• Приглашаем посетить наш сайт
    Кулинария (cook-lib.ru)
  • Игорь и Милица
    Часть I. Глава V

    Госпожа Родайка Петрович, старая, почтенная, много повидавшая на своем веку женщина, лучше чем кто-либо другой, знала душу своей любимой племянницы Милицы. Знала и то, что с минуты объявления войны Австрией Сербии, молодая девушка не найдет себе ни минуты покоя, находясь вдали от родины и семьи. Знала, что Милица будет порываться всем существом своим ехать в Белград, где находились сейчас в такой опасности все близкие ее сердцу; что, все равно, всякие занятия и ученье в институте вылетит y нее из головы и, что самое лучшее будет -- это доставить возможность девушке проследовать на родину, где уже были вся ее душа, все ее мысли. Поэтому тетя Родайка и согласилась, скрепя сердце, на просьбу племянницы. Согласилась пойти на компромисс с собственной совестью и, скрыв от институтского начальства истинную причину отъезда Милицы на каникулы, рискнула взять ее к себе и от себя уже отправить девушку в дальний путь, на ее родину, в Белград. Правда, сердце тети Родайки сжималось от страха за участь ее любимицы. Старуха отлично сознавала, что не на радость отправит она туда свою Милицу, что пребывание в обстреливаемом тяжелыми австрийскими пушками городе, чрезвычайно опасно для жизни обитателей сербской столицы. Но, с другой стороны, сама глубокая патриотка, тетя Родайка понимала порыв племянницы, сочувствовала ей и не находила в себе силы отказать Милице в ее просьбе.

    Квартира, занимаемая госпожой Родайкой Петрович, находилась в одном из глухих переулков на окраине города и состояла из трех крошечных комнат, скромно, но чисто меблированных.

    В день приезда к ней Милицы, которую тетке удалось взять из института, как будто бы для трехнедельного каникулярного отдыха к себе домой, в это самое утро приезда девушки, был назначен первый день мобилизации в столице.

    Уже давно замечала наша доблестная, святая родина недостойные по отношению к ней поступки ее ближайших соседей -- немцев. Россия была хорошо осведомлена о желании тевтонов, так или иначе, во что бы то ни стало, добиться войны с нами. Целый ряд немецких подпольных интриг доказывал это. Теперь же, после Сараевского убийства, Германия открыто примкнула к Австрии в ее враждебных действиях против славянского мира. И вот, хорошо сознавая воинственную политику нашей неспокойной соседки, Россия, во избежание нападения на нас врасплох союзных государств -- Германии и Австрии, стала принимать должные меры, чтобы приготовить к возможности такого нападения наше славное войско.

    Изо всех городов, сел и деревень обширной матушки-Руси стали стекаться по первому зову правительства молодые и старые запасные солдаты. Они покидали свои семьи, престарелых родителей, жен и детей, бросали полевые работы, оставляя неубранным хлеб на полях, чтобы стать в ряды русских войск, готовившихся к защите чести дорогой России и маленького славянского королевства.

    Из окон теткиной квартиры Милице были видны ворота расположенного против них великана-дома, в огромном дворе которого происходил прием и запись части собранных сюда запасных. Там с самого раннего утра кипела жизнь: принимались и распределялись по частям войск офицерами и чиновниками военного ведомства все собравшиеся сюда из близких и дальних городов, сел и деревень уволенные было на мирное время в запас солдатики. Здесь были люди разных слоев общества и профессий. Наряду с хорошо одетыми интеллигентами стояли бедные мужички в лаптях и заплатанных кафтанах. Около купца-торгаша -- фабричный работник. Около учителя -- бедный каменщик. A y ворот, со стороны улицы, с узелками в руках и с взволнованными лицами ожидали призванных по мобилизации простолюдинов их матери, сестры, жены и дети. Они пришли проводить своих кормильцев, провести последние дни и часы вместе с ними. Женщины смотрели бодро, спокойно. Не слышно было ни жалоб, ни причитаний. Не видно было слез. Даже маленьким детям матери их внушили не плакать при прощании с отцами и старшими братьями. Все, казалось, понимали всю торжественность случая, когда могучая русская армия готовилась к защите своей родины и всего славянства.

    Милице, стоявшей y окна, была хорошо видна вся эта картина. Стоял ясный, безоблачный, июльский полдень. Солнце улыбалось светлой, радостной улыбкой. Празднично-нарядное небо ласково голубело с далеких высот. Тети Родайки не было дома. Она ушла за покупками на рынок и никто не мешал Милице делать свои наблюдения из окна.

    Вот широко раскрылись ворота знаменательного дома и находившаяся во дворе партия запасных, в сопровождении примкнувших к ней женщин и ребятишек, высыпала на улицу.

    "Боже, Царя храни..." затянул неожиданно чей-то высокий голос из толпы призванных.

    "Сильный, Державный, царствуй на славу..." подхватили сотни дружных голосов, и могучей волной разлился по улице хорошо знакомый каждому русскому сердцу национальный гимн.

    Милица распахнула окно.

    Какие бодрые, какие спокойные, какие мужественные y всех этих людей были лица!.. Некоторые из запасных шли по тротуару: проходили мимо ее окна так близко, что можно было расслышать обрывки разговоров, долетающие до ее ушей.

    -- Не горюй, Матрена, -- утешает бородатый мужик шагающую с ним об руку женщину в платочке, к подолу которой прицепился пятилетний мальчонка с замусоленным бубликом в руке. -- До рева ли тут, когда, слышь, вся Русь по призыву царя-батюшки поднимается на защиту славян, да нашей чести! Слышь, нам немцы грозятся... Так надоть их чин-чином встретить, при всей нашей боевой, значит, готовности, времени попусту зря не тратя... Вот и раздумай, голубушка, стоит ли таперича горевать?..

    A вот другой запасный, фабричный мастеровой, несет на руках грудного ребенка; за тятькину куртку уцепилась в свою очередь подросток-девочка. За ними шагает с поникшей головой их еще совсем молодая мать.

    -- Тебе я, Сереженька, две крепких рубахи положила в сумку, да чаю, сахару, да табаку четверку, -- с покорным видом перечисляет она, не поднимая на мужа опечаленных глаз.

    A вот круглолицый, бойкий парень, по виду приказчик, бережно поддерживая под руку старую мать, говорит внушительно:

    -- Вы не сумлевайтесь, маменька, молитесь покрепче, да частицу о здравии раба Божьего Дмитрия вынимайте каждое воскресенье. Вот и помилует меня Господь Бог от вражеской пули.

    -- Буду, Демушка, буду молиться, желанный, -- звучит в ответ надтреснутый старческий голос.

    -- A Белград-то все еще держится, братцы, -- говорит кто-то в толпе, когда затихает могучее ура, закончившее спетый гимн. -- Экие молодчинищи! Право слово, -- молодцы. Сербия-то, ведь, маленькая, крошка, супротив ихней австрийской земли, a какие, братцы мои, орлы, -- подтверждает другой голос.

    "живио", этого родного ее сердцу сербского ура, огласили улицы...

    -- Живио! -- вне себя, вся подавшись вперед, захваченная общим восторгом, крикнула и молодая девушка, с загоревшимся мгновенно взором, с ярко вспыхнувшим румянцем на смуглом лице. Проходившие близко к окну запасные заметили ее, так горячо подхватившую их крик. Высокий, плечистый парень остановился на минуту перед окошком.

    -- Никак сербка, либо болгарка, барышня, -- нерешительно проронил он, глядя в лицо Милицы добрым, сочувственным взглядом.

    -- Сербка и есть, -- подхватил другой -- молодой, темноглазый рабочий.

    -- Вы сербка? -- смело обратился он уже непосредственно к Милице.

    -- Да, да -- сербка, -- радостно, сияя воодушевленным лицом и блестя глазами, закивала им девушка.

    -- Так живио и вам! Да здравствует Сербия! Да здравствует король Петр и королевич Александр! Живио! Живио! Живио! -- подхватил пожилой, хорошо одетый запасный.

    -- Да здравствует Россия! Боже, храни русского царя! -- дрогнувшим голосом крикнула в ответ им Милица и махнула платком, высоко поднятым над головой. -- Ура русскому царю, ура!

    -- Ура! -- подхватили ближайшие ряды запасных и их жен и даже маленькие дети.

    И снова торжественно и гордо зазвучали победные звуки русского национального гимна.

    ***

    Когда тетя Родайка вернулась из лавок, она не узнала Милицы, казавшейся такой озабоченной, печальной и угнетенной в это утро.

    -- Я видела нынче русских героев, тетя Родайка: настоящих героев. Они готовы защищать своих более слабых по численности славянских братьев не на жизнь, a на смерть защищать! О, тетя, -- захлебываясь от восторга, говорила она, это -- орлы! Это титаны. Титаны-богатыри, говорю я тебе! Сколько в них спокойствия и уверенности в своем праве. Сколько мужества и великодушия, если бы ты знала, -- и Милица наскоро передала старухе вынесенные ей впечатления сегодняшнего утра.

    A вечером она провожала своих одноплеменников сербских офицеров, уезжавших на театр военных действий. Провожала их не одна Милица. Провожал чуть ли не весь Петроград, собравшийся бесчисленной толпой манифестантов изо всех углов столицы. Эта огромная толпа народа запрудила Невский, двигаясь по направлению Николаевского вокзала, откуда должны были отправиться на родину сербский полковник Михайлевич и капитан Львович (Фамилии изменены), жившие до сих пор в России. Милица, на имейщиеся y нее жалкие копейки, купила цветов и, прижимая к своей груди нежную белую лилию и две пахучие алые розы, пробралась на вокзал.

    Здесь, затерянная в толпе, прислонившись к стене платформы, она издали следила большими пламенными глазами за чествованием русскими манифестантами ее одноплеменников-сербов. Ей было видно, как толпа на руках внесла обоих офицеров на дебаркадер под крики "живио" и под пение сербского гимна.

    Смуглые, загорелые, со смелыми открытыми лицами, сербы улыбались, блестя глазами, сверкая белыми зубами, крича в ответ русской толпе:

    Их качали без конца, забрасывали цветами. Огромные букеты и маленькие букетики дождем падали к их ногам... Офицеры налету подхватывали их... Улыбались снова, кивали головами направо и налево и снова кричали "ура".

    Под звуки народного гимна русская учащаяся молодежь с горящими воодушевлением лицами по несла их к вагону.

    -- Дорогу, господа, дорогу! -- выбиваясь из сил, кричали студенты, поддерживавшие порядок на платформе. И толпа беспрекословно раздавалась на обе стороны, образуя проход.

    -- Счастливый путь! Дай Бог успеха вашему оружию! Помогай вам Бог! -- раздавались то и дело то здесь, то там взволнованные голоса. И снова все слилось в воодушевленных "ура" и "живио", соединенных вместе.

    -- Наше маленькое королевство счастливо иметь такую великодушную и могучую сестру, дорогую каждому нашему сербскому сердцу -- Россию. Ваша святая родина -- покровительница наша, -- горячо и искренно срывалось с губ оратора: -- и наш храбрый народ, готовый биться до последних сил с таким сильным и кровожадным врагом, как Австрия, верит и знает, что его старшая сестра вместе с ее великим царем, могучим императором русским, придет к ней на помощь... Верит тому, что славный народ русский не даст в обиду своих славянских братьев и поможет отразить нам, сербам, занесенный над нашими головами вражеский меч. Боже, храни русского царя и великую Россию, нашу старшую сестру. Ура!

    Едва только успел договорить свое последнее слово капитан Львович, как десяток тысяч голосов мощно запел национальный гимн. И снова дождь цветов посыпался на оратора...

    Милица поднялась на цыпочки, с трудом подняла руку, в которой осторожно до сих пор сжимала нежные стебли купленных ей цветов и, взмахнув ими, бросила свой скромный букетик в ту сторону, где под пение гимна толпа качала на руках сербских офицеров. И того, чего вовсе не ожидала Милица, на что не смела надеяться даже, случилось вслед за этим. Розы рассыпались, не долетев по назначению, тогда как нежный белый цветок лилии упал прямо на грудь капитана Львовича. Офицер подхватил его и быстро повернул голову в ту сторону, откуда прилетел к нему этот белый цветок. И в ту же минуту глаза его, обежавшие толпу, остановились на смуглом лице Милицы... Встретясь с этими горящими воодушевлением и восторгом глазами, молодой офицер узнал по смуглому лицу и по исключительному воодушевлению свою одноплеменницу и, махнув цветком в сторону Милицы, тотчас же осторожно и нежно прижал к своим губам его белые лепестки. A огромная толпа по-прежнему гремела "ура" и "живио"... Гремела до тех пор, пока не отошел от платформы поезд, увозивший героев, защитников маленькой Сербии, на их многострадальную родину, к возможной смерти, к бесспорной славе...

    ***

    Теплый июльский вечер. В маленькой квартирке тети Родайки жарко, почти душно, несмотря на раскрытые настежь окна.

    -- Завтра же, завтра отправь меня на родину, тетя, -- заканчивает она свой рассказ горячей мольбой. -- Я не могу оставаться здесь дольше. Каждый лишний день, проведенный тут, делает меня преступницей, тетя... Там, на родине нашей, уже кипит война... сражаются наши братья-сербы. Может, и Иоле уже принял свое первое боевое крещенье... A наши женщины в Белграде трудятся в госпиталях, помогая раненым, перевязывая их раны... Я не могу оставаться здесь дольше, пойми меня, тетя, не могу сидеть сложа руки... Нет, нет... Милая, голубушка, отправь меня завтра же домой. Ты же обещала, сама обещала мне это...

    И черные глаза Милицы впиваются в лицо старой сербки молящим взглядом. Тетя Родайка с минуту молча смотрит на племянницу... О, как знакомо ей это юное, воодушевленное лицо! Лет около сорока тому назад, такие же глаза сверкали подобным же страстным воодушевлением. И такие же точно пылкие речи слышала она от своего брата Данилы. Тогда разгорался пожар освободительной войны... Русские витязи стали за свободу Болгарии, теснимой турецкой силой... И в рядах этих витязей сражались и сербы и брат ее Данило. То было давно... Чуть ли не четыре десятка лет минуло с того времени. И теперь такое же время повторяется, но только не сам Данило, a сыновья его, вместо престарелого калеки отца, идут отстаивать свободу, честь и благо дорогой родины... И эта девочка спешит им на помощь... Что же?.. Бог ей в помощь, пусть едет... Она, тетя Родайка, сама бы поехала туда охотно ходить за искалеченными воинами, перевязывать их раны... Да стара она стала... Не вынести ей труда... Пускай же заменит ее Милица. Молодость, силы, энергия -- все дано этой девушке, дочери героя... Так пускай же она и использует свои силы на помощь родной стране!

    Резкий звонок, раздавшийся в прихожей, заставляет старую госпожу Родайку Петрович вздрогнуть от неожиданности.

    -- Поди, Милица, открой -- приказывает она племяннице, a сама с тревогой смотрит на дверь.

    -- Почтальон, тетечка, почтальон, и голос Милицы заметно вздрагивает, повторяя это слово.

    -- Откуда письмо, девочка?

    Но ответа нет. Только слышно шуршанье бумаги в прихожей. Очевидно, Милица читает письмо... Что же она медлит, однако? Почему не возвращается в маленькую, уютную столовую? Что с ней? Тетя Родайка, начиная волноваться, невольно поднимается со стула и идет узнать, в чем дело.

    В крошечной прихожей темно. Но не настолько темно, чтобы нельзя было различить белую, как известковая стена, Милицу, ее испуганно-страдальческие глаза и скорбное выражение на юном, за минуту еще до этого таком спокойном личике.

    Но Милица не в силах ответить. Только протягивает тетке дрожащей рукой письмо. Сама же, прислонившись к стене, глухо, беззвучно рыдает, сотрясаясь всем телом.

    Тетя Родайка, сама страшно волнуясь, едва находит в себе силы открыть футляр с очками, надеть последние, подойти к окну и прочесть крупным, мужским почерком набросанные строки.

    Письмо из Белграда. Сам капитан Данило на этот раз пишет дочери.

    " ("Жив был", "Жива была" -- иногда употребляется южными славянами вместо "здравствуй".), любимая моя дочка, Милица. Хвала Господу Вседержителю, твои мать, братья, сестры и -батька твой здоровы, да помилует нас Бог. A вот великое злонесчастье пришло к намавстрияки бьют наш Белград. Пушками бьют со своего берега из Землина и на Дунае и Саве. Многие здания уже попорчены их снарядами, так гих людей они загубили здесь, злодеи. То и дело ждем -- за канонадой и сами сюда. Наш храбрый королевич, храни его Силы на многие годы, он -- витязь славный, скликает уже юнаков-богатырей. Всюду спешно идут приготовления к защите. Набирахрабрецов. Танасио получил тяжелую батарей, a Иоле-орленок вышел из к нему в часть. Мать слезами обливалась, благословляя свое сокровище, a все-таки отпустила с охотой общего защищает родину святую и знамена нашего короля Петра. Эх, кабы не был я сам калекой, не бы чурбаном неподвижным, прикованным к креслу, до самой смерти, -- не поглядел шестьдесят пять лет: тряхнул бы стариной и как бил когда-так и австрияка негодящего пошел бы бить. A теперь сиди неподвижно, да слушай, как рушатся дома нашего города , да стонут раненые, да плачут жены и . A за нас ты не бойся, Милка, -- как начинают бомбардировку вороги, уходим в где сохраняем припасы, да яблоки зимой. Там безопасно. И сестры твои Зорка и Селена с детьми приходят. Только ты не вздумай проситься к нам. Живи покуда в Россиитам и молись за нас, дочка, особенно за Иоле, соколенка нашего, за храбреца Танасио, за всех. мой приказ и мое отчее благословение. A теперь будьте здоровы с молит Бога за вас. Так помни же, дочка, и думать не смей на родину возвращаться, пока длится военная страда. да горя и без тебя здесь немало y нас.

    Твой любящий отец капитан

    Петрович".

    -- Пропало, все пропало -- беззвучно прошептали губы Милицы, и слезы крупными каплями потекли по ее щекам, пока тетка читала вслух роковые строки. Ta только покачала седой головой.

    -- Горе-то, горе какое! В огне наш город! В опасности родина... Что ж будешь делать, -- надо смириться, детка. И тебе тоже смириться надо. Отец правду пишет: куда тебе ехать сейчас? Читала письмо? Город бомбардируется... Кругом неприятели... Попадешься им в руки -- не пощадят...

    -- A поможешь ты ему? Спасешь его от смерти, если будешь там? Сможешь во время битвы защитить его? -- сурово допытывалась y племянницы старуха Петрович. -- То-то и есть, девочка. Так лучше смирись. Ничем тебе нельзя помочь в деле страшном. A здесь, по крайней мере, никто не помешает тебе за него молиться... К тому же и тут, в России, можно принести пользу нашей родине. Шей с подругами белье для раненых, для витязей-бойцов; работайте вместе. Много бедных солдат одеть надо. Вот и потрудитесь с подругами в досужее время. На днях я отвезу тебя в институт, и будешь ты там под надежной защитой, пока война длится, -- закончила уже ласковым тоном тетя Родайка, и погладила прильнувшую к ней черненькую головку и залитую горячими слезами щеку Милицы.

    Ta только горько улыбнулась в ответ на эти слова.

    -- Ехать в институт! Сидеть в довольстве, холе и спокойствии, когда милый Иоле, отец, мать, Танасио, все любимые, все дорогие сердцу и самый город родной, и самое отечество выносят такое страданье, такой ужас! Когда, может быть, любимец-братишка давно уже лежит с неприятельской пулей в груди, a дом их обращен в развалины, a старик-отец... страшно подумать даже... О, Боже Всесильный и Всемогущий! Как будет жить с такими мыслями она, Милица? Как станет работать, шить белье, учиться, когда на душе ее -- буря и ад?... Но отец писал: нельзя ей возвращаться теперь на родину, когда там кипит и пылает война и она, Милица, никогда не дерзнет его ослушаться... Но как ей жить, однако, теперь? Как вернуться в институтские стены и наслаждаться удобствами, комфортом и радостями ранней юности, когда родной ее сердцу народ, a с ним и все ее близкие терпят лютые невзгоды, переживая все ужасы войны?..

    Разделы сайта: