-- Есырь (пленник)! Гяур! Мастагата керестень! Убей его скорее! Убей есыря, храбрейший наиб...
И целая толпа грязных, чумазых, почти нагих ребятишек с громким криком и визгом кинулась под самые ноги наибова коня.
-- Эй, вы, тише, шайтаново племя! -- грозно прикрикнул на них тот с высоты седла и красноречиво взмахнул своей нагайкой.
Дети врассыпную кинулись в разные стороны...
Но вместо них теперь выдвинулись вперед старухи. Черные, костлявые, с искаженными от злобы лицами, они цеплялись за стремена и поводья наиба и кричали ему дикими, исступленными голосами:
-- Уруса, гяура привез! Отдай нам его, господин, на потеху... Мы сумеем расправиться с ним... Отдай старой Илите... У нее гяур убил сына... Она сумеет выместить его смерть на этом есыре! Отдай его Илите, Гассан!
-- Молчите вы, старые вороны! -- прикрикнул на них ехавший впереди своего отряда бек-Джанаида. -- Урус -- мой пленник. Я не отдам его никому, чтобы самому выпить до дна кубок мести... Русский есырь убил моего брата Али...
-- Убил Али! Убил Али! Черноокого Али, юного джигита! -- завопили старухи. -- О горе тебе, несчастная Селтанет. Не на радость вскормила ты твоего питомца... Горе, Селтанет, горе! -- И они, потрясая костлявыми кулаками, расступились перед всадниками и пропустили перед собой весь отряд.
Молча ехал Гассан по улицам аула. За ним четыре нукера на сплетенных из ветвей чинары носилках несли тело убитого Али. Через седло Гассана был перекинут связанный по рукам и ногам и с головой укутанный в бурку пленник.
Мало ли много ли времени прошло с тех пор, как Миша Зарубин слетел с седла, полузадушенный чеченским арканом, вряд ли мог отдать себе отчет юноша. С той минуты, как горцы окружили его с дикими, торжествующими криками, он точно перестал сознавать действительность. Оглушенный падением, молодой офицер очнулся только тогда, когда его враги были уже далеко от стен маленькой крепости, но где именно, он не понимал: плотно обматывающая его голову бурка мешала ему узнать это. Зато он чувствовал по быстро двигающемуся крупу коня, что его похититель несется во всю прыть, спеша куда-то. Отекшая голова, свешанная с седла, туго перетянутые веревками руки и ноги, какой-то смутный туман в мозгу -- все это мешало молодому Зарубину ясно сознавать действительность. Миша очнулся вполне только тогда, когда чьи-то сильные руки подхватили его с седла и опустили на землю... И вмиг наброшенная на голову бурка была сорвана... Ослепительно яркий луч солнца разом ожег его глаза и невольно заставил зажмуриться. Когда он открыл их снова, то увидел, что находится во внутреннем дворе большой сакли. Перед ним стоял Гассан-бек-Джанаида, окруженный своими нукерами. В стороне от них лежали на земле носилки с телом Али. Миша невольно вздрогнул при виде мертвеца и поспешил отвести от него глаза. В эту минуту из толпы выдвинулся тот самый горец, который еще так недавно предлагал да-а-ват маленькой крепости.
-- Знаешь ли ты,-- начал он, подходя к Мише, коверканным русским языком,-- знаешь ли ты, что ожидает тебя, саиб?
Зарубин, едва державшийся на ногах от слабости, собрал все свои силы и смело ответил:
-- Знаю... Я убил родственника Гассана, и за это ждет меня смерть.
-- Ты убил его брата, саиб, брата, которого он любил больше собственной жизни!.. Не выдумано для тебя еще тех мучений, которые бы могли вознаградить наиба в его потере.
-- Я не боюсь ничего,-- ответил Зарубин,-- потому что не чувствую вины за собою... Не предательски, не из-за угла убил я юного бека, а в равном честном бою. Если Гассан считает, что я заслужил смерть, пусть убивает меня...
-- Ответ достойный смелого,-- произнес горец, успевший перевести наибу слова Зарубина,-- урусы храбры и презирают смерть; в этом им отказать нельзя... Мой господин приказал передать тебе, что ты умрешь с зарею.
-- Я готов к смерти! -- спокойно отвечал Миша.
В то время как переводчик передавал его слова наибу, из внутренности сакли выбежала старая женщина-горянка. Седые косы ее растрепались, бешмет был разорван в клочья, чадра сброшена с головы, лицо искажено от гнева. Она со всех ног кинулась к носилкам, на которых лежало распростертое тело Али, и через минуту вопль ее наполнил двор сакли...
-- О мой юный сокол! О золотое солнце моей родины! О серебряный месяц мой! Радость и жизнь нашей мирной сакли... Где ты? Какие райские сны витают над твоими смежившимися очами?.. Какой сладкий сон навеял тебе своими темными крыльями могучий из ангелов -- Азраил? Али мой! Горькая утрата моего бедного сердца! Соленая слеза моих очей!
-- Проклятый убийца, гяур... собака... шакал, пьющий чистую кровь нашего племени... О, отдай мне его, этого убийцу, Гассан! Отдай на потеху, храбрый наиб.. Я вырву его лукавые очи своими пальцами... Я упьюсь его кровью... Я вымещу на нем все предсмертные страдания Али, моего вскормленника!.. Он проклянет месяц и день, когда появился на свет... Я покажу ему, что значит месть женщины, кормилицы, потерявшей своего дорогого питомца!..
И она, сжимая в кулаки свои крючковатые пальцы, размахивала ими перед самым лицом Зарубина.
-- Молчи, старуха! -- сурово перебил ее Гассан. -- Есырь этот -- мой, и его жизнь принадлежит мне по праву. Ты можешь утешиться. Его убийство не останется не отомщенным, и священные канлы будут исполнены мною. Ступай в дом, кормилица, и приготовь все нужное к погребению твоего питомца.
Селтанет не смела ослушаться своего господина и медленно поплелась в свою саклю, но по дороге туда она несколько раз оглядывалась на пленника и, грозя ему своими костлявыми черными кулаками, кричала:
Лишь только она удалилась, Гассан-бек-Джанаида сделал знак своим нукерам и громко произнес:
-- Гудыня-тамуна (заключить в подземелье)!
Те с быстротой молнии кинулись к юноше, в одну минуту перерезали стягивающие его члены веревки своими кинжалами и потащили к огромной яме, вырытой в углу двора.
Это и была подземная гудыня, неизбежная принадлежность каждого наибского двора. В одну секунду Зарубин очутился на краю ее.
На другое утро, с зарею, хоронили Али, молодого бека-Джанаида. Тело его, уже с вечера перенесенное в мечеть и перевитое пеленами, муталиммы бегом вынесли из михрабы (место, где мулла читает общественную молитву, вроде нашего придела) и в виду огромной толпы родственников и друзей понесли на кладбище, потрясая свитками корана и крича во все горло: "Аллах-экбер! Аллах-экбер!"
Это делалось для того, чтобы злые джинны во главе с их повелителем, шайтаном, не перехватили по пути грешную душу умершего.
На кладбище покойника опустили в сидячем положении в приготовленную для него могилу, зарыв вместе с ним и все его оружие, чтобы он мог достойным воином предстать перед престолом Аллаха. Потом, забросав яму землей, они придавили могильный холм большим, тяжелым камнем. В это время в джамии зажгли новую очистительную лампаду в честь умершего, и убитый горем Гассан вернулся в свою осиротевшую саклю.