• Приглашаем посетить наш сайт
    Толстой А.К. (tolstoy-a-k.lit-info.ru)
  • Газават
    Часть первая. Глава 1. Предсказание Фатимы

    -- Ля-иллях-илль-Алла! -- звучит протяжно-заунывный призыв с высоты башни мусульманского храма.

    -- Ля-иллях-илль-Алла! -- вторит ему эхо недоступных горных стремнин и глубокие темные бездны.

    -- Ля-иллях-илль-Алла! -- снова выкрикивает высокий, бронзовый от загара старик в белой одежде, медленно поворачиваясь лицом к востоку и, помолчав немного, добавляет тем же певучим, гнусавым голосом:

    -- Магомет-рассуль-Алла!

    Это мусульманский священник -- мулла, призывающий правоверных к обычной утренней молитве.

    Солнце медленно и плавно поднялось над горизонтом и, брызнув целым потоком лучей, окрасило пурпуром и мечеть, и аул с его крошечными хижинами -- саклями -- в виде ласточкиных гнезд, прикрепленных к вершинам огромной недоступной скалы. Утро начиналось. Аул оживился.

    Плоские кровли саклей стали покрываться молящимися. Один за другим спешили правоверные-- как называют себя мусульмане -- совершать утреннюю молитву -- сабах-намаз. Быстро совершив обычное омовение, они расстилают небольшие коврики, так называемые намазники, и, примостившись на них, шепчут молитвы. Лица их повернуты к востоку -- так как на востоке находится священный город Мекка, где родился и умер Магомет, святой пророк мусульман, основатель их веры. И, приступая к молитве, они повторяют те же слова, которыми мулла призывал прежде всего к намазу: "Ля-иллях-илль-Алла, Магомет-рассуль-Алла!" -- "Нет Бога, кроме Единого Бога и Магомета -- пророка его!" -- слова, составляющие основу мусульманской религии.

    Из внутреннего двора сакли или, вернее, нескольких саклей, соединенных между собою крытыми галереями, обнесенных каменною стеною и носивших громкое название сераля, то есть дворца, вышла небольшая толпа женщин. Некоторые из них укутаны чадрами или покрывалами, плотно охватывающими весь стан и голову и имеющими лишь маленькие отверстия для глаз. Это замужние: по закону Магомета они не имеют права открывать лица вне дома и при мужчинах. Рядом с ними, держась немного поодаль, следуют девушки, с открытыми лицами, с длинными черными косами, перевитыми золочеными и металлическими бляхами, в то время как у женщин даже волосы скрыты под чадрой.

    Двое из женщин, шедших впереди, одеты наряднее остальных, и держатся они как-то особняком от толпы. Прочие, следуя за ними на почтительном расстоянии, несут на своих сильных плечах глиняные кувшины. Впереди женщин бегут два мальчика, одетые в длиннополые кафтаны, обшитые галунами и перетянутые поясами серебряной чеканки с чернью. За пояса заткнуты маленькие кинжалы. В блестящих, пришитых на груди патронниках заложены патроны. На бритых, по горскому обычаю, головенках -- мохнатые папахи из белого барана.

    Один из мальчиков выше и стройнее. У него красивое, тонкое личико, прямой, точеный нос и черные глаза, сияющие искренностью и добротою. Другой -- рыжеватый и плотный, с лицом, исполненным лукавства, далеко уступает первому в стройности и красоте лица и фигуры. И все-таки и черненький и рыжий мальчики похожи друг на друга как два родных брата Они и есть братья, сыновья великого имама, вождя, первосвященника и полновластного повелителя горцев, от одного слова которого зависит жизнь тысяч преданных ему воинов. С мальчиками -- жена и сестра имама-- их мать и тетка и целая толпа караваш, то есть служанок.

    Маленькое шествие не вышло на улицу, а боковым ходом, проложенным между пристройками, окружавшими дворец имама, стало спускаться по уступам к пропасти. Прыгая с утеса на утес и скользя по горным тропинкам, с чрезвычайной ловкостью минуя валуны и камни, они достигли наконец дна пропасти, где бешено металась, ревела и стонала пенящаяся река Койсу.

    Шедшие впереди женщины уселись над крутым отвесом реки и отбросили с лиц покрывала.

    бы не менее красива, нежели ее спутница, если б не выражение глубокой печали, смешанной с озлоблением, Не искажало ее исхудалых черт. Первая из них -- постарше -- была жена имама и носила имя Патимат; вторая -- ее золовка по имени Фатима -- была женою Хасбулата бека, одного из старших начальников-наибов и приближенных имама.

    Обитательницы двора имама не имеют права выходить на улицу и показываться на глаза народу, но сегодня они нарушили дворцовый обычай: зная, что их повелитель находится в храме джамии, на священном таинстве, они решили воспользоваться случайной свободой. Их служанки отошли в сторону, чтобы наполнить кувшины гремучею струею потока. Мальчики тоже занялись между собою, бросая мелкие камешки в Койсу и веселыми звонкими голосами будя утреннюю тишину.

    Патимат, оставшись наедине с золовкой, по-прежнему мечтала, не отрываясь глазами от неба.

    "Слава Аллаху, хорошо здесь! -- думала она. -- Правда, далеко не так хорошо, как в родимых Гимрах, а все-таки лучше и привольнее, нежели в духоте сераля... Гимры! Далеко они! Родные Гимры, дорогой аул, взятый и сожженный русскими, где она выросла и расцвела на воле, откуда шла замуж. Тут все так пусто и уныло; там все покрыто нежной растительностью... Там и чинары, и дубы, и каштаны растут в изобилии... А в мае цветут куполообразные миндальные деревья и раины, кроваво-красные цветы граната мелькают там и сям среди пушистой зелени ветвей; белые азалии и голубоватые очи горных цветов красиво ласкают глаз... Здесь, в этом мрачном Ахульго, ничего этого нет..."

    Далеко уже не радостно взглянула она на повисшие отвесно над бездной скалы и, глядя на укрепленные бойницы башен, вдруг улыбнулась лукаво и самодовольно.

    "Зато здесь они в безопасности -- и великий имам, и она, и дети! Сюда врагам-русским не пробраться. Недоступен для них Ахульго. Обо всем позаботились защитники-горцы. Одна Сурхаева башня, что на берегу Койсу, против старого замка, способна навести страх. Пусть разгораются у них очи, у проклятых гяуров (иноверцев, русских) как у диких шакалов на добычу, а Ахульго не взять им, не взять!" И она рассмеялась по-детски заразительно и звонко. Потом вдруг сразу осеклась, неожиданно встретив на себе взгляд золовки, весь исполненный мрачного отчаяния и тоски.

    Что-то больно кольнуло в самое сердце Патимат... "Ну можно ли радоваться и смеяться, когда рядом с нею такое беспредельное горе?"

    В два прыжка она очутилась подле золовки и, обняв ее и заглядывая ей в глаза, залепетала ласково и сердечно:

    -- Фатима-джаным (душа моя) бедная ласточка горных ущелий, не тоскуй! Я знаю, о чем ты горюешь... Судьба сына твоего Гамзата мучает тебя. Ты страдаешь потому, что его отдали русским в аманаты, в заложники. Они, как победители, потребовали, чтобы имам послал им своих близких родственников в обеспечение, что не будет воевать с ними больше. Что было делать? Пришлось согласиться -- и отдать им вместе с другими твоего Гамзата... Но успокойся: и твой Гамзат, и племянник Кибит-Магомы в безопасности у гяуров. Ведь русский саиб (офицер), приехавший за ними, чтобы взять их в заложники, поклялся головою, что мальчики будут живы...

    -- Поклялся головою, говоришь ты! -- прервала невестку с бешенством Фатима, и глаза ее вспыхнули, как у волчицы. -- Разве ты не знаешь, что клятва гяура -- пустой звон горного потока, а голова его, которою он поклялся, не значительнее головы глупого ишака (осла). Нет, чует мое материнское сердце, что нет в живых моего Гамзата, света очей моих, моего азиса (милого), и что черный Азраил (ангел смерти) вычеркнул его имя из книги жизни... Четыре года прошли со взятия русскими Тилетля, четыре года с той минуты, когда его отняли у меня, а душа моя все тоскует и плачет, как горная орлица по выпавшем из гнезда птенце...

    нечистой их кровью зальют они утесы и горы, и русский сардар (главнокомандующий), выкинув белый флаг, будет просить мира и тогда...

    -- Нет! Нет! -- прервала ее глухим голосом Фатима и страшным блеском загорелись ее черные глаза. -- Придут русские и возьмут Ахульго, как взяли Гимры, как взяли Тилетль и как, не далее двух недель, взяли Аргуань... Ведь и он казался недоступным, и вокруг него высились горы, и он также стоял на недосягаемой вершине! Эти шайтаны (дьяволы) урусы (русские) обладают силою льва и быстротою молнии... Они налетают как коршуны и побеждают наших горцев... И теперь они придут со своими железными пушками и...

    -- Кесь-кесь, дели (Молчи, молчи, безумная)! Темные джины бездны (злые духи) смущают твою душу! -- в ужасе прошептала обезумевшая от страха Патимат. -- Горе омрачило твой рассудок! Молчи, именем Аллаха заклинаю тебя!

    Но Фатима уже не помнила себя; вся охваченная своим мрачным предчувствием, она стояла теперь, выпрямившись во весь свой стройный рост, и глаза ее горели диким пламенем.

    -- Придут урусы,-- говорила она глухим голосом, не обращая ни малейшего внимания на страх невестки,-- придут, и горы вздрогнут от основания до вершины... И сердце гордого имама обагрится кровью; он почует свое бессилие пред могучим врагом. Будет час, и он заплачет кровавыми слезами, когда из-под крыла орла отторгнут его орленка!.. Гамзата отнял он у матери и отдал русским в заложники; придет время, когда одного из собственных его птенцов постигнет та же участь...

    сила шайтана ломается о непреклонную волю Аллаха! Мой Джемалэддин останется при мне. Я никому не отдам моего орленка!..

    И с криком, исполненным любви, ярости и страха, молодая женщина кинулась к сыну.

     

    Разделы сайта: