• Приглашаем посетить наш сайт
    Островский (ostrovskiy.lit-info.ru)
  • Княжна Джаваха
    Часть вторая. В институте. Глава VII

    Принцесса Горийская показывает чудеса храбрости

    Гнилая петербургская осень по-прежнему висела над столицей, по-прежнему серело небо без малейшей солнечной улыбки, по-прежнему кончались одни уроки и начинались другие, по-прежнему фея Ирэн, всегда спокойная, ровная, улыбалась мне при встречах, а между тем точно новая песенка звенела в воздухе, веселая весенняя песенка, и песенка эта начиналась и кончалась одною и тою же фразой:

    "С тобою Люда! твой друг Люда! Твоя галочка-Люда!"

    Я назвала ее галочкой потому, что она, по-моему, на нее походила, такая смешная, черненькая, маленькая, с такими круглыми птичьими глазками.

    Ее все полюбили, потому что нельзя было ее не любить, - такая она была славная, милая. Но я ее любила больше всех. И она мне платила тем же. Одним словом, мы стали друзьями на всю жизнь.

    Когда ей было тяжело, я уже видела это по ее говорящим глазкам, в которых читала, как в открытой книге.

    Она привязалась ко мне трогательной детской привязанностью, не отходила от меня ни на шаг, думала моими мыслями, глядела на все моими глазами.

    - Как скажет Нина... как пожелает Нина... - только и слышали от нее.

    И никто над нею не смеялся, потому что никому и в голову не приходило смутить покой этого кроткого, чудного ребенка.

    И потом ее охраняла я, а меня уважали и чуточку побаивались в классе.

    Одна только Крошка временами задевала Люду.

    - Власовская, где же твой командир? - кричала она, завидя одиноко идущую откуда-нибудь девочку.

    Я узнавала стороной проделки Марковой, но прекратить их была бессильна. Только наша глухая вражда увеличивалась с каждым днем все больше и больше.

    Люда приехала из Малороссии. Она обожала всю Полтаву, с ее белыми домиками и вишневыми садами. Там, вблизи этого города, у них был хутор. Отца у нее не было. Он был героем последней турецкой кампании и умер как герой, с неприятельским знаменем в руках на обломках взятого редута. Свою мать, еще очень молодую, она горячо любила.

    - Мамуся-кохана, гарная мама, - постоянно щебетала она и вся дрожала от радости при получении писем с далекой родины.

    У нее был еще брат Вася, и все трое они жили безвыездно со смерти отца в их маленьком именьице.

    Все это рассказывала мне Люда, после спуска газа, в длинные осенние вечера, лежа в соседней со мною жесткой институтской постельке. Не желая оставаться в долгу, я тоже рассказывала ей о себе, о доме. Но о тех страшных приключениях, которые встречались в моей жизни, я умолчала. Я не хотела пугать Люду - робкую и болезненно-впечатлительную по природе. Довольно было с нее и тех рассказов, которые с таким восторгом слушались институтками в вечерний поздний час, когда классная дама, поверившая в наш притворный храп, уходила на покой в свою комнату. Тут-то начинались настоящие ужасы. Киpa Дергунова отличалась особенным мастерством рассказывать "страсти", и при этом рассказывала она "особенным" способом: таращила глаза, размахивала руками и повествовала загробным голосом о том, что наш институт когда-то был женским монастырем, что на садовой площадке отрыли скелет и кости, а в селюльках, или музыкальных комнатах, где институтки проходили свои музыкальные упражнения, бродят тени умерших монахинь, и чьи-то мохнатые зеленые руки перебирают клавиши.

    - Ай-ай, - прерывала какая-нибудь из более робких слушательниц расходившуюся рассказчицу, - пожалуйста, молчи, а то я закричу от страха.

    - Ах, какая же ты дрянь, душка! - сердилась возмущенная Кира, - сама же просила рассказывать...

    - Да я просила "без глаз", - оправдывалась перетрусившая девочка, - а ты и глаза страшные делаешь, и басишь ужасно...

    Рассказ прерывался. Начиналась ссора. А на следующий вечер та же история. Девочки забирались с ногами на постель Киры, и она еще больше изловчалась в своих фантастических повествованиях.

    Временами я взглядывала на Люду. Ее ротик открывался, глаза расширялись ужасом, но она жадно слушала, боясь проронить хоть одно слово.

    Как-то за обедом серьезная Додо сказала, что ей привелось встретить лунатика. Девочки, жадные до всего таинственного, обрадовались новому предмету разговора.

    - Какой лунатик? где ты его встретила? чем это кончилось?.. - набросились они на Додо, но, к большому разочарованию любопытных, девочка могла только сказать, что "он" был во всем белом, что шел, растопырив руки, что глаза у него были открыты и смотрели так страшно, так страшно, что она, Додо, чуть не упала в обморок.

    - А что всего ужаснее, душки, - добавила Додо, заставив вздрогнуть сидевшую рядом с нею Люду, - Феня говорит, что тоже видела лунатика на церковной паперти.

    - Ну, милая, и ты и твоя Феня врете! - рассердилась я, видя, как зрачки Люды расширились от ужаса и вся она лихорадочными глазами впилась в рассказчицу.

    - Ну, у тебя все врут! а пойди-ка на паперть и сама увидишь, - недовольно заявила Кира.

    - Mesdam'очки, на паперти по ночам духи поют, - неожиданно вмешалась в разговор Краснушка, - стра-а-шно!

    - Трусихам все страшно! - насмешливо улыбнулась я.

    - А тебе не страшно?

    - Нет.

    - И пошла бы...

    - Пойду.

    - Что?! - и девочки даже привскочили на своих местах.

    - И пойду! - еще упрямее возразила я, - пойду, чтоб доказать вам, что вы все это сочиняете.

    В ту же минуту Люда незаметно толкнула меня под локоть. Я повела на нее недовольными глазами.

    - Что тебе?

    - Ниночка, не ходи! - шепнула она мне тихо.

    - Ах, оставь, пожалуйста, чего ты боишься? Пойду, разумеется, и докажу всем вам, что никакого лунатика, ни духов нет на паперти.

    - Ну, и отлично! - крикнула на весь стол Иванова, - пусть Джаваха идет сражаться с лунатиками, черной монахиней, с кем хочет. Только, светлейшая принцесса, не забудьте оставить нам ваше завещание.

    какой-нибудь талисман от злости.

    Девочки фыркнули. Маркова и Иванова презрительно улыбнулись, и разговор перешел на другую тему.

    По возвращении в класс из столовой Люда робко подошла ко мне и тихо прошептала:

    - Ниночка, если не ради меня, то ради Ирочки не ходи на паперть.

    - Вздор, - отвечала я, - вот ради Ирочки-то я и пойду туда. Ведь я ничего еще не сделала, чтобы доказать ей, что я ничего не боюсь, и заслужить ее любовь. Ну, вот пусть это и будет моим подвигом во имя ее. И ты не мешай мне, пожалуйста, Люда!

    Наступил вечер. Нас отвели в дортуар и до спуска газа предоставили самим себе. Девочки, очевидно, забывшие о моем решении идти на паперть, разбившись на группы, разговаривали между собой. Только маленькая Люда ежеминутно устремляла на меня свои вопрошающие глазки.

    Лишь только дежурная Fraulein Генинг скрылась за дверью, я быстро вскочила и начала одеваться.

    - Куда? - испуганно шепнула приподнявшаяся на локте Люда.

    Я не ответила, сделав вид, что не слышала ее слов, и бесшумно выскользнула из дортуара.

    Длинный полуосвещенный коридор, тянувшийся вплоть до церковной паперти, невольно пугал одним своим безмолвием. Только неопределенный, едва уловимый шум газа нарушал его могильную тишину. Робко скользила я вдоль стены по направлению к церкви.

    Вот уже темная церковная площадка, словно сияющая черная пропасть, неприятно выглянула на меня сквозь стеклянные двери.

    "Точно глаза чудовища", - подсказало мне мое встревоженное воображение, когда при свете тускло горевших газовых рожков я увидела выступившие светлыми полосками дверные стекла.

    Однако я храбро взялась за ручку. Тяжелая дверь растворилась с легким скрипом. На паперти было совсем темно. Ощупью отыскала я скамейку, на которой в дни церковной службы отдыхали воспитанницы, и села. Прямо против меня были церковные двери, направо - коридор младшей половины, налево - старшей. Отдаленные газовые рожки чуть мерцали, роняя слабый свет на двери, но вся площадка и широкая лестница тонули во мраке.

    "Ну, где же лунатик, - храбрилась я, оглядываясь во все стороны, - все это одна выдумка глупых девочек..."

    Я не досказала и вздрогнула... Раздался глухой и тяжелый звук... Один... второй... третий. Это пробило двенадцать на нижней площадке... И снова тишина - жуткая... страшная...

    Мне стало холодно... Я уже поднялась и направилась было к коридорной двери обратно, как вдруг случайно оглянулась и... ужас сковал мои члены... Прямо на меня надвигалась высокая белая фигура. Тихо, медленно ступала она по паперти... Вот она ближе, ближе... Холодный пот выступил у меня на лбу... ноги подкашивались, но я сделала невероятное усилие и бросилась вперед, протягивая руки к белой фигуре.

    В тот же миг три раздирающие душу крика огласили своды мирно спавшего института... Кричал белый лунатик, кричал кто-то еще, спрятавшийся в углу за стеклянной дверью, кричала я, зараженная ужасом.

    Не помня себя, я бросилась назад по коридору, пулей влетела в дортуар, сильно хлопнув дверью, и, бросившись с постель, зарылась в подушки.

    Поднялся плач, суматоха... Осветили дортуар, прибежали девушки, спавшие в умывальной.

    Захлебываясь от волнения, я посылала их на паперть - спасать от лунатика его жертву.

    Fraulein Генинг, ничего не понимавшая из того, что случилось, помчалась со свечой на паперть в сопровождении служанок. Через несколько минут они вернулись, неся на руках бесчувственную Люду; с ними была еще третья девушка в длинном белом "собственном" платье. Она приехала в этот вечер из гостей и пробиралась на ночлег в то время, когда я дежурила на паперти. Я была уничтожена... Девушка в белом и оказалась тем страшным лунатиком, который так испугал меня. Мне было обидно, совестно, неловко...

    Я злилась... Злилась больше всего на Люду, сделавшую мое положение таким смешным и некрасивым.

    И кто ее просил идти за мною, прятаться за дверью, защищать меня от несуществующих призраков? Зачем? зачем?

    Взволнованная, пристыженная, я быстро разделась и легла в постель. Сквозь полузакрытые веки я видела, как привели в чувство до смерти напуганную Люду, видела, как ее уложили в кровать и как, по уходе фрейлен, бледная, измученная, она приподнялась немного и тихо шепнула:

    - Ты спишь, Нина?

    Но я молчала... Маленький злой бесенок, засевший во мне, не давал мне покоя. Я злилась на всех, на класс, на ни в чем не повинную девушку, на себя, на Люду.

    Долгий сон не успокоил меня.

    - Ага, струсила! - услышала я первое слово разбудившей меня насмешливым смехом Мани Ивановой.

    - Принцесса Горийская испугалась дортуарной девушки! - вторила ей Крошка.

    Защищаться я не пожелала и только метнула в сторону Люды злыми глазами.

    "Вот что ты наделала, - красноречиво докладывал мой рассерженный взгляд - в какое милое положение поставила меня! Всеми этими неприятностями я обязана только тебе одной!"

    Она посмотрела на меня полными слез глазами, но на этот раз ее затуманенный печальный взгляд не разжалобил, а окончательно вывел меня из себя.

    - Ах, не хнычь, пожалуйста! Напортит, а потом реветь! - крикнула я и вышла из дортуара, сильно хлопнув дверью.

    Она, однако, еще раз попыталась подойти ко мне в коридоре. Но и тут я вторично оттолкнула бедняжку.

    Грустно, опустив кудрявую головку, поплелась она в спальню, а я еще долго дулась, стоя у окна в коридоре. Даже Ирочка, подошедшая ко мне (она дежурила за больную классную даму в дортуаре пятых), не усмирила водворившегося в мою душу беса.

    - Что это, Нина, с вами? Вы как будто расстроены? - спросила она обычным ей покровительственным тоном.

    - Оставьте меня, все оставьте! - капризно твердила я, кусая губы и избегая ее взгляда.

    - В самом деле, вас следует оставить, Нина: вы становитесь ужасно несносной, - строго произнесла Ирэн, очевидно, обиженная моим резким ответом.

    - Ну, и слава Богу, - совсем уже нелепо, по-детски пробормотала я и, передернув плечами, побежала в спальню, желая спрятаться и остаться наедине с моим маленьким горем.

    Каково же было мое изумление и негодование, когда я увидела мою Люду, моего единственного первого друга, между Маней Ивановой и торжествующей Крошкой - моими злейшими врагами!.. Я сразу поняла, что они воспользовались нашею ссорою с Людою, чтобы, назло мне, привлечь ее к себе и сделать ее подругою, товаркою. Их я поняла, но Люда, Люда, как она согласилась подружиться с ними?.. Неужели она не догадалась, сколько обиды и горечи нанесла этим поступком моему и без того измученному сердцу? А я так любила ее!..

    Я была возмущена до глубины души, возмущена и против Ивановой, и против Марковой, и против Власовской - против всех, всех. Я не помню, что я крикнула им, но, вероятно, что-нибудь обидное, потому что Власовская испуганно заморгала своими вишневыми глазами, а ангельское личико Марковой исказилось злой гримаской.

    Разделы сайта: