• Приглашаем посетить наш сайт
    Добычин (dobychin.lit-info.ru)
  • Газават
    Часть третья. Глава 6. В мечети. Долг чести и долг крови

    -- О мой Абдурахим, мой повелитель, кажется, пришел наш смертный час! Ты слышишь эти ужасные крики? Гяуры в ауле! Гяуры здесь!

    И бледная как смерть Патимат закрыла в невыразимой тоске лицо руками. Это лицо, чуть-чуть освещенное лампадами мечети, теперь осунулось и исхудало, как у труднобольной...

    Страх и отчаяние наложили свою тяжелую печать на нежные черты молодой женщины. Прижавшись к груди мужа, она скрыла на ней свое испуганное личико и не слышала тех ласковых слов и увещаний, которыми он старался успокоить свою юную подругу.

    Да и не одна она была полна смятения и страха. Шуанет, Зайдет, Нажабат и Написет, даже обычно спокойная и флегматичная Написет, были насмерть перепуганы всем происходящим.

    Да и не только они: у Кази-Магомы, у Магомет-Шеффи и у прочих, укрывшихся вместе с ними в мечети, были такие же взволнованные лица.

    Только двое людей спокойны, точно весь этот ужас не касается их.

    Эти двое людей -- Зюльма и Шамиль.

    Зюльме нечего опасаться. Самое худшее, что может ее ожидать,-- смерть -- не пугает вдову Джемала. Ведь смерть желанна для бедной Зюльмы. Только смерть соединит ее в садах Аллаха с ее мертвым Джемал эдд ином.

    А Шамиль? Какое властное и могучее решение написано на его высоком челе! Последнее решение... Он привел в мечеть всю семью из аула, чтобы погибнуть последним здесь, под сводами мечети.

    И женщины и дети должны умереть вместе с ним. Не в рабство же урусам отправить его бедных, его дорогих детей...

    Нет! Лучше пусть они примут смерть из рук своих близких и родных...

    Когда русские подойдут к джамии, он прикажет сыновьям убить женщин, а потом... потом погибнет сам с пением священного гимна на устах. Так велит ему долг чести, так приказывает ему его собственное сердце -- сердце верного слуги Аллаха и ретивого последователя тариката. Он умрет в священном газавате, умрет в борьбе за свободу горцев, как и подобает имаму-вождю, как умер двадцать семь лет тому назад его учитель и наставник Кази-Мулла.

    А шум битвы приближается с каждой минутой. Уже слышно, как они штурмуют нагорные сакли. Нет сомнения больше: русские ворвались в аул. А еще на заре он, Шамиль, объезжал своих воинов, ободряя их, повторяя им, что Гуниб неприступен и что взять его невозможно...

    Да разве есть что-либо невозможное для этих шайтанов-русских?..

    Взяли Ахульго, взяли Дарго-Ведени, берут Гуниб! Ничто не в силах их охранить. Надо покориться судьбе и отдать им все, и землю, и свободу, и жизнь... Только чем же виноваты его бедные дети, его несчастные жены? Пусть казнят его-- Шамиля, но помилуют их!.. Нет, нет! Это невозможно. Они не забудут его вины, эти урусы, не забудут гибели тех несчастных, которых он убивал у себя в плену, и не помилуют в свою очередь его близких...

    -- Мой верный Юнус,-- говорит он своему приспешнику и другу. -- Ты слышишь? Шум приближается, мои старые уши не обманывают меня!

    -- Так, повелитель, гяуры близко! -- отвечает тот. Действительно, страшный гул повис над аулом. Вот ближе и ближе шум кровавой сечи. Стоны и вопли повисли в воздухе. Отчаянные крики "Аман! Аман!" (Пощады! Пощады!) покрывают их.

    -- Аман? -- нахмурясь произносит Шамиль. -- Нет, пощады не будет. Напрасно просит о ней, у кого ослабела воля и кто не имеет мужества погибнуть в газавате! -- мрачно заключает он.

    Вот уже совсем близко слышится победный крик русских. Русская непонятная речь звучит уже на самой площади.

    Сейчас они ворвутся сюда. Сейчас увлекут его и близких отсюда, чтобы столкнуть в черное отверстие гудыни.

    -- Кази-Магома! -- говорит он сурово, отворачивая свои взоры от глаз сына. -- Делай то, что я приказал тебе: обнажи твою шашку, наступил час, когда нужно исполнить то, о чем я тебе говорил, и да помилует Аллах души невинных.

    Белее белого снега на Дагестанских вершинах стало лицо Кази-Магомы.

    -- Убить женщин? Это ли велишь ты мне, повелитель? -- с дрожью спрашивает тот.

    -- Что же, лучше, по-твоему, чтобы они, как последние рабыни, прислуживали женам урусов или погибли в мрачной тюрьме у наших врагов?.. Исполняй то, что тебе приказываю, Кази-Магома, сын мой! -- сурово заключил имам.

    Тот нерешительно подошел к группе женщин. Там послышались стоны и плач.

    -- О повелитель! -- вне себя кричала Зайдет. -- Ты всю жизнь свою посвятил Аллаху! Ты был ему верным слугой. Так неужели все это было для того только, чтобы увидеть на закате своей жизни окровавленные трупы твоих жен и детей?.. Если Аллах так могуществен и велик, если Он умел принимать людские почести, то пусть спасет своих верных рабов, пусть помилует их!

    -- Не богохульствуй, женщина! -- остановил ее, дико сверкнув глазами, Шамиль.

    -- Ты умрешь, потому что смерть лучше рабства, несчастный ребенок!-- произнес печально имам.

    -- Я предпочитаю жить в рабстве у русских, которые простили и приняли моего отца, нежели умереть... -- надменно произнесла Керимат, обдавая Шамиля негодующим взглядом.

    И снова слезы и стоны наполнили своды мечети. Имам отвернулся от женщин и, распростершись на полу, стал громко молиться:

    -- О Великий Предвечный Анд! Прими в Твои руки несчастных! Невинная кровь их чистой рекою польется к подножию Твоего престола! Прими их, Бессмертный, на лоно Твоих садов!

    Обильные слезы текли по лицу несчастного, скатываясь на его белые одежды и на каменный пол мечети. До исступления молился Шамиль.

    Кази-Магома, не смея ослушаться отца, ближе придвинулся к женщинам. Рука его дрожала. Лицо стало иссиня-бледным, как у мертвеца.

    Сейчас поднимется над головою первой жертвы его острый кинжал и первая пара очей, волею Аллаха, потухнет навеки...

    Крики и стоны Зайдет перешли теперь в смутные угрозы. Керимат и прочие вторили ей. Они боялись смерти и не хотели умирать.

    -- Да падет наша гибель на твою голову, имам! -- истерично выкрикивали женщины, и глаза их бешено сверкали на помертвевших от страха лицах.

    -- Отец! Отец! Пощади нас! -- вопила Нажабат, заламывая руки.

    А двери мечети уже вздрагивали под напором сильных ударов. Громкие крики слышались за порогом ее... Вдруг чей-то нежный голосок прозвенел над склоненной головою Шамиля:

    -- Бедный отец! Бедный отец! Как ты страдаешь!

    И в один миг смуглые худенькие ручки обвились вокруг его шеи... Чьи-то черные глаза впились в имама наполненным слезами взором. Он поднял голову.

    Перед ним было измученное, кроткое личико Патимат.

    Крепко обнял свою любимую дочь Шамиль и, прижав ее к груди, тихо спросил:

    -- И ты, наверное, мое сердце, бранишь твоего старого отца, что из-за него должна расстаться с жизнью?

    чувствует вины за собою!

    И она смело подошла к Кази-Магоме и твердо сказала, подняв на него свои прелестные глаза:

    -- Ударь меня первую твоим кинжалом, господин! Пусть остальные видят, как смело умирает дочь имама!

    Абдурахим и Зюльма с двух сторон бросились к ней.

    -- Спеши, Кази-Магома,-- повелительно крикнула она брату,-- а то урусы сейчас ворвутся в мечеть и уже будет поздно тогда.

    Кази-Магома взмахнул кинжалом. Минута... и кровь первой жертвы обагрит каменные плиты мечети.

    -- Стой, Кази-Магома! -- раздался в ту же секунду за его плечами отчаянный голос имама. -- Патимат, моя бедная дочь, живи! И вы все живите с Аллахом и миром. Ценою собственной жизни я куплю ваше спасение!.. Я отдам себя самого в руки урусов, с тем чтобы они сохранили вашу жизнь... Мой верный Юнус, и ты, Хаджи-Али, и ты, Магомет-Худанат,-- обратился он к трем оставшимся в его свите мюридам,-- ведите меня к русскому сардару... Я, ваш имам и повелитель, сдаюсь белому падишаху!

    С этими словами он вышел из мечети в сопровождении своих трех вернейших слуг и друзей.

    Разделы сайта: