Какое яркое жизнерадостное июльское солнце! Какими светлыми, горячими лучами заливает оно гостиную!
Сколько безотчетной радости и молодого задорного счастья в этой праздничной картине последнего летнего торжества!..
И совсем уже не соответствует ему пасмурное угрюмое выражение на лицах собравшихся в эту пронизанную солнцем комнату пансионерок и их начальства.
- Mesdemoiselles, - обращается к молодым девушкам madame Sept и продолжает торжественным тоном, веско отчеканивая каждое слово. - Я позвала вас затем, чтобы в нашем присутствии высказать мое глубокое негодование по поводу недостойного поведения m-lle Eudoxie Kiriloff. He говоря уже о всех тех мелких неприятностях, которые она нам доставляла с сестрою за эти пять недель своего пребывания здесь, ее вчерашний непростительный поступок переполнил чашу моего терпения. Эта самовольная отлучка, этот револьвер и арест!.. Dieu des Dieux! Что же это такое? Я не могу больше подвергаться таким нежелательным случайностям и пачкать репутацию моего фешенебельного, всеми уважаемого пансиона, а потому прошу самым серьезным образом m-lle Eudoxie Kiriloff сегодня же удалиться от нас!
И произнеся эту последнюю фразу, по-видимому, очень довольная произведенным ею эффектом, madame Sept смолкает. Гробовое молчание водворяется в комнате. Молчит директриса. Молчит ее помощница. Молчат пансионерки.
Кажется, будто слышен полет мухи - такая здесь царит сейчас полновластная тишина.
Мура стоит с бледным лицом и с тесно, в горестной улыбке сжатыми губами. Ей очень тяжело.
О, бедное, жалкое личико! Ему не скрыть муки оскорбленного самолюбия и незаслуженной обиды, причиненной его обладательнице.
Выгнать ее, Муру, из пансиона! Какой позор! Какой стыд!
Вдруг громкое рыдание раздается из дальнего угла гостиной, и, стремительно вскочив со стула, Дося Кирилова, настоящая Дося Кирилова, выбегает на середину комнаты и сквозь бурю долго сдерживаемых слез говорит среди рыданий:
- Если вы гоните ее, детку мою, гоните и меня с нею... Знайте: без нее я не останусь здесь ни одной минуты... Стыдно обижать ее... Она не виновата в том, что все так случилось... она добрая... милая, только легкомысленная и взбалмошная немножко... А вы не поняли ее... не поняли ее золотого сердечка... после этого и я ни минуты не останусь у вас...
Дося рыдает так громко, что за этими слезами девушки не слышно ничего... Не слышно шума колес подъезжающей чухонской таратайки, и бряцание шпор в передней, и шелеста шелкового платья и легких быстрых шагов.
И только когда на пороге гостиной пансиона вырастает внезапно фигура высокого военного в генеральской форме и маленькой дамы рядом с ним, все присутствующие обращают на них внимание.
- Птички мои! Родные мои! Приехали! Вернулись! - отчаянно-радостным криком срывается с губ Муры, и она стрелою несется к порогу комнаты.
- Детка моя! Мурочка! Мы вернулись немного раньше. Не хотели предупреждать... Ты довольна сюрпризом? Утром вернулись и сейчас же приехали за тобой... - Слышатся отрывистые радостные возгласы между звуками поцелуев и счастливым смехом.
Точно столбняк находит на почтенную директрису пансиона, и она замирает от изумления при виде "солдатки", так нежно обнимаемой генеральской четой.
И это осторожное объятие, полное почтительной ласки, которым подоспевшая Дося обняла маленькую генеральшу... Это тоже что-нибудь да значит!..
Смутная догадка вихрем проносится над модной фризеткой директрисы.
- Dieu des Dieux! - растерянно шепчет она. - Неужели?.. О!
И когда генерал Раевский, обняв одной рукой Муру и протягивая другую руку почтенной француженке, говорит несколько смущенно:
- Уж вы простите мою дочурку за невольно причиненные ею вам неприятности, о которых я знаю из писем ее и Доси, а главное, за ее шутку с присвоением себе чужого имени, которую она позволила себе. Позвольте мне, старику, извиниться перед вами за мою шалунью.
Madame Sept кажется вдруг, что потолок комнаты низко опускается над ее головою, а все присутствующие начинают кружиться у нее в глазах.
И обычно румяное лицо француженки теперь стало бело, как известь.
Но сама Мурочка как будто и не помнит несправедливости, оказанной ей здесь. Так глубоко захватила ее радость встречи с родителями. Ее личико оживилось снова. Ее глаза сияют опять и прелестна ее улыбка, с которой она подходит к madame Sept.
- Простите меня, я была много виновата перед вами! - с трогательным выражением произносит "настоящая" генеральская дочка, просто и ласково, - и поверьте мне, я никогда не думала умышленно причинить вам зла...
Тут пухлые губки тянутся к губам француженки с самым лучшим намерением.
В тот же день, уезжая из пансиона, генеральская дочка, ласково прощаясь с madame Sept и с недавними товарками, уверяет всех и каждого, что ей никогда еще не приходилось проводить такого славного, веселого лета...