У княгини. Хвастунишка. Паж и королева. Ночные страхи
Гнездышко опустело... Выпорхнула пташка. Смолкли веселые песни в сакле Хаджи-Магомета, не слышно в ней больше веселого смеха Бэллы...
Мы с Юлико и Анной навестили на другой день молодую княгиню в ее поместье. Настоящим земным раем показался нам уголок, где поселилась Бэлла. Поместье Израила и его отца лежало в чудесной лесистой долине, между двумя высокими склонами гор, образующими ущелье. Весь сад около дома был полон душистых и нежных азалий; кругом тянулись пастбища, где без призора паслись стада овец. Табун лучших горных лошадок гулял тут же.
Новая родня Бэллы жила отдельно, в большом доме, в версте от сакли Израила.
Мы застали Бэллу за рассматриванием подарков, присланных ей накануне моим отцом. Она была в расшитом серебром бешмете, с массою новых украшений и ожерелий на шее, и перебирала в руках золотые нити, украшенные камнями, тихо, радостно смеясь. Ее юный муж сидел подле на корточках и тоже смеялся весело и беспечно.
- Они совсем точно дети, смотри! - шепнула я Юлико с важностью взрослой, чем несказанно насмешила молодую.
- Здравствуй, джаным, здравствуй, княжич! - вскрикнула она, целуя нас и не переставая смеяться.
По ее лицу я заметила, что она счастлива.
Через пять минут она уже сорвалась с персидской тахты и с визгом гналась за мной по долине, начинавшейся за садом. Израил, забыв свое княжеское достоинство, следовал за нами, бегло оглядываясь, не видит ли кто-нибудь из нукеров дикую скачку своего бека. И Бэлла и Израил гораздо более походили на детей, нежели одиннадцатилетний Юлико, ушедший весь в презрительное созерцание нашей забавы. Я могла радоваться от души, что не теряю Бэллы, шалуньи Бэллы, горной козочки-попрыгуньи, незаменимого товарища моих детских проделок.
Пред моим отъездом она неожиданно стала серьезной.
- Скажи отцу, - произнесла она, и глаза ее в эту минуту были торжественны и горды, - что я и мой господин, - тут она метнула взором в сторону Израила, столь похожего на господина, сколько Юлико на горного оленя, - что мой господин ждет его к себе.
- И что сказать еще, Бэлла?
- Скажи ему то, что видела и... ну, - что счастлива Бэлла... скажи, что хочешь, маленькая джаным!
- Прощайте, княгиня! - неожиданно расшаркался перед нею Юлико с грацией и важностью маленького маркиза.
Она не поняла сначала, потом так и прыснула со смеху и, обхватив его за курчавую голову, вьюном закружилась по сакле.
- Однако княгине Бэлле не мешает поучиться хорошим манерам! - говорил мне на обратном пути мой двоюродный братец.
- Сиди смирно, а то ты скатишься в пропасть, - презрительно оборвала я его, обиженная за моего друга, отодвигаясь от Юлико в самый угол коляски.
* * *
- Ну, что Бэлла?
- Что княгиня?
- Много стада?
- Большой табун?
- Есть новые ожерелья?
княгини.
- Слава Аллаху, если дочь моя счастлива... - сказал дед Магомет, направляясь к своему приятелю-мулле, которому он сообщал все свои и радости и невзгоды.
С его уходом опять посыпались на мою голову расспросы юных джигиток.
- А велика ли сакля бека?
- Много оружия?
- А нукеров много?
Я еле успевала отвечать на вопросы молодых татарок.
- О, как бы я хотела, волею Аллаха, быть на месте Бэллы! - искренно воскликнула миловидная, розовенькая Салеме, всплеснув руками.
- Что она говорит? - спросил Юлико, который не понимал языка лезгинов.
Я перевела ему слова девушки.
- Есть чему завидовать! - презрительно сказал он. - Вот у бабушки моей в Тифлисе действительно несметные богатства. У нас там дом в три этажа, сплошь засыпанный разными драгоценностями! Мы ели на золотых блюдах, а за одну только рукоятку дедушкиного кинжала можно получить целый миллион туманов1. А сколько слуг было у бабушки... В саду били фонтаны сладкого вина, а вокруг них лежали груды конфет...
- Вино запрещено Кораном2, - вмешалась Зара, прерывая вранье моего кузена.
- Грузинам оно не запрещено. Только глупые магометане могут верить подобным запретам.
- Не смей оскорблять веру наших отцов! - крикнула Зара, и глаза ее загорелись злыми огоньками.
- Кто смеет говорить это мне, князю Юлико Джаваха? - ответил он и надменно обвел маленькими мышиными глазками собрание девушек.
- Перестань, Юлико, - шепнула я ему, - перестань, это может дурно кончиться для тебя!
- Да как же она смеет так относиться ко мне, природному грузинскому князю!
- Да какой ты князь! - недобро рассмеялась Зара. - Разве такие князья бывают? Вот наиб - князь... видный, высокий, усы в палец, глаза, как у орла... А ты маленький, потешный, точно безрогий горный козел с переломанными ногами.
И все три девушки, довольные остротой подруги, залились громким, бесцеремонным смехом.
Что-то кольнуло мне в сердце. Жалость ли то была, или просто родовитая гордость, не позволяющая оскорблять в моем присутствии члена семьи Джаваха, но, не отдавая себе отчета, я близко подошла к Заре и крикнула ей, заглушая ее обидный смех:
- Стыдись, Зара! Или в лезгинском ауле забыли обычаи гостеприимства Дагестанской страны?
- А ты чего заступаешься за этого ощипанного козленка?.. Или он уделяет тебе от своего богатства? Или ты служишь унаиткой3 в сакле его бабки?
Это было уже слишком... Моя рука невольно схватилась за рукоятку кинжала, висевшего на поясе. Однако я сдержалась и, чувствуя, как бледнею от оскорбленной гордости и гнева, твердо произнесла:
- Знай, что никогда ничем нельзя подкупить княжну Нину Джаваха!
- Княжну Нину Джаваха, - как эхо, повторил за мною чей-то голос.
Живо обернувшись, я увидела маленького, сгорбленного, желтого старика в белой чалме4 и длинной мантии, стоявшего неподалеку.
Что-то жуткое было в выражении его острых глаз, скользивших по нашим лицам.
- Это мулла... - шепнула мне Еме, и все девушки разом встрепенулись и опустили головы в знак уважения к его священной особе.
Мулла приблизился. Я не без тайного волнения смотрела на заклятого врага моего отца, на человека, громившего мою мать за то, что она перешла в христианскую веру, несмотря на его запрещение.
- Приблизься, христианская девушка... - чуть внятным от старости голосом произнес мулла.
Я подошла к нему не без тайного волнения и смело взглянула в его глаза.
- Хороший, открытый взгляд... - произнес он, кладя мне на лоб свою тяжелую руку. - Да останется он, волею Аллаха, таким же честным и правдивым во всю жизнь... Благодаренье Аллаху и пророку, что милосердие их не отвернулось от дочери той, которая преступила их священные законы... А ты, Леила-Зара, - обратился он к девушке, - забыла, должно быть, что гость должен быть принят в нашем ауле, как посол великого Аллаха!
И, сказав это, он кивнул мне едва заметно головою я пошел, опираясь на палку.
Когда вечером я спросила дедушку Магомета, что значит эта любезность старого муллы, - он сказал тихим, грустным голосом:
- Я говорил, дитя мое, с муллою. Он слышал твой разговор и остался доволен твоими мудрыми речами в споре с нашими девушками. Он нашел в тебе большое сходство с твоею матерью, которую очень любил за набожную кротость в ее раннем детстве. Ради твоих честных, открытых глазок и твоего мудрого сердечка простил он моей дорогой Марием... Много грехов отпускается той матери, которая сумела сделать своего ребенка таким, как ты, моя внучка-джаным, моя горная козочка, моя ясная звездочка с восточного неба!
И целый поток ласкательных слов полился из уст деда, и казалось, никогда еще не была так дорога ему его маленькая внучка Нина!
В тот же вечер мы уехали. Все население Бестуди высыпало нас провожать. Бек-наиб дал нам двух нукеров в провожатые, но Абрек смело заявил, что дорога спокойна и что на нем одном лежит забота доставить маленькую княжну и княжича его начальнику.
- Прощай, деда, прощай, милый! - еще раз обняла я старика на пороге сакли и вскочила в коляску между Анной и Юлико.
- Прощай, милая пташка из садов Магомета! - ласково ответил дед, и коляска затряслась по кривым улицам аула.
Из поместья бека Израила нам навстречу неслись два всадника, сверкая в лучах заходящего солнца серебряными рукоятками поясного оружия. Когда они приблизились, мы узнали в них Бэллу и Израила.
- Прощай, джанночка, не могла не проводить тебя.
- Бэлла! душечка, спасибо!
- Чего спасибо! не тебе радость... мне радость, - быстро затараторила она по своему обыкновению. - Говорю сегодня Израилу - едем: Нина уезжает, проводим на конях... Он боится... коней взять из табуна боится без отцова спросу... "Ну, я возьму", - говорю... И взяла... Чего бояться... не укусит отец...
И оба звонко расхохотались, сами не зная чему - тому ли, что отец их не может кусаться, или что оба они молоды, счастливы и что вся жизнь улыбается им, как интересная сказка с чудесным началом.
Они долго провожали нас... Солнце уже село, когда Бэлла еще раз обняла меня и погнала лошадей назад.
Я привстала в коляске, несмотря на воркотню Анны, и смотрела на удаляющиеся силуэты двух юных и стройных всадников.
Между тем надвигалась ночь, и Анна, при помощи молчаливого Андро, постлала нам постели в коляске. Я зарылась в подушки и готовилась уже заснуть, как вдруг почувствовала прикосновение чьих-то тоненьких пальчиков к моей руке.
- Нина, - послышался мне тихий шепот, - ах, Нина, не засыпайте, пожалуйста, мне так много надо поговорить с вами!
- Ну, что еще? - высунулась я из-под покрывавшей меня теплой бурки, все еще сердитая на своего двоюродного братца.
- Ради Бога, не засыпайте, Нина! - продолжал умоляющий голос. - Вы на меня сердитесь? - добавил Юлико торопливо.
- Я не люблю лгунишек! - гордо бросила я.
- Я больше не буду... Ниночка, клянусь вам... - горячо залепетал мальчик, - я сам не знаю, что сделалось со мною... Мне просто хотелось подурачить глупых девочек... а они оказались умнее, чем я думал! Не сердитесь на меня... Если б вы знали, до чего я несчастлив!
И вдруг самым неожиданным образом мой кузен, этот надменный маленький гордец с манерами маркиза, разрыдался совсем по-детски, вытирая слезы бархатными рукавами своей щегольской курточки.
Вмиг бурка, укутывавшая меня, полетела в угол коляски на колени сладко храпевшей Анны, и я, усевшись подле плакавшего мальчика, гладила его спутанные кудри и говорила задыхающимся шепотом:
- Что ты? что ты? тише, разбудишь Анну... Перестань, Юлико, что с тобою? Ну, я не сержусь на тебя, ну, право же не сержусь! Ах, какой ты...
- Не сердитесь, правда? - спросил он, всхлипывая.
- Я всегда говорю одну только правду! - гордо ответила я. - Да что с тобою? О чем ты плакал?
- Ах, Нина! - порывисто вырвалось у него, - если б вы знали, как мне тяжело, когда вы на меня сердитесь... Сначала я вас не любил... ненавидел... ну, а теперь, когда я вижу, какая вы храбрая, умная, насколько вы лучше меня, я так хотел бы, чтобы вы меня полюбили! Так бы хотел! Вы такая чудная, смелая, вы лучше всех девочек, которых я когда-нибудь видел. Вы заступились за меня сегодня, не дали в обиду этим скверным татарским девчонкам, и я вам никогда этого не забуду. Меня ведь никогда никто не любил! - добавил он с грустью.
- Как? а бабушка? - удивилась я.
- Бабушка... - и Юлико с горькой улыбкой посмотрел на меня. - Бабушка меня совсем не любит. Когда был жив мой старший брат Дато, она и внимания не обращала на меня. Ах, Нина! если б вы знали, что это был за красавец! Какие гордые, прекрасные глаза были у него! И сам он был такой сильный и стройный! Я его очень любил и очень боялся... Он командовал мною, как командуют вельможи своими слугами... И я его слушался, потому что его все слушались - и мать, и бабушка, и слуги... У него был тон и голос настоящего принца. Когда он был жив, обо мне забывали... но когда он умер от какой-то тяжелой грудной болезни, все попечения родных обратились на меня... Дато не стало... остался Юлико, последний представитель нашего рода. Вот почему так полюбила меня бабушка... Поняли вы меня, Нина?
Да, я его поняла, этого бедного маленького князя, и мне было бесконечно жаль его!
- Юлико! - совсем уже ласково обратилась я к нему, - а твоя мама, разве она тебя не любила?
- Моя мама любила Дато... очень любила, а когда Дато умер, мама все грустила и ничего не кушала долго, долго... Потом и она умерла. Но при жизни она редко меня ласкала... Да я и не обижался за это. Я с удовольствием уступал все ее ласки моему чудесному брату. Я так любил его!
Он весь как-то задохнулся от радости.
- Нина! - заговорил он, чуть не плача, - вы больше не сердитесь на меня? О, я так же буду вас любить за вашу доброту, как любил Дато!.. Ах, Нина! теперь я так счастлив, что у меня есть друг! Так счастлив!.. Хотите, я что-нибудь серьезное большое сделаю для вас? Хотите, я буду прислуживать вам, как прислуживал Дато? буду вашим пажом... а вы будете моей королевой?
Я посмотрела на его воодушевленное лицо, слабо освещенное бледными лучами месяца, и произнесла торжественно и важно:
- Хорошо, будь моим пажом, я буду твоей королевой!
Мы долго еще болтали, пока сон не смежил усталые веки моего пажа, и он уснул, прислонясь к плечу своей королевы.
Я не могла спать. Меня грызло раскаяние за мое прошлое недоброе отношение к Юлико... Бедный мальчик, не видевший до сих пор участия и дружеской ласки, стал мне вдруг жалким и близким. Я обещала мысленно искупить мои злые выходки заботами о бедном, слабом ребенке.
Уже ночь окутала окрестности, когда я уснула. Но мой сон почему-то был тревожен. Это скорее была какая-то тяжелая дремота.
залезть под бурку, как слух мой был внезапно прикован тихой татарской речью. Голосов было несколько, в одном из них я узнала Абрека.
Он говорил что-то на кабардинском наречии, которое я едва понимала.
Речь шла о лошади: татары упрашивали Абрека доставить им лошадь князя. Абрек просил за нее много туманов, и они, забыв о спящих в коляске, уговаривали его не скупиться. Тогда, насколько я поняла, Абрек сбавил цену. И они поладили.
- Так через три дня... ждать? - спросил хриплый и грубый голос.
- Через три дня ждите, - обещал Абрек и добавил: - останетесь довольны Абреком... жалко княжну - любит коня; набавь еще, Бекир, два тумана.
Мне хотелось крикнуть во все горло им - этим верам, что я знаю их замысел и пожалуюсь отцу, что Шалый принадлежит мне и что я ни за что в мире не расстанусь с моим сокровищем. Но я одумалась: ведь он не называл Шалого. Может быть, речь идет о другой лошади, которую хочет продать бабушка и поручила это дело Абреку?.. Но почему тогда Абреку жаль княжну?.. Я путалась в моих мыслях, не допуская, однако, чтобы мой любимец Абрек мог быть предателем. Абрек, охотно выучивший меня джигитовке и лихой езде, Абрек, холивший моего коня, не мог быть вором!.. И успокоившись на этой мысли, я уснула.
На утренней заре следующего дня мы въехали в Гори.
Отец, бабушка, старая Барбале, Михако и хорошенькая Родам встретили нас, довольные нашим возвращением. Я и Юлико наперерыв рассказывали им впечатления по ездки.
От глаз старших не укрылись новые отношения мои к Юлико. Молчаливая, восторженная покорность с его стороны и покровительственное дружелюбие с моей не могли не удивить домашних.
Я поняла, что он благодарит меня за Юлико, и вся вспыхнула от удовольствия.
О ночном разговоре Абрека с татарами я промолчала и только, на всякий случай, решила удвоить мой надзор над моим конем и подозрительным конюхом.
______________
1 Туман - 10 рублей.
3 Крепостная служанка, рабыня.
4 Головной убор мусульман.