Царские милости, государево спасибо привезли из Москвы с собою князь Болховской и Глухов в новую Сибирь. Привезли и пятьсот свежих стрельцов Ермаку на помощь.
Но ни бояре, ни Строгановы-купцы не подумали о том, чем кормиться-то будут эти стрельцы в Сибири. Не знали они, что не уродился хлеб в последнее лето, что татары намеренно мешали своими набегами хлебопашеству и что исключительно сурова была последняя зима в Сибири.
Казаки, не ведая, что царская помощь придет зимою, запаслись только хлебом для себя. Вскоре вышли последние припасы. Морозы, метели, пурги мешали им выходить на рыбную ловлю и охоту. К тому же в окрестностях Искера бродили полчища татар и удаление из Искера с целью набить дичи или наловить рыбы было далеко небезопасно.
От недостатка свежих припасов появилась цинга, обычная болезнь, постигающая всех новых пришельцев, непривычных к сырому и холодному климату.
Болезнь и голод, как два лютые врага, своими цепкими, мучительными объятиями сжали обитателей завоеванной Сибири. Люди умирали ежедневно. Умер в числе прочих и князь Семен Болховской, главный воевода, присланный царем Иоаном.
Горе и уныние стали несменными гостями сибирской столицы. С распухшими, желтыми, измученными лицами бродили и казаки, и стрельцы. Тусклыми, безжизненными глазами глядели они на белую снежную степь, расстилавшуюся однообразной полосою вокруг Сибири. Приди сейчас под ворота их города Кучум - и больные, измученные, слабые они вряд ли смогли бы отразить его нападение.
Но сам Бог, очевидно хранил дружину. Кучум, напуганный морозами и пургами, а может быть и пришедшим новым стрелецким отрядом из Москвы, был далек покамест от мысли брать Искер силой.
Иные планы задумал лукавый сибирский хан. Он решил, что пока живы Ермак и Кольцо, не вернуть ему Искера. И вот все мысли, все мечты старика направлялись к одной цели, к одному решению - погубить того и другого. И тогда, - так рассуждал Кучум, - лишенное вождей, энергии и сил, казаки не сумеют отстоять Искера, и он будет снова его.
Протянулась, прошла мучительная, суровая зима с ее голодом, цингою и холодами. С первым весенним теплом окрепли, ожили люди. Не много их осталось. Большая часть дружины и прибывших стрельцов полегла в степи под снежными сугробами, закиданная мерзлой, студеной землей... Теперь, когда выплыло весеннее солнышко, пригревая степь, на их зазеленевших могилах зацвели белые ландыши и фиалки... Ожила природа, вскрылись скованные зимними путами воды Иртыша, и новая весна мирно и ласково усмехнулась ободряющей улыбкой.
Апрель наступил радостный, благовонный.
В просторной, заново отделанной избе, в уютной, теплой горнице, на чисто вымытой лавке сидела молодая княгиня Серебряная-Оболенская со своей неизменной Агашей.
Обе женщины тихо разговаривали между собою. На их бледных, но все же юных и пригожих лицах виднелось утомление. Пережитая страшная зима, в продолжение которой они, не покладая рук, ухаживали за больными и умирающими, дала себя знать и им. Пережитые мучительные дни отозвались и на их здоровье. Но с тихим пробуждением весны новая радость наполнила сердца обеих женщин.
- Авось, полегчает теперь... И хлебушка родится, да и болесть минует... - говорила голубоглазая, как девочка, юная и красивая молодая княгиня.
- Поди, наши-то сокрушаются по нас в Сольвычегодске... - подхватила своим, никогда не унывающим, голосом веселая Агаша, - небось, попа звали не единожды, молебствия служили по нас...
- Ах, Агашенька... Повидать бы их хошь на миг единый... Дядю-крестного да Максима-брата... Кажись, птицей к им взвилась да полетела... - мечтательно произнесла Татьяна Григорьевна и разом смолкла.
Вошел князь Алексей бледный, встревоженный, каким его нередко видывала в эту тяжелую зиму Таня.
- Штой ты, Алеша?.. - так и встрепенулась, бросаясь к нему навстречу, молодая княгиня.
- А то, што от атамана я к тебе, Танюшка... О вас с Агафьей Петровной гуторили мы... Говорит Ермак Тимофеич, што больно вы много тут страхов натерпелись с нами за зиму эту - и болести, и мор... А еще хуже, бает, может статься... Вон, говорят мирные татары, што снова быдто укрепляется Кучум... Напасть по весне ладит... Так вам бы ладнее всего пристало в Сольвычегодск отплыть по половодью и мирных времен дожидаться там... Так атаман говорит... - тихо и нерешительно заключил свою речь Алеша.
Таня, вся трепещущая, как раненая птица, отскочила от мужа.
Видела куда и на што иду... Нет, Алешенька, непригодные речи ты и твой атаман ведете, - твердо и смело продолжала она, - ни я, ни Агаша от вас никуда не уедем. Хошь гони нас силой, с места не сдвинемся... Ишь, выдумали што!.. Уехать в Сольвычегодск, одних вас оставить! Как раз!.. Нет, сокол мой, голубчик сизокрылый! Жили вместе и помирать вместе, стало быть, нам... - заключила бодро и весело молодая княгиня.
Князь, растроганный и взволнованный, обнял жену.
- Так и сказать атаману? - шепнул он ну ухо ей.
- Так и скажи, - не дрогнув подтвердила она.
- Ну, Мещеря, и женок же Господь нам послал на радость! - весело обратился к появившемуся на пороге Мещеряку князь Алексей.
В эту ночь счастливым, мирным сном уснули в своих нехитрых жилищах две счастливые молодые пары. В эту ночь и новый город спал крепко и спокойно под охраной частых сторожей, нарушавших своим окриком молчание степи.
Из одной избы, вся темнеющая во мраке белой ночи, мелькнула небольшая фигура. Неслышной тенью скользнула она к воротам, отодвинула тяжелый засов и, крадучись, как кошка, под тенью насыпи исчезла в ближайшем лесу.
Воротники не заметили ее. Белая ночь навеяла на них пышные весенние грезы, и волшебница-тишина околдовала мысль.
Алызга (это была она) быстро миновала опушку и, углубившись немного в чащу леса, издала громкий, пронзительный свист.
Ей ответили таким же свистом из глубины тайги, и вскоре две фигуры татар предстали перед ней.
- Спит мурза Карача? - отрывисто и громко спросила их Алызга.
- Нет... Всю ночь молился с сыновьями... Ждали тебя...
- Когда посулила прийти, пришла бы значит, - отрывисто бросала Алызга, отворачивая от смотревших на нее с явным ужасом татар свое обезображенное лицо.
- Веди же меня к нему, - почти повелительными нотами прозвучал ее резкий гортанный голос.
- Ступай за мною, - произнес один из татар и пошел вперед.
В наскоро сбитом чуме сидел с двумя своими сыновьями князь Карача. Этот Карача еще недавно, для вида, чтобы обмануть русских, изменил Кучуму, будучи втайне ближайшим его другом и слугой, и завел сношения с Ермаком.
- Время пришло, могучий мурза... - начала прямо с места Алызга, едва успев отвесить почтительный поклон ближайшему вельможе самого хана. - Завтра, на заре, явись с сыновьям в Искер, проси там помощи у атамана... Жалуйся и ругай хана, что обижает он тебя, что казнить хочет за измену, а людей в лесу засади. А как пойдет он с отрядом своим... Ну, уже твое это дело, господин, сам знаешь...
И диким, непримиримым огнем сверкнули маленькие глазки Алызги.
- Крепко ж насолили тебе кяфыры, женщина, коли решилась ты себя из мести обезобразить, красоту свою погубить... - покачивая бритой головою произнес Карача.
- Я бийкем... остяцкая княжна... - гордо выпрямляясь произнесла Алызга, - моего мужа и брата убили кяфыры... Моего старого отца под Назымом погубили они же... Меня продержали шесть лет в долгом плену... Я ненавижу и проклинаю их... И да свершится мщение Сорнэ-Турома над ними, вымоленное мною... Слышишь, господин, жду тебя на заре... в Искере...
Снова темная тень мелькала на фоне белой северной ночи, снова неслышно проскользнула в ворота Искера и снова засунула за собою крепкий железный затвор.
А когда на заре загремел запор этот и гостеприимно распахнулись ворота городка-острога, три всадника-татарина въехали в Искер, к Ермаку.
Впереди, на гнедом киргизском скакуне, поджаром и тонконогом, сидел сам мурза Карача. Его сыновья в почтительном отдалении следовали за ним.
Ермака предупредили о приезде незванных гостей. Он вышел на рундук избы.
- Здрав буди, князь Сибирский! - сказал через переводчика почтительно соскочивший со своего коня при его появлении Карача.
Примеру отца последовали оба сына.
- Здравствуй и ты, князь, - ласково приветствовал атаман всадника, - ступай в горницу, гостем будешь. И сыновей с собой веди. От хлеба и соли отказываться николи не пристало.
И повел гостей в свою горницу Ермак.
Долго тянулась через толмача-татарина их беседа. Дичиной, кумысом, медом угощали татар до отвала. А когда вышли из Ермаковой избы гости снова на крыльцо, непонятными, торжествующими и радостными огоньками горели и искрились их узкие раскосые глазки.
Кольцо с 40 казаками на помощь Караче и его сыновьям изловить Кучума.
Тут же, на площади, быстро построились казаки и красивой, правильной шеренгой, под предводительством Кольца, двинулись из Искера вслед за Карачею.
- Большой тарту [гостинец], кунак [герой], великий принесу я тебе, - еще раз, кланяясь Ермаку, сказал через переводчика Карача, - седую голову Кучума-хана привезу я тебе, князь Сибирский.
И первый вылетел за ворота крепости на своем лихом скакуне.
Ермак весело смотрел вслед отъезжавшему отряду. Не чуяло его сердце, что не видать ему больше ни храбреца-есаула, ни товарищей лихих. Мысли о поимке Кучума радостно кружили его смелую голову.
- Радуйся, Алызга... Коршун на краю гибели... Вскоре и самый орел напитает кровью почву великой родины твоей... - сдержанно шептали изуродованные губы молодой остячки.