Гробовой тишины, царившей за минуту до этого в укреплении, как не бывало. Проворно и спешно выбегают солдатики из неуклюжей казармы, где они только что расположились на отдых, нимало не подозревая о близости врага.
Алексей Яковлевич Полянов, на ходу застегивая свой порыжевший от времени сюртук и зорко вглядываясь по сторонам проницательными темными глазами, наскоро отдавал спешные приказания команде.
-- Неужели "они", Алексей Яковлевич? Неужто дождались? Господи! Вот счастье-то нежданно привалило! -- так и кинулся к нему, захлебываясь от восторга, обезумевший от радости Миша.
Но Полянов холодно осадил его.
-- Слушайте, Зарубин, вы должны знать, что в деле необходимо иметь больше всего соображения и как можно меньше горячки,-- умышленно подчеркивая это "вы", начал Поля нов, разом точно водой облив не в меру восторженного офицера. -- Я, ваш командир, приказываю вам не лезть без надобности в опасность и беспрекословно повиноваться моей команде,-- сурово заключил он тоном начальства, не допускающего возражений. Потом, завидя печальное выражение на разом затуманившемся лице Миши, он тихо добавил, положив руку на плечо своего молодого друга: -- В храбрости твоей я не сомневаюсь! Это уже говорит тебе не начальник, а друг! -- И он крепко пожал руку молодого офицера.
"В храбрости твоей я не сомневаюсь! В храбрости твоей я не сомневаюсь!" -- пело, ликуя, на все голоса в груди Миши. Сам Поля нов, испытанный в боевых делах офицер, сам Полянов сказал ему это! Ему, Мише!..
"В храбрости твоей я не сомневаюсь!"
Точно розовый туман закружил голову молодого человека. Весь преисполненный радости и возбуждения, он как во сне носился по крепости, отдавая приказания, осматривая пушки, поверяя маленький гарнизон и всеми силами стараясь как можно точнее исполнять приказания, возложенные на него Поляновым, и в то же время не забывал поглядывать в ту сторону где на черном фоне леса смутно рисовались снующие и движущиеся фигуры врагов.
Сколько их? Превосходят ли они числом их -- защитников укрепления? Ничего не видно в темноте... Все покрыла своим таинственным пологом беспросветная МГлистая ночь...
* * *
Словно серая лента, протянувшаяся от одного края неба до другого, прорезала сгущенную темноту... Заря забрезжила на востоке, и раннее утро вступило в свои права. На указанных комендантом позициях бодрые, готовые к встрече с врагом встретили это утро защитники маленькой крепости... Теперь не было уже у них того щемящего, саднящего чувства неизвестности о числе и силе неприятеля. Белая пелена рассвета сорвала таинственную маску ночи. Враг теперь весь на виду. И ни одно его движение не может ускользнуть от глаз гарнизона.
Под навесом лесной опушки расположился большой чеченский отряд.
Между деревьями то и дело мелькали высокие бараньи папахи и сухие фигуры, низко пригнувшиеся к стременам. Темные бешметы и чохи рельефно выделялись на свежей зелени леса. Между скромно одетыми всадниками гордо высилась на коне высокая фигура в красной чалме, с дорогим оружием у пояса.
-- Да это никак наиб, старшина Шумилкин,-- произнес подле Зарубина взобравшийся на бруствер солдатик.
Миша быстро оглянулся.
-- Наиб, говоришь, Спиридонов? -- спросил он говорившего.
-- Так точно, ваше высокоблагородие. Потому у него чалма красная, что твоя клюква. Злой в "деле" народ! Нечего говорить. На штыки так тебе и лезет.
"Вот бы его живьем,-- мелькнуло в голове Миши,-- поймать его, каналью, и в Темир-Хан-Шуру или в самый Тифлис к наместнику... Георгия за это дадут, пожалуй. Наиб тот же генерал, по-нашему... Ах, хорошо бы!" -- вихрем пронеслось в голове размечтавшегося юноши.
-- Алексей Яковлевич! А его живьем бы! -- бросился он к показавшемуся на бруствере Полянову.
-- Извольте занять ваше место, подпоручик! -- произнес он строгим голосом.
Миша сконфузился и поспешил к своей команде. Быстро взобрались на вал солдатики, зарядили ружья... Все наготове... Ждут... Фейерверкеры заняли свои позиции у пушек, приготовляясь достойным образом встретить нежданных гостей. Полянов со строгим, сосредоточенным лицом поспевал всюду. Миша несказанно удивлялся ему. Невзрачный, сутуловатый, серый на вид офицерик с седенькой клинушком бородкой точно преобразился: стан выпрямился, глаза сверкают... Прежнего, обычно флегматичного Полянова не осталось и следа.
Между тем неприятель то появлялся на опушке, то вновь скрывался за деревьями... Только мелькали черные папахи да красная чалма наиба...
-- Да что они, канальи, дразнятся, что ли! -- вскричал нетерпеливо Полянов и, быстро обернувшись, крикнул фейерверкеру: -- А ну-ка, Тимошкин, угости их хорошенько, чтоб не мозолили глаза бездельники!
Тимошкин только и ждал этого, казалось... Быстро зажег фитиль... тронул лафет... Раз!.. Оглушительно и густо пронесся выстрел...
Непроницаемой серой пеленою вмиг заволокло и крепость, и поляну, и опушку. Когда дым немного рассеялся, можно было видеть трех бесцельно мечущихся на опушке лошадей... Три всадника лежали окровавленные там же, на опушке.
-- Алла! Алла! -- послышалось за деревьями.
-- Что? Не любишь? -- с жестокой улыбкой произнес Полянов. -- Славный залп. Тимошкин, зайди ко мне после "дела", водки выпьешь. Молодец! -- похвалил он фейерверкера.
-- Рад стараться! -- радостно отозвался тот.
У Миши судорога свела губу... "Вот оно, начинается!" -- мысленно произнес он, и вся его жизнерадостность разом пропала при виде этих трех застывших без движения людей на опушке. А оттуда уже выделились три всадника. Впереди всех -- наиб в красной чалме. Подле него юноша лет восемнадцати, черноокий, прекрасный, с гордым выражением на тонком лице. На винтовке переднего горца была привязана белая тряпка.
Вот выделился из группы загорелый всадник и замахал винтовкой с самодельным флагом.
-- Ожечь их, ваше высокородие?-- с явной готовностью во взоре обратился к Полянову Тимошкин.
-- Нет, постой... белый флаг выкинули... Переговорить хотят...
Действительно, чеченцы хотели переговорить. Загорелый, словно бронзовый всадник быстро приблизился к самому рву, окружающему крепость, и начал ломаным русским языком, обращаясь к Полянову:
-- Слушай, саиб... Моя пришла... Твоя стреляла... Трое лучших джигитов переселились в сады Аллаха от твой пушки... Но господин мой, великий вождь Гассан-бек-Джанаида простит смерть своих нукеров, если ты и твоя команда сдадите крепость. А нет -- крепость будет взята и твое тело и тела твоих аскеров (солдат) растащут чекалки и расклюют вороны. Мой господин ждет ответа... Не согласишься сдать крепость -- будем штурмовать... Так говорит мой господин Гассан-бек-Джанаида...
Гассан-бек-Джанаида! Словно эхом отозвалось в душе Миши, и он силился припомнить, где он слышал уже однажды это имя-- "Гассан-бек-Джанаида!" -- повторил он еще раз, и вдруг яркая картина предстала пред ним. Темная августовская ночь... Белый шатер... и над спящим русским офицером дикий горец-мюрид с поднятым кинжалом. А в углу маленький пленник с трепетом ужаса следит за ним... Так и есть... Он вспомнил: Гассан-бек-Джанаида, несомненно, тот самый мюрид, чуть не оставивший его сиротою. Миша взглянул по направлению красноголового наиба... Худое, почти сухое лицо... черная борода и горящие как уголья глаза. Ему на вид лет 35--40, не более. И возраст подходит. Сомнений больше нет. Это он, Гассан. Отец так хорошо и ярко описал его наружность, что Миша из тысячи узнал бы теперь разбойника, чуть было не убившего его отца.
-- Вот хорошо бы снять с седла эту зазнавшуюся ворону! -- произнес он полувопросительно, бросив летучий взгляд находившемуся с ним по соседству Полянову.
Но тот только головой покачал:
-- Они выкинули белый флаг... По военным правилам особы их неприкосновенны...
-- Скажи твоему беку-Джанаиду, что русские предлагают ему убраться восвояси... Иначе его отряд будет уложен на месте нашими ядрами, а он вздернут на ближайшем суку первой чинары!
Услышав эти не предвещающие ничего доброго слова, мюрид быстро отъехал от крепости и что-то проговорил сидевшему неподвижно, как статуя, на своем коне наибу.
Гассан с нахмуренным лицом выслушал переводчика. Потом что-то важно и сурово проговорил по-своему. И снова отделился от передней группы парламентер.
-- Мой господин, храбрейший из слуг имама, дает вам полчаса времени для окончательного решения... Потом он разнесет вдребезги ваше гнездо, и от крепости вашей не останется ни следа... Мой господин, бек-Джанаида, приказал это передать урусам.
Вероятно, слова его произвели должное действие, потому что красноречивый глашатай мигом повернул от крепости и, вместе с наибом и черноглазым юношей, во весь опор помчался к опушке.
Переговоры были окончены. Надо было готовиться к штурму.
Гарнизон маленькой крепости состоял из пятидесяти человек, между тем как всадников, оставивших теперь свою опушку и выехавших на открытое место, насчитывалось до трехсот.
Полянов только хмурился, оглядывая ничтожные силы своего гарнизона. Все, что находилось в крепости, было поставлено с ружьями на валу. Даже Потапыч, давно уже не державший штыка в руках, и тот выполз из Мишиного барака с твердым намерением "ожечь гололобых".
Я не могу допустить даже мысли о взятии крепости. Вспомним Лазаревское и Михайловское... Или победим, или умрем!.. Да что я,-- с принужденной улыбкой оборвал себя, комендант,-- с такими молодцами стоит ли говорить об этом!
-- Рады стараться, ваше высокородие!-- бодро и весело отозвались солдатики.
-- Вот вы давеча о Михайловском укреплении говорили, дяденька,-- обратился маленький востроносый солдатик к фельдфебелю,-- о подвиге Архипа Осипова рассказывали, а може, такой Архип Осипов и среди нашего гарнизона выищется.
-- Тьфу ты! Типун тебе на язык, дурень! -- оборвал его, торопливо сплюнув на сторону, фельдфебель. -- О чем говорит-то! Да мы еще ево, эта, значит, поподчуем! Чего о смерти-то говорить зря, эта, значит...
-- Ну, накликали беду, ваше благородие. Таперича отведите сердечко... И пальба вам будет... и штурмы... и всякой всячины вдоволь... Только держись! -- недовольно ворчал старый Потапыч на своего воспитанника.
"Ишь, не сиделось ему в Питере,-- мысленно честил он своего питомца,-- пороху понюхать захотелось... А не приведи, Господи, ранят его эти мохнатые черти, убьют... О Господи! Какой я ответ матушке Елизавете Ивановне да капитану моему дам? Эх, дите, и впрямь ты дите неразумное!" -- заканчивал свои тревожные мысли старик, пристально вглядываясь в моложавое жизнерадостное лицо Миши.
А Миша так и пылал весь, так и трепетал жаждою предстоящего боя.
И бой не замедлил наступить.