Лишь только высокая, широкоплечая фигура имама скрылась за порогом мечети, сравнительное спокойствие воцарилось там.
Стоны и вопли женщин утихли.
Теперь они знали, что им нечего бояться: опасность миновала. Шамиль отправился с повинной к русскому сардару. Они, русские, наверное, казнят его, но зато они останутся живы...
Одно только существо не переставало мучительно волноваться, поминутно прислушиваясь к тому, что делается на улице.
-- Ты слышишь, Зюльма, как они кричат? Это они увидели отца! -- в тоске лепетала Патимат своей маленькой подруге.
-- Они торжествуют, что добрались до него... Он нелегко достался им -- повелитель!
-- О, Зюльма! Мое сердце бьется, как подстреленная птица! Я боюсь, что они... они... убьют его! Да, да, они убьют его, Зюльма. Моя душа говорит мне это. Он пошел умирать за нас...
-- Успокойся, звездочка-джаным! Если и суждена твоему отцу смерть пророком, то он сумеет умереть, как подобает шагиду, во славу священного газавата. Успокойся, дитя!
И сама полуребенок по летам, но вполне взрослая по испытанным ею тяжелым страданиям, Зюльма крепко обняла свою подругу.
Но Патимат уже не слушала ее. Как острые лезвия кинжалов вонзились ей в сердце слова Зюльмы: "Он сумеет умереть, как шагид, во славу священного газавата".
Он, отец! Ее отец, которого она так нежно и горячо любит!
О, как недосягаем он был для нее прежде, там, в Ведени, когда она видела его из окон сераля идущим в сопровождении огромной свиты мюридов в мечеть или творившим суд на гудекане! Там он был святейший имам, властитель, вождь, на которого она не смела поднять очи, которого даже не смела любить, и вдруг неожиданно в ту ночь пути к Тилетлю этот вождь и имам показался ей таким бедным, таким несчастным, одиноким существом! Острая жалость впилась к ней тогда в сердце, и боязнь и страх перед ним исчезли у нее: она увидела в нем в ту минуту близкого человека, любимого отца.
И теперь ему, этому дорогому, любимому отцу, грозит опасность, смерть! Ему, всеми покинутому, обиженному, оскорбленному! Его бросят в гудыню, замучают, убьют!
О!
Слезы разом высохли на прекрасных глазах Патимат.
Она гордо выпрямилась. Взор ее загорелся дивным огнем. И, выйдя на середину мечети, она обратилась к толпе.
-- Отец пошел отдавать свою жизнь за нас уру-сам,-- задрожал под сводами храма ее звенящий голос,-- и мы отпустили его, старика, убитого горем... Его, может быть, убивают в это время, а мы спокойны! Мы согласились принять его жертву ради нашего спасения!.. Нет! Нет! Этого не будет! Я пойду к гяурам и на коленях вымолю пощаду отцу... Я до тех пор буду ползать у ног сардара, пока он или помилует его, или прикажет убить меня, как ничтожную муху!
И прежде чем кто-либо успел опомниться, она с быстротою молнии кинулась из мечети. Абдурахим бросился за нею.
* * *
-- О, какой ужас! Сколько крови! О мой Абдурахим, накрой мне очи чадрою, чтобы я не видела этого кровавого моря кругом! -- тихо шептала Патимат, пробираясь по усыпанной изуродованными телами улице аула.
Некоторые сакли еще пылали. Русские, не зная, что вождь мюридов сдался, продолжали драться в ауле, штурмуя и беря приступом сакли.
Абдурахим и Патимат, как кошки, крались задними переулками селения, между дворами и пристройками, чтобы не быть замеченными русскими. Они не знали, где находится сардар, и шли наугад, повинуясь голосу инстинкта.
А кругом них кипела битва. Вон за теми зданиями дрались еще: длился неумолимый и страшный рукопашный бой. Всюду мелькали лица врагов. Русская речь и крики покрывали гортанные голоса горцев.
-- О, лишь бы они не заметили нас! -- в тоске лепетала Патимат, прижимаясь к своему путнику.
-- Ты боишься, ласточка?
-- Пока со мною мой кинжал, тебе нечего бояться, дорогая,-- сверкнув глазами, произнес тот. -- Впрочем, мы теперь удаляемся от битвы. Вон за теми саклями начнутся более безопасные места.
-- Алла! Алла! -- послышалось несколько голосов неподалеку от них в эту минуту... И вмиг затрещали выстрелы винтовок, зазвенели сабли...
Среди шума, крика и стонов раздался нестройный хор нескольких голосов:
Воины смелые Аллаха!
Меч священный обнажите...
И во славу газавата
В битвах головы сложите...
-- Ты слышишь? -- вскричал Абдурахим. -- Там умирают наши мюриды. Они зовут на помощь своим гимном... Я должен спешить к ним...
-- И я! И я за тобою!
В одну минуту они были у входа в саклю. Там кипела схватка. Несколько русских солдат схватились с засевшими в ней мюридами, стараясь выбить их из убежища.
При виде присоединившихся двух новых врагов (в полутьме сакли они не могли заметить женской чадры Патимат) нападающие с громким криком "ура!" еще ожесточеннее кинулись в бой. Мюриды не уступали им.
-- Сам имам прислал нам своих детей на помощь! -- кричали мюриды, воодушевившись присутствием молодой четы. -- Умерших в газавате ждет рай, не бойтесь, правоверные!
Абдурахим тоже выхватил из-за пояса свой кинжал и кинулся в середину мюридов.
Патимат, прижавшись к стене, в ужасе следила за мужем.
Вот высокий, плечистый стрелок-апшеронец бросился на него с поднятым наперевес штыком. Но Абдурахим ловок, как тигр, и одним прыжком очутился в стороне от врага. Вот сзади него новый враг с поднятой саблей. Но его движение подкараулил ближайший мюрид, и урус летит на пол с раскроенным черепом. Там уже много лежит таких урусов, а мюриды держатся стойко. Их выбыло куда меньшее число, нежели врагов.
"Слава Аллаху, теперь врагов осталось только трое",-- быстро мелькает мысль в пылающем мозгу Патимат.
Вот и последний из них валится, пораженный шашкой правоверного.
Но вдруг новая толпа урусов с безумным торжествующим криком врывается в саклю.
-- Сдавайтесь на милость государя!-- кричит их предводитель, молодой загорелый офицер с орденом в петлице.
Что-то знакомое чудится Патимат в этом офицере, в его синих глазах, не имеющих в себе ничего зверского. Но кого он ей напоминает, она решительно не может вспомнить. Усталый мозг работает вяло. А сердце бьется страхом за мужа и отца. До чего-либо иного ей нет дела теперь... О, если бы не этот гимн, обязывающий каждого правоверного спешить на помощь братьям, она ни за что не пустила бы сюда Абдурахима...
-- Во имя Аллаха умрем в священном газавате, правоверные! -- снова слышится призыв обезумевшей от страха женщине.
-- Так умирайте же, упрямцы! -- кричит синеглазый урус и бросается в самую толпу врагов.
Один за другим, как подкошенная трава, валятся мюриды. Вот их уже трое, четверо осталось, не больше.
Впереди всех рубится Абдурахим. Вдруг русский офицер заметил его и бросается к нему с обнаженной шашкой. Вот они схватились оба. Вот бьются насмерть. Шашка уруса уже занесена над головой Абдурахима...
-- Патимат! -- вскрикивает Миша Зарубин и роняет саблю.
Там, на краю гудыни, в свою предсмертную ночь он видел уже раз это юное личико... Видел мальчика-горца с этими знакомыми черными глазами и теперь сразу узнал его.
-- Патимат! -- еще раз произносят его губы.
-- Есырь Гассана! Гяур-кунак! -- отвечает она, разом узнав в свою очередь бывшего Веденского пленника, и счастливая улыбка озаряет ее бледное лицо.
-- Эй, кто из вас знает по-чеченски? -- в ту же минуту обращается к солдатам Миша.
Один из апшеронцев, солдат Сидоренко, выступил вперед; он побывал когда-то в плену Шамиля и знает горский язык.
-- Скажи ей,-- приказал ему Зарубин,-- что, кто бы ни был этот,-- он кивнул на Абдурахима,-- я дарю ему жизнь. Из-за нее дарю... За ее доброту и заботы обо мне в ту ночь, на краю гудыни, когда я сидел в плену. Переведи ей и спроси, кто она.
Солдатик в точности исполнил приказание. Выслушав ответ Патимат, он перевел его своему начальнику.
-- Она не простая горянка, ваше высокородие,-- пояснил он. -- Дочкой самому Шумилке приходится... а этот горец муж ейный, значит,-- бесцеремонно ткнул он пальцем в Абдурахима.
Дочь Шамиля? Патимат? Сестра Джемала? Та самая сестра, за которую Джемал просил заступиться его, Мишу? Патимат, подруга Тэклы, добрый ангел сераля!..
Так вот с кем столкнула его судьба.
-- Патимат... голубушка... милая! -- оживленно заговорил Миша, протягивая руку молодой женщине. -- Как я рад, что вижу вас... Ведь Джемал мне друг... кунак был... Да переведи ты ей, ради Господа, Сидоренко! -- нетерпеливо крикнул он солдату.
Тот живо исполнил приказание. Патимат радостно закивала головою.
-- Яхши! Яхши! Кунак Джемала наш кунак,-- залепетала она оживленно, и вдруг легкий румянец, набежавший было на ее лицо, внезапно скрылся, и она снова побелела, как стены сакли.
Сидоренко, продолжавший свою роль переводчика, перевел ее слова.
Миша, ничего не знавший про Шамиля, поспешил, однако, успокоить свою старую знакомую.
-- Скажи ей, братец, что Шамиля мы разыщем и отведем ее к нему. Что я не дам ее в обиду и буду защищать обоих, потому что они близкие моего друга Джемала. Переведи ей это.
Тот исполнил приказание молодого офицера.
-- Я знал и прежде, что урусы храбры и дерутся, как львы, но что они великодушны, это я узнаю теперь. Веди нас к сардару, саиб. Там наш отец!
Сидоренко передал его слова, и молодые люди крепко пожали руки друг другу.