Кончился огромный пустырь с его волнообразной поверхностью, началось обширное, засеянное картофелем, поле.
Скорчившись в три погибели, до рези в спине, до боли в теле пробирались теперь между грядами Игорь и Милица. Каждый новый десяток шагов приближал их к деревне. Все ближе и ближе подплывал полуразваленный костел, обгоревшие и разрушенные снарядами или пожаром домики.
-- Ты видишь ту крайнюю избушку на самом конце селения? Туда и пойдем... Назовемся беглецами из соседней деревни... Авось сойдет... A y хозяев расспросим со всевозможными предосторожностями, сколько "их" тут, куда и когда выступают... -- зашептал Игорь, на минуту останавливаясь и припадая между гряд.
Милица в знак своей полной солидарности со своим спутником только молча кивнула головой, и оба поспешили дальше.
Ha самом краю деревни стояла как-то в стороне от других маленькая полуразвалившаяся избенка. Часть крыши ее была снесена, белые стены закопчены дымом; стекла повыбиты в оконцах, a дверь, сорванная с петель и расщепленная на куски, валялась тут же y покосившегося крылечка.
-- Ну, благословясь, айда туда, -- прошептал снова Игорь и, уже выпрямившись во весь рост, бодро зашагал между грядами к избушке.
Милица последовала за ним.
Домик или, вернее, остатки домика, куда они шли, примыкал к огородному полю. Дальше, по ту сторону дороги, шло самое селение. Там хозяйничали всюду неприятельские солдаты. У колодца поили лошадей. Картинно-нарядные всадники то и дело пролетали с одного конца улицы на другой. Но самих крестьян, настоящих, законных хозяев деревни, нигде не было видно. Как будто все село вымерло, или все его обыватели были перебиты, либо угнаны в плен.
Взойдя по исковерканному пожаром или орудийными снарядами крылечку, Игорь и Милица очутились в небольшой горенке с огромной печью в углу. В другом углу висело распятие, украшенное засохшим венком из полевых цветов. Часть потолка отсутствовала совсем и кусок голубого неба глядел внутрь избушки. Там не было ни души. Уставшие до полусмерти, оба юные разведчики опустились на лавку.
-- Что теперь делать? Как и y кого разузнать о расположении и числе неприятеля? -- вслух подумал Игорь.
Милица молча пожала плечами. Ее глаза беспокойно оглядывали внутренность избушки. Разумеется, здесь хозяйничал неприятель: об этом ясно свидетельствовали выдвинутые, пустые ящики комода и взломанный сундук, зиявший своей опустошенной, как и комод, внутренностью и опрокинутые кринки из-под молока, валявшиеся на полу, посреди горницы. Каким-то чудом только не было унесено тряпье с высоких нар, находившихся под потолком, или, вернее, под тем местом, где должен был быть потолок, теперь отсутствующий.
Вдруг Милица вздрогнула и инстинктивно схватила за руку Игоря.
-- Что такое? -- проронил тот выхватывая револьвер.
Ho девушка знаком попросила его молчать. Одной рукой она все еще продолжала держать его за руку, другой указывала куда-то наверх, в дальний угол, на нары. Тряпье на нарах шевелилось...
Затаив дыхание, Игорь и Милица ждали, что будет дальше.
И вот, из-под вороха старой одежды показалась русая голова, и бледное до синевы, как y мертвеца, лицо, сведенное судорогой нечеловеческого ужаса, выглянуло из-под лохмотьев.
Это была совсем юная девушка, вернее, девочка-подросток четырнадцати-пятиадцати лет.
-- Матка Боска! (Матерь Божия!) -- прошептала она, едва выговаривая слова от страха и волнения на том смешанном полу-русском полу-польском наречии, на котором говорят крестьяне этого края. -- Матерь Божие! Слава Иисусу! Это вы! A я уж боялась, что вернулись опять наши злодеи...
-- Какие злодеи? -- в один голос вырвалось y Игоря и Милицы.
"где козя"? Казаки, значит, русские, так они называют казаков ваших... "Прячете козей... за это расплатитесь, изменники"... Да как зачали палить из ружей по деревне, а потом с двух концов и подожгли... Батьку угнали... Сказали, что к самому начальнику отведут... Сестру Анусю тоже куда-то утащили... Мы с дедкой вдвоем в погребе притаились... Дедку-то пулей ранили в самую грудь... Ах, ты Господи, Иисусе Сладчайший! Матерь Святая, Госпожа Богородица! Дедко сам не свой... За батю боязно, да и рана болит... Стонет на все подполье, того и гляди приманит стонами снова окаянных, придут опять, тогда несдобровать нам всем. От них злодеев не жди пощады. Вон, сказывают, старосту повесили и двух его помощников расстреляли за то, что денег не дал им... Злые, голодные понаскакали, все казаков опасались, засады... Всю деревню обстреливали, посулили и вовсе спалить, ежели им к полудню не насбираем хлеба. Ровно с врагами поступили. A какие мы им враги? Ту же веру держим, тому же императору служим. A они на своих напали за то только, что покажись им, что прячем мы казаков.
Девочка успела рассказать все это, сползая с нар и стоя теперь вся трепещущая, испуганная и взволнованная перед Игорем и Милицей. Огромные, разлившиеся во весь глаз, зрачки ее говорили о том ужасе, который только что пережило это юное создание. A откуда-то снизу, из-под пола, доносились глухие, протяжные стоны. Очевидно, то стонал раненый старик-дед.
Милица смотрела с таким участием на бедную маленькую крестьянку, что та, встретив добрый сочувственный взгляд больших синих глаз, вся встрепенулась и подалась вперед к ней навстречу.
-- Как тебя зовут? -- спросила молоденькую галичанку Милица.
Ta сразу поняла вопрос, сделанный на не совсем непривычном ей великорусском наречии и улыбнулась доверчиво сквозь слезы.
-- Ну, вот что, Маринка, -- произнес Игорь, кладя руку на плечо девочки, карие глаза которой были все еще полны слез, -- вот что, Маринка, постарайся понять меня: ведь ты хочешь, конечно, чтобы отыскался твой отец и Ануся, a для этого надо, чтобы пришли русские и освободили их от наших общих врагов. Ведь вот австрийцы поступили с вами, как злодеи и разбойники, несмотря на то, что ты, твоя семья и вся эта деревня принадлежите к их государству. Они должны были охранять вас, a они...
-- О, они изверги! Они кричали, что мы предатели, что нас всех надо перевешать и нашу деревню спалить дотла, потому что мы, галичане, держим сторону русских и хотя и молимся в костеле по-католически, но укрываем "козей" y себя в домах. И расправились с нашими людьми ни за что, ни про что, казнив их невинных...
И, говоря это, Маринка заплакала снова,
-- Я ненавижу их... -- прошептала она через минуту, утирая слезы и сверкая разгоревшимися глазенками. -- Русские добрые, русские не трогают мирных крестьян, не требуют y них харчей и грошей насильно, a эти, эти...
-- О! -- сверкнув глазами, могла только произнести Маринка.
-- Тогда вот что... Скажи, нет ли у вас такого места, откуда можно было бы, оставаясь в безопасности, увидеть и пересчитать всех австрийских солдат, которые стоят сейчас здесь, в деревне?
Маринка задумалась на мгновенье, наморщила лоб, нахмурила брови... И вдруг загорелое лицо ее просияло.
-- Вот что... Я проведу вас на колокольню... Она, слава Иисусу, уцелела, хотя купол костела и обгорел. A с колокольни все видать, как на ладони, все дворы, все хаты... Пойдем...
"3араз проведу, Матка Боска и Иисус Единый да помогут нам".