-то дикое было в ее до неузнаваемости исхудалом лице...
-- Тэкла! Тэкла! Моя несчастная девочка! Собери свои силенки! Подтянись немного! Скоро уже конец леса, и, может быть, сразу за ним будет русское укрепление или мирный аул,-- утешал Миша несчастного ребенка, силясь подбодрить ее, как только мог.
Но Тэкла была глуха к его словам. Она тяжело дышала, и воспаленные глаза ее устремились вдаль дико горящим взглядом.
-- Она умирает! -- с ужасом вскричал Зарубин. -- Что мне делать! Она умирает!
Смерть ребенка казалась ему хуже всяких ужасов погони, даже его собственной смерти. Несчастье и горе сближают людей. Она, эта маленькая Тэкла, сумела горячо привязать его к себе, и он полюбил ее, как дорогую младшую сестренку.
И теперь Миша с мрачным отчаянием смотрел, как конвульсивно вздрагивало исхудалое тельце девочки, как судорожно двигались ее запекшиеся губы.
Собственный невыносимый голод был, казалось, забыт им. Он только думал об одном: как бы спасти Тэклу, как бы облегчить ее страдания.
Если бы Гассан снова погнался за ними, он смело вышел бы к нему на встречу и ценою собственной жизни достал бы пропитание умирающей девочке... Он теперь молил Бога об этом... Он желал всей душой, чтобы судьба снова послала Гассана спасти от голода его умирающего маленького друга...
И молитва Зарубина, казалось, была услышана... Где-то совсем поблизости послышались мерные негромкие звуки, похожие на топот коней... Очевидно, кто-нибудь из преследователей решил вернуться... Вот сейчас они покажутся из чащи, и она, Тэкла, будет спасена.
Миша спокойно опустился на траву подле девочки и стал ждать. Вот ближе и ближе слышится топот... К нему присоединяются голоса... людские голоса...
Не голос Гассана! Нет!
Какое-то дребезжанье и поскрипывание примешивается к неторопливому топоту копыт.
Нет, это не погоня! Это дребезжанье и писк -- характерные звуки горской арбы.
Они спасены! Слава Всевышнему, молитва его услышана Богом.
-- Тэкла, очнись! Очнись, Тэкла! Мы спасены! Здесь люди! -- стал трясти он полубесчувственную девочку, весь закипая новым приливом надежды.
Та медленно открыла глаза.
-- Люди, говоришь ты? Люди, а с ними и хлеб, значит? -- слабым голосом произнесла она.
-- О моя бедняжка! -- мог только проговорить Миша.
Из-за кустов показались две небольшие арбы.
Два вола тянули их, осторожно ступая по неровной дороге. На передней арбе, под навесом из парусины, сидел старый горец в темном бешмете и курил трубку; другой, молодой, почти юноша, шел впереди. Вся арба была доверху наполнена чем-то, чего нельзя было разглядеть благодаря плотно затягивающей ее парусине.
-- Это лаки,-- слабо произнесла Тэкла,-- они развозят товары по горским аулам, и в Ведени приезжали такие; Зайдет их звала в сераль,-- они, во всяком случае, не враги. Я попрошу у них хлеба, господин!
-- Да благословит Бог нашу встречу, друзья! Ради всего святого, дайте нам есть. Мы умираем с голоду!
Старик и юноша, давно уже заметившие странную пару, тотчас же перекинулись несколькими фразами между собой.
Потом старый лак порылся в кармане чохи и, вынув оттуда огромный кусок чурека, подал его девочке. Тэкла испустила радостный крик и стала поспешно убирать за обе щеки лепешку. Вдруг взгляд ее упал на Зарубина... Слабая краска залила щеки девочки...
-- О господин,-- прошептала она, вся красная от смущения,-- я забыла о тебе,-- и, разломив чурек пополам, подала ему половину.
-- Спроси их, нет ли поблизости аула, Тэкла, только не проговорись, что мы беглецы,-- сказал Зарубин девочке, когда первый голод был утолен ими.
Тэкла тотчас же исполнила его приказание.
Старый лак ответил ей что-то, после чего она оживилась разом и даже захлопала в ладоши. Бледное личико ее зарумянилось, глаза заблестели.
-- О господин! Какая радость! -- кричала она. -- Старик говорит, что одна из русских крепостей расположена неподалеку отсюда и что к вечеру они будут там. Он говорит еще, что может подвезти нас туда, если мы желаем. Какое счастье, господин! Какое счастье!
Действительно счастье!
Миша медленно поднял руку и незаметно перекрестился.
Старик-лак спрыгнул с передка арбы и помог обоим путникам влезть во внутренность ее, где были свалены в кучу куски персидских тканей и ковров и лежали целые груды всевозможных безделушек ввиде металлических дешевых бус, монист, браслетов и побрякушек.
же минуты не понравились Зарубину. Младший лак, которого старик называл Идиль, больше молчал и только поглядывал по сторонам, словно выискивая что-то. И этот не внушал доверия Мише.
Но выбора не было: приходилось или умирать с голоду и усталости в чаще Андийских лесов, или принять гостеприимство подозрительных и вороватых на взгляд лаков.
-- Откуда вы держите путь? -- обратился между тем старый Амед с вопросом к Тэкле.
Девочка замялась на мгновение, потом отвечала с деланной развязностью:
-- Мы жители мирного аула Ситэ. Мы заблудились в лесу на пути к русской крепости,-- пояснила она, краснея за свою ложь,-- это,-- прибавила она, указывая на Зарубина,-- мой брат.
Тэкла вспыхнула. Потом снова начала, запинаясь:
-- Мой брат был долго в плену у урусов и почти разучился говорить на родном языке...
-- Да и ты сама говоришь не как природная чеченка,-- перебил ее старик,-- надо полагать, что и ты побывала в плену у гяуров, а, девочка? -- с тонкой усмешкой, заставившей вздрогнуть всем телом Тэклу, произнес старик.
-- Ну да это пустое,-- добавил он тут же, как-то странно прищуривая левый глаз,-- а вот что вам понадобилось в русской крепости и почему твой брат не носит папахи и чохи, вот что хотел бы узнать старый Амед?..
Она предпочла сделать вид, что не расслышала его и, свернувшись в комочек, приготовилась заснуть подле уже задремавшего на груде ковров Зарубина.
Вскоре усталость взяла свое, и девочка погрузилась в сладкий сон под мерное и монотонное покачивание арбы.