-- Боже мой, какая темень. Ни зги не видать!
-- Да. И что досаднее всего -- нельзя воспользоваться прожектором.
-- Скоро кончится лес и, если мы встретим холмы за опушкой, значит, дело в шляпе...
-- A ты замечаешь, "там" все тихо... И плеска воды не слышно даже... Удивительно странно, за ночь могли бы переправиться без помехи скорее, нежели днем. A может быть, казаки пошли обходом и зашли им в тыл?
-- Ну, нет, тогда бы "те" палить начали. A вот вернее всего то, что мы сами удалились от реки. Ведь лес за болотом шел в сторону от их позиций.
-- A знаешь, Горя, мне почему-то кажется, что там за лесом должны быть непременно холмы, и если не такие большие, как тот высокий на берегу реки, занятый ими, то, может быть...
-- Тише, тише... Как будто сюда идут... Слышишь, трещат сухие сучья?
И как бы в подтверждение слов Игоря, произнесенных быстрым и тихим шепотом, конь-венгерец, на спине которого они сидели оба, Милица и Игорь, повел беспокойно ушами, насторожился и издал короткое, нетерпеливое ржание.
Молодые люди замерли на минуту, чутко прислушиваясь, не шевелясь, почти не дыша... Но никто не отозвался на неожиданно раздавшееся лошадиное ржание. По-видимому, в лесу все было по-прежнему тихо и спокойно. Вероятно, сама собой упавшая с дерева ветка произвела этот легкий шум, встревоживший молодежь.
Убедившись в этом, Игорь, сидевший впереди Милицы, и правивший лошадью, переложил поводья в левую руку в то время, как правой вынул из-за пазухи небольшой электрический ручной прожектор-фонарь. Сказочно причудливый свет этого крошечного прожектора на миг прорезал острой полосой лесную дорогу с ее рядами пожелтевших и обнаженных деревьев. Почти голые, по-осеннему, стояли деревья, протягивая к всадникам свои длинные сучья-руки. Дорога с ее узкой лентой, покрытая опавшей с деревьев листвой, казалась при свете какой-то причудливой пестрой змеей, убегавшей в глубь леса. Снова исчез беглый свет ручного фонаря и снова все погрузилось в прежнюю мглу. Снова быстрой иноходью побежал статный венгерец, перебирая тонкими породистыми ногами.
Постепенно стали редеть деревья. Потянуло откуда-то холодом, и всадники выехали в открытое поле. Теперь под копытами венгерца уже не плюхала, как прежде, болотная почва. Твердый, крепкий грунт сменил прежнюю кочковатую, неровную, болотистую поверхность. Мало-помалу бег коня замедлился, и сидевшие на его спине юные разведчики заметили, что как будто путь их начинает подниматься в гору...
-- Ура! -- радостным шопотом произнес Игорь. -- Ура, Мила! Там холмы впереди или гора, не знаю... И как раз на месте приходится... Если установит здесь батареи, они будут бить без промаха по тем неприятельским злодейкам, причинившим столько непоправимого вреда нашим окопам за минувший день. Теперь только остается добраться до этой горы или до этого холма и тщательно произвести ее разведку. A там во весь дух мчаться обратно к капитану с донесением.
-- Как жаль, что нельзя снова воспользоваться твоим лилипутом-прожектором, -- произнесла с сожалением Милица.
-- Да, это рискованно, потому что мы, по-видимому, находимся среди открытой со всех сторон лесной местности... Разумеется, неприятеля здесь нет, все они сосредоточены на переправе под прикрытием своих гаубиц и мортир, a все-таки, кто поручится, что где-нибудь поблизости не шатаются их разъезды...
-- A все-таки рано или поздно нам придется осветит местность, чтобы воочию убедиться в наличности холма.
-- Да, но уже много позже, когда мы заметим, что поднимаемся выше...
-- A разве ты не чувствуешь этого уже и сейчас?
Действительно, лошадь пошла тише, сильно забирая передними ногами, как будто поднимаясь в гору. Все стройное тело животного вытянулось, голова приподнялась на гибкой, высокой шее.
-- Нет слов, мы поднимаемся в гору... Ясно, как Божий день. И теперь, когда это уже не подлежит ни малейшему сомнению, я снова прибегну к помощи нашего сообщника, -- согласился сейчас и Игорь, снова вынимая из-за пазухи фонарь-прожектор.
И опять волшебный сноп света упал на дорогу и стал нащупывать лежащую впереди и сбоку нее беспросветную мглу. Там, подальше, посреди поля, лежал действительно высокий пригорок, обросший мелким, по земле стелющимся кустарником. Сбоку, поближе к лесу, темнело какое-то здание, не то сарай, не то пустой амбар, одиноко стоявший в поле. Между пригорком-холмом, тянувшимся на протяжении доброй четверти версты и сараем, к которому прилегала небольшая рощица, было расстояние всего в сотни три шагов.
Все это одним взглядом успели окинуть юные разведчики. И успокоились сразу. Все было как нельзя лучше замечено ими. Наличие холма, открытого разведкой, могла дать в ближайшем будущем блестящие результаты. Отсюда, с этого холма, вся река, a следовательно и переправа через нее австрийцев, открывалась, конечно, как на ладони.
Игорю захотелось закричат от радости. Он схватил за руку Милицу и крепко сжал ее пальцы.
Он не договорил. Короткий сухой треск, протрещавший со стороны противоположной лесу, со стороны реки, очевидно, заставил его смолкнут на полуслове. За ним другой, третий, четвертый выстрел... Целый ряд таких выстрелов обрушился сразу на головы юных всадников. Вдруг Игорь вздрогнул: он почувствовал, как конвульсивно сжали его руку пальцы сидевшей позади него девушки, и как она тяжело опустилась головой ему на плечо.
-- Милица... Мила... что с тобой? Что случилось? -- тревожно забросал ее юноша вопросами.
С минуту не было ответа, только слышалось тяжелое, прерывистое дыхание y самого лица Игоря, под самым его ухом.
-- Мила... Милочка, что ты? Да ответь же! Ради Бога, ответь.
Но она могла ответить далеко не сразу... Снова судорожно сжали пальцы юноши ее тонкие, хрупкие пальчики. И после минутной паузы ее спутник расслышал слабый, упавший до шепота, голосок Милицы:
-- Я ранена, Горя... Я, кажется, ранена. Страшная боль в плече...
зажужжали пули. Уже не было никакого сомнения в том, что свет фонаря-прожектора привлек внимание ближайшего, находившегося в этой местности, неприятельского отряда. Австрийцы начали наугад пальбу из своих винтовок, и Милица оказалась раненой именно такой шальной пулей, посланной впотьмах наудачу в темноту.
В первую же минуту, убедившись в этом, Игорь почувствовал ледяной холод во всем теле. Он смертельно испугался за своего друга. Холодные мурашки забегали по спине и липкие капли пота внезапно выступили на лбу юноши... Что, если Мила умирает? Что, если шальная пуля сразила ее на смерть? Он по-прежнему чувствовал на своем плече заметно отяжелевшую головку девушки, и сердце его сжалось больнее...
Под сыпавшимся теперь вокруг них дождем пулями, юноша быстро обернулся к Милице и, собрав все свои силы, осторожно приподнял ее над седлом и перенес через себя. Теперь ее отяжелевшая головка упала ему на грудь. Безжизненно повисли вдоль тела ее ослабевшие руки. Не обращая внимания на свистевшие, то и дело, кругом пули, Игорь заботливо склонился над ней и, скорее угадывая, нежели видя в кромешной тьме ее бледное, помертвевшее личико, прошептал прерывисто и тревожно:
-- Мила, Милочка... Скажи мне, ты очень страдаешь? Тебе очень больно, родная?
Его ухо почти касалось ее губ, из которых теперь вырывалось учащенное, тяжелое дыхание. Ее тело трепетало и дрожало от мучительной боли. Что-то липкое, горячее и густое капало на руку Игоря, которой он нежно поддерживал ее y плеча.
-- Горя... я не могу, Горя... не могу ехать так дальше... Каждый шаг лошади отдается мне в рану... Оставь меня... Скачи один... Передай про результат разведки капитану... Я не могу с тобой... Мне больно, Игорь... Мне смертельно больно... Сними меня с седла.
И новый стон, вырвавшийся сквозь стиснутые зубы, заставил снова задрожать Игоря с головы до ног. С добрую минуту длилась эта нестерпимая мука, мука страха и опасения за близкое, дорогое существо среди непроглядной тьмы под дождем ружейных выстрелов, не умолкавших теперь ни на минуту. И опять приоткрылись с трудом пышущие теперь зноем губы Милицы и она зашептала:
-- Игорь... Дорогой друг мой... Еще раз прошу, оставь меня... Я не могу ехать с тобой... Это вызывает такие адские муки в раненом плече!.. Каждый шаг лошади, каждое сотрясение... Горя... Добрый, славный Горя, поезжай один... Наш венгерец домчит тебя быстро до окопов... Довези меня только хотя бы до того здания или до рощи, которые мы видели при свете на краю поля... Потом, утром ты приедешь за мной снова... Да, Горя, так надо... Ты должен так поступить...
-- Мила... Детка, родная! Что ты говоришь, голубчик ты мой? Оставить тебя одну, раненую, без помощи, когда каждую минуту могут появиться, нагрянуть сюда австрийские разъезды, те самые, может быть, что сыплят теперь в нас этими ужасными пулями! Нет, Мила, проси и требуй от меня, чего хочешь, но только не этого, ради Бога!
наполнивший его сердце острой мукой жалости и страха. И опять слабый голос Милицы зазвенел ему на ухо.
-- Ты видишь, какие страдания... Какие нечеловеческие страдания я должна переносить... Не упорствуй же, голубчик... Ради Бога, исполни же мою просьбу. A сам поспеши... Каждая минута, каждая секунда дорога, бесценна... Нельзя терять ни капли времени... Мы на войне, Игорь, и долг перед царем и родиной мы должны свято выполнить прежде всего... Ведь от этой разведки зависит спасение жизни многих людей! Ты знаешь это!
-- Долг перед царем и родиной... -- как эхо, повторил юноша. -- Да, она права, эта славная, смелая, великодушная девочка... Она безусловно права... Прежде всего он солдат, он -- русский, и все личные переживания, все личные волнения должны заглохнуть и отойти на второй план, пока он не выполнит того, что должен выполнить в силу своего долга... До рассвета остается еще много часов, он успеет дать возможность капитану послать за ближайшими батареями. Только надо спешить, не медля ни минуты. Мила права... Иначе, без прикрытия, потери людей, бросившихся завтра в штыковой бой под огнем неприятельских орудий, будут неисчислимы. Необходимо предотвратить это... Необходимо сделать все возможное, чтобы сохранить сотни, тысячи жизней. A для этого необходимо пожертвовать своими личными опасениями и страхами за жизнь дорогого существа...
Игорь колебался недолго. Недолго боролись два чувства в душе отважного, стойкого юноши. Долг чести с личным чувством беззаветной привязанности к своему другу Милице -- голос долга заглушил другой голос. И снова едва слышно он произнес:
-- Хорошо, Мила, я сделаю так, как ты этого просишь. Я отвезу тебя и положу в том сарайчике. Бог милостив, авось они туда не нагрянут. Только прежде, чем скакать без тебя дальше, позволь мне перевязать твою рану, благо все необходимое нас надоумило захватит с собой.