Таинственные огоньки. Башня смерти.
- Нина, Нина, подите сюда!
Я стояла у розового куста, когда услышала зов моего пажа - Юлико.
Стоял вечер - чудесный, ароматный, на которые так щедр благодатный климат Грузии. Было одиннадцать часов; мы уже собирались спать и на минутку вышли подышать ночной прохладой.
- Да идите же сюда, Нина! - звал меня мой двоюродный брат.
Он стоял на самом краю обрыва и пристально взглядывал по направлению развалин старой крепости.
- Скорее! Скорее!
В один прыжок я очутилась подле Юлико и взглянула туда, куда он указывал рукою. Я увидела действительно что-то странное, из ряда вон выходящее. В одной из башенок давно позабытых, поросших мхом и дикой травою развалин, мелькал огонек. Он то гас, то опять светился неровным желтым пламенем, точно светляк, спрятанный в траве.
В первую минуту я испугалась. "Убежим!" - хотелось мне крикнуть моему двоюродному брату. Но вспомнив, что я королева, а королевы должны быть храбрыми, по крайней мере в присутствии своих пажей, я сдержалась. Да и мой страх начинал проходить и мало-помалу заменяться жгучим любопытством.
- Юлико, - спросила я моего пажа, - как ты думаешь, что бы это могло быть?
- Я думаю, что это злые духи, - без запинки отвечал мальчик.
Я видела, что он весь дрожал, как в лихорадке.
- Какой же ты трус! - откровенно заметила я и добавила уверенно: - Огонек светится из Башни смерти.
- Башни смерти? Почему эта башня называется Башнею смерти? - со страхом в голосе спросил он.
Тогда, присев на краю обрыва и не спуская глаз с таинственного огонька, я передала ему следующую историю, которую рассказывала мне Барбалэ.
"Давно-давно, когда мусульмане бросились в Гори и предприняли ужаснейшую резню в его улицах, несколько христианских девушек-грузинок заперлись в крепости в одной из башен. Храбрая и предприимчивая грузинка Тамара Бербуджи вошла последней в башню и остановилась у закрытой двери с острым кинжалом в руках. Дверь была очень узка и могла пропустить только по одному турку. Через несколько времени девушки услышали, что их осаждают. Дверь задрожала под ударами турецких ятаганов.
- Сдавайтесь! - кричали им враги.
Но Тамара объяснила полумертвым от страха девушкам, что смерть лучше плена, и, когда дверь уступила напору турецкого оружия, она вонзила свой кинжал в первого ворвавшегося воина. Враги перерезали всех девушек своими кривыми саблями, Тамару они заживо схоронили в башне.
До самой смерти слышался ее голос из заточения; своими песнями она прощалась с родиной и жизнью"...
- Значит, этот огонек ее душа, не нашедшая могильного покоя! - с суеверным ужасом решил Юлико и, дико вскрикнув от страха, пустился к дому.
В тот же миг огонек в башне потух...
не сказала Барбалэ о таинственных огоньках в башне и решила хорошенько проследить за ними.
В эту ночь мне плохо спалось... Мне снились какие-то страшные лица в фесках и с кривыми ятаганами в руках. Мне слышались и дикие крики, и стоны, и голос, нежный, как волшебная свирель, голос девушки, заточенной на смерть...
Несколько вечеров подряд я отправлялась к обрыву в сопровождении моего пажа, которому строго-настрого запретила говорить о появлении света в Башне смерти. Мы садились на краю обрыва и, свесив ноги над бегущей далеко внизу, потемневшей в вечернем сумраке Курой, предавались созерцанию. Случалось, что огонек потухал или переходил с места на место, и мы с ужасом переглядывались с Юлико, но все-таки не уходили с нашего поста.
Любопытство мое было разожжено. Начитавшись средневековых рассказов, которыми изобиловали шкафы моего отца, я жаждала постоянно чего-то фантастического, чудесного. Теперь же благодаря таинственному огоньку мой по-детски пытливый ум нашел себе пищу.
- Юлико, - говорила я ему шепотом, - как ты думаешь: бродит там умершая девушка?
И встретив его глаза, расширенные ужасом, я добавила, охваченная каким-то жгучим, но почти приятным ощущением страха:
- Да, да, бродит и просит могилы.
- Не говорите так, мне страшно, - молил меня Юлико чуть не плача.
- А вдруг она выйдет оттуда, - продолжала я пугать его, чувствуя сама, как трепет ужаса пронизывает меня всю, - вдруг она перейдет обрыв и утащит нас за собою?
Это было уже слишком. Храбрый паж, забывая об охране королевы, с ревом понесся к дому по каштановой аллее, а за ним, как на крыльях, понеслась и сама королева, испытывая скорее чувство сладкого и острого волнения, нежели испуга...
- Юлико! - сказала я ему как-то, сидя на том же неизменном обрыве и не сводя глаз с таинственно мерцающего огонька, - ты меня очень любишь?
Он посмотрел на меня глазами, в которых было столько преданности, что я не могла ему не поверить.
- Больше Дато? - добавила я только.
- Больше, Нина!
- И сделаешь для меня все, что я ни прикажу?
- Все, Нина, приказывайте! Ведь вы моя королева.
- Хорошо, Юлико, ты добрый товарищ, - и я несколько покровительственно погладила его белокурые локоны. - Так вот завтра в эту пору мы пойдем в Башню смерти.
Он вскинул на меня глаза, в которых отражался ужас, и задрожал как осиновый лист.
- Нет, ни за что, это невозможно! - вырвалось у него.
- Но ведь я буду с тобою!
- Нет, ни за что! - повторил он.
Я смерила его презрительным взглядом.
Он заплакал, а я, не оглядываясь, пошла к дому.
Не знаю, как мне пришло в голову идти узнавать, что делается в Башне смерти, но раз эта мысль вонзилась в мой мозг, отделаться от нее я уже не могла. Но мне было страшно идти туда одной, и я предложила разделить мой подвиг Юлико. Он отступил, как малодушный трус. Тогда я решила отправиться одна и даже обрадовалась этому, соображая, что вся слава этого "подвига" достанется в таком случае мне одной. В моих мыслях я уже слышала, как грузинские девушки спрашивают своих подруг: "Которая это - Нина Джаваха?" - и как те отвечают: "Да та бесстрашная, которая ходила в Башню смерти". - Или: "Кто эта девочка?" - "Как, вы не знаете? Ведь это - бесстрашная княжна Джаваха, ходившая одна ночью в таинственную башню!"
И произнося мысленно эти фразы, я замирала от восторга удовлетворенной гордости и тщеславия. К Юлико я уже не чувствовала больше прежнего сожаления и симпатии. Он оказывался жалким трусом в моих глазах. Я перестала даже играть с ним в войну и рыцарей, как делала это вскоре по приезде из аула дедушки.
Но заниматься много мыслью о Юлико я не могла. В моей душе созрело решение посетить Башню смерти во что бы то ни стало, и я вся отдалась моим мечтам.
И вот страшная минута настала. Как-то вечером, простясь с отцом и бабушкой, чтобы идти спать, я, вместо того чтобы отправиться в мою комнату, свернула в каштановую аллею и одним духом домчалась до обрыва. Спуститься сквозь колючий кустарник к самому берегу Куры и, пробежав мост, подняться по скользким ступеням, поросшим мхом, к руинам крепости было делом нескольких минут. Сначала издали, потом все ближе и ближе, точно путеводной звездой, мелькал мне приветливо огонек в самом отдаленном углу крепости.
То была Башня смерти...
Я лезла к ней по ее каменистым уступам и странное дело! - почти не испытывала страха. Когда передо мною зачернели в сумерках наступающей ночи высокие, полуразрушенные местами стены, я оглянулась назад. Наш дом покоился сном на том берегу Куры, точно узник, плененный мохнатыми стражниками-чинарами. Нигде не видно было света. Только в кабинете отца горела лампа. "Если я крикну - там меня не услышат", - мелькнуло в моей голове, и на минуту мне сделалось так жутко, что захотелось повернуть назад.
Однако любопытство и любовь к таинственному превозмогли чувство страха, и через минуту я уже храбро пробиралась по узким переулкам крепости к самому ее отдаленному пункту, откуда приветливо мигал огонек.
Вот она - высокая, круглая башенка. Она как-то разом выросла передо мною. Я тихонько толкнула дверь и стала подниматься по шатким ступеням. Я шла бесшумно, чуть касаясь пятками земли и испуганно прислушиваясь к малейшему шороху.
И вот я у цели. Прямо передо мною дверь, сквозь трещину которой проникала узкая полоса света.
Осторожно прижавшись к сырой и скользкой от моха и плесени стене, я приложила глаз к дверям щели и чуть не вскрикнула во весь голос.
Вместо мертвой девушки, вместо призрака горийской красавицы я увидела трех сидевших на полу горцев, которые при свете ручного фонаря рассматривали куски каких-то тканей. Они говорили тихим шепотом. Двоих из них я разглядела. У них были бородатые лица и рваные осетинские одежды. Третий сидел ко мне спиной и перебирал в руках крупные зерна великолепного жемчужного ожерелья. Тут же рядом лежали богатые, золотом расшитые седла, драгоценные уздечки и нарядные, камнями осыпанные дагестанские кинжалы.
- Так не уступишь больше за штучку? - спросил один из сидящих того, который был ко мне спиною.
- Ни одного тумана.
- А лошадь?
- Лошадь будет завтра.
- Ну, делать нечего, получай десять туманов, и айда!
И, говоря это, черноусый горец передал товарищу несколько золотых монет, ярко блеснувших при свете фонаря. Голос говорившего показался мне знакомым.
В ту же минуту третий горец вскочил на ноги и повернулся лицом к двери. Вмиг узнала я его. Это был Абрек.
Этого я не ожидала!..
Предо мною совершалась неслыханно дерзкая мошенническая сделка.
комнатке Башни смерти, чудесно укрытой от любопытных глаз.
Все эти соображения вихрем пронеслись в моей пылавшей голове.
- Слушай, юноша, - произнес в эту минуту другой татарин с седой головою, - завтра последний срок, если не доставишь коня - берегись... Гоги не в раю Магомета, и мой кинжал достанет до тебя.
- Слушай, старик: слово правоверного так же непоколебимо, как и закон Аллаха. Берегись оскорблять меня. Ведь и мой тюфенк (винтовка) бьет без промаха.
И обменявшись этим запасом любезностей, они направились к выходу.
Дверь скрипнула. Фонарь потух. Я прижалась к стене, боясь быть замеченной. Когда они прошли мимо меня - я стала ощупью впотьмах слезать с лестницы. У нижней двери я помедлила. Три фигуры неслышно скользнули по крепостной площади, носившей следы запустения более, чем другие места в этом мертвом царстве.
Двое из горцев исчезли за стеною с той стороны, где крепость примыкает к горам, третий, в котором было не трудно узнать Абрека, направился к мосту.
Я догнала его только у обрыва, куда он вскарабкался с ловкостью кошки, и, не отдавая себе отчета в том, что делаю, схватила его за рукав бешмета.
- Абрек, я все знаю! - сказала я.
Он вздрогнул от неожиданности и схватился за рукоятку кинжала. Потом, узнав во мне дочь своего господина, он опустил руку и спросил немного дрожащим голосом:
- Что угодно княжне?
- Я все знаю, - повторила я глухо, - слышишь ты это? Я была в Башне смерти и видела краденые вещи и слышала уговор увести одну из лошадей моего отца. Завтра же весь дом узнает обо всем. Это так же верно, как я ношу имя княжны Нины Джаваха...
Абрек вскинул на меня глаза, в которых сквозил целый ад злобы, бессильной злобы и гнева, но сдержался и проговорил возможно спокойнее:
- Не было случая, чтобы мужчина и горец побоялся угроз грузинской девочки!
- Однако эти угрозы сбудутся, Абрек: завтра же я буду говорить с отцом.
- О чем? - дерзко спросил он меня, нервно пощипывая рукав бешмета.
- Обо всем, что слышала и видела и сегодня и в ту ночь в горах, когда ты уговаривался с этими же душманами.
- Тебе не поверят, - дерзко засмеялся горец, - госпожа княгиня знает Абрека, знает, что Абрек верный нукер, и не выдаст его полиции по глупой выдумке ребенка.
- Ну, посмотрим! - угрожающе проговорила я.
Вероятно, по моему тону горец понял, что я не шучу, потому что круто переменил тон речи.
- Княжна, - начал он вкрадчиво, - зачем ссоришься с Абреком? Или забыла, как Абрек ухаживал за твоим Шалым? как учил тебя джигитовке?.. А теперь я узнал в горах такие места, такие!.. - и он даже прищелкнул языком и сверкнул своими восточными глазами. - Лань, газель не проберется, а мы проскочим! Трава - изумруд, потоки из серебра... туры бродят... А сверху орлы... Хочешь, завтра поскачем? Хочешь? - и он заглядывал мне в глаза и вкладывал необычайную нежность в нотки своего грубого голоса.
- Нет, нет! - твердила я, затыкая уши, чтобы помимо воли не соблазниться его речами, - я не поеду с тобой никуда больше. Ты душман, разбойник, и завтра же я все расскажу отцу...
Я стояла ошеломленная, взволнованная, не зная, что предпринять, на что решиться...