- Вот так цаца! И откуда такая?
Голос, произносивший насмешливо эти слова, звенел над головой Ксани, но откуда - в первую минуту она не могла разобрать.
Ксаня вздрогнула от неожиданности.
Она стояла в густом кустарнике, укрытая со всех сторон от любопытных взоров. На ней был странный костюм: ярко-красная шелковая юбка, малиновая рубашка и голубой лиф из тончайшей кисеи, опоясанный золотистым шарфом. В распущенных волосах запутались, как бы случайно, цветы гвоздики алой как кровь. Масса бус, лент и всевозможных металлических украшений звенела на ее смуглой шее. Весь наряд был ярок, пестр и криклив. Но лицо хранило выражение угрюмого недовольства.
- Ну, и нарядили же тебя! Господи Боже мой! Совсем-совсем эфиопская царица!.. Но наряд-то нарядом, а отчего же волосы-то распустила? В бане, что ли, была?
- Господи Боже мой! И чего это они тебя в чучело преобразили? - снова зазвенел голос.
Ксаня подняла голову.
Оседлав толстый сук развесистой ивы, весь укрытый ее зелеными ветвями, сидел Виктор.
- Фу-ты! Ну-ты! Ножки гнуты! - отфыркивался мальчик, - да выйди ты в таком виде на улицу, тебя первый бык забодает.
- Вот и я то же думаю! - угрюмо вымолвила Ксаня.
- Так скинь это тряпье! Ведь в глазах рябит на тебя глядючи, - не унимался мальчик.
- То-то скинь, а графиня? Она с меня картину пишет в этом тряпье! Это еще что! Цветами всю закидает и заставит сидеть, не двигаясь, часа два. Разве весело? Ей может быть, а мне нет. Она себе мажет кистью по полотну: раз, два, раз, два. А я сиди, как угорелая кошка, глаза выпуча! Эх-ма! И так каждый день!.. В этом-то тряпье еще ничего, хоть свободно, руками, ногами дрыгаешь. Но когда мамзеля эта самая в корсет меня затянет, вот тут уж совсем беда. Дышать нечем. А тут еще сиди, глаза выпуча, корча барышню... Не могу я! - с отчаянием заключила она.
- Не могу, это легче всего сказать. Не могу, а я могу! - острил Витя. - А ты придумай как бы "могу" научиться.
- Убегу я! - сурово шепнули губы Ксани.
- Куда?
- В лес.
- Б-э-э!.. Тебя Норов быстро снова сюда приведет. При моем отце у него с графом-то разговор был. Они с графом условились насчет тебя, чтобы ты, значит, в полное владение к ним, к графам, поступила. Вернет тебя Норов, как пить дать. И еще за косы оттаскает. Помяни мое слово.
- Не посмеет! - хмуро проронила Ксаня.
- Да что тебе худо у графов, что ли? Плюнь на все... Забудь и привыкнешь. А что тебе от Митридаты Пафнутьевны да от злючек-графинят проходу нет - так это пустяк. Графиня в тебе души не чает. Наталья Денисовна тоже. Ешь ты вкусно, пьешь сладко, чего тебе еще?
- Эк, заладила!.. В лес да в лес!.. По колотушкам соскучилась, что ли, глупая?
- Душно мне здесь... Там вольно... Зелень... - простор... Птицы поют... Солнышко прячется, словно в жмурки играет... Дятел тук да тук... А горленка-то!.. Кажется, и сейчас слышу!.. Смолой пахнет и медом... Мох под ногами, ветки похрустывают... Ой, хорошо! Так хорошо-то, что будто сердце...
- Ксения! Ксения! Где вы будете, сударыня вы моя... Хоть бы ноги пощадили чужие, матушка. Убегаете ровно дикая какая, а графиня беспокоится, искать приказали. Вот наказание-то Божеское!
И между спешно раздвинутыми кустами показалось раскрасневшееся лицо Василисы.
Едва только ее тучная фигура появилась среди зелени малинника, как неожиданно неистово гаркнула над головой ее ворона.
Василиса задрожала с головы до ног. Она была суеверна до смешного, верила не только в приметы, но и во всякую чертовщину и небывальщину.
- Ой! Батюшки, чур меня! Чур! - зашептала она, открещиваясь и отплевываясь... - Не к добру раскаркалась... Пронесись, беда, мимо меня, пронесись... Господи помилуй! Кши! Кши! Кши! - замахала она руками на воображаемую ворону.
Насмешливое лицо Виктора высунулось меж деревьев.
- Мое вам нижайшее, Митриада Пафнутьевна! - прозвенел с высоты дерева его звонкий, насмешливый голос.
Та вся так и вскипела.
- Озорник! Право, ну, озорник! Постой-ка-сь, я графу пожалюсь...
- Пожалуюсь, надо говорить пожалуюсь, а не "пожалюсь", Антимония Акакиевна! - невозмутимо поправил тот.
- Тьфу ты, напасть! Да перестанешь ли ты дразниться, сударь...
- Не перестану, Панихида Простоквашевна!
- Тьфу!
- Грешно на Божие творение плеваться, Тумба Утрамбововна.
- Нишкни! Вот я тебе, постой-ка! - вся ходуном заходила старуха.
- Силы несоразмерны, Акулина Голоспоровна. Я, можно сказать, во цвете лет и сил, и вам со мной не справиться. Впрочем, если угодно, попробуем... Нет? Не желаете? Тогда наше вам нижайшее... Счастливо оставаться, Перепетуя Фыркаловна. До приятного свидания!
И в один миг, с живостью обезьяны, мальчик соскочил с дерева, с самым галантным видом расшаркался перед взбешенной старухой и исчез веселый, смеющийся и задорный.
ее гневу:
- Вот господа-то мои раздобыли сокровище!.. Нашли прелесть! Обули, одели, призрели нищенку, а она что? Неблагодарная, злая, чем отплатила? Чем отплатила-то? Нищенка! Чем ты отплатила, лесовское отродье, а? Чем?..
Василиса оборвала неожиданно свою речь на полуслове... В одну секунду Ксаня была перед ней, дрожащая, бледная, со страшно разгоревшимся одичалым взором. Ее сильные, смуглые руки впились в толстые плечи экономки. Бледное, исковерканное бешенством лицо приблизилось почти вплотную к лицу старухи. В эту минуту она была страшна. Жуткий огонь зажегся пламенем в ее черных огромных глазах.
- Слушай, ты! - скорее свистом и шипением, нежели голосом, сорвалось с ее губ, побелевших от ярости. - Слушай, ты посмей только назвать меня нищей еще раз, только посмей! Я тебе покажу!.. Нищие просят милостыню, а я не прошу... ничего не прошу, ни одежды, ни еды, ничего, как есть... Меня силой сюда взяли, от леса отняли... Не хотела я от леса, от Василия, от березок и дубов да солнца, а они сами меня против воли в клетку посадили - как птицу!.. А я не хотела, не просила и одежды этой не просила... Вот она одежда графская... Вот! Вот! Вот!
И, прежде чем присевшая со страха на землю старуха могла сказать хоть слово, Ксаня рванула с себя рукав изящной рубашечки, за ним другой, за рукавами золотистый шарф, и в одну минуту от лифа, рубашки и шарфа валялись одни только жалкие лоскутки, брошенные в лицо ошеломленной Василисы.
от страха:
- Ба-тю-у-шки! Уби-ва-а-ют!
- Только посмей меня нищей назвать!.. Только посмей еще раз! - прохрипела не своим голосом Ксаня.
- У-би-ва-а-ют! - еще раз взвизгнула Василиса и припала ничком к траве.
Ксаня с горящими глазами и перекошенным от гнева лицом стояла перед него.
Неожиданно расступились кусты малинника, и графиня Ната очутилась подле бледной и дрожащей еще от волнения Ксани.
- Ксения! Милая! Что такое? Что с вами? Вы почти раздеты!.. Ах, что это? - внезапно увидев пестрые и белые куски в траве, произнесла она смущенно. - В чем же дело, наконец?
- Она... она... я... я... нищей меня назвала, нищей... - могла только выговорить Ксаня, указывая на лежавшую на земле Василису. - Как она смеет?.. Уйду... уйду!.. Я не хочу больше... Я вольная... я лесная... Не хочу я... Не нищая я! Нет!
- Милая! Успокойтесь... Царевна моя лесная! Черноокая фея моя! Мне доверьтесь... Одной мне... Ксения!.. Голубушка!.. Не слушайте ее... Она злая, завистливая, нехорошая... Я с вами... Успокойтесь, милая... А вы, - тут графинюшка быстро повернулась к все еще лежавшей на траве Василисе и проговорила строгим, надменным и повелительным голосом: - а вас, если вы еще раз обидите Ксаню, я попрошу маму выгнать вон... Да... выгнать!.. Ксаня моя подруга... Зазнались вы очень. Не сметь больше оскорблять лесную барышню! Слышите!
Василиса так и замерла на месте в своей странной позе, глупо выпуча глаза. Она тяжело дышала и утирала обильно струившийся пот с лица... Так пролежала она несколько минут, но вдруг вскочила на ноги, как ошпаренная, вся красная, униженная, злая.
- Меня выгнать? Меня? Да нешто можно это? Двадцать лет верой и правдой служила, и вдруг так-то!.. И из-за кого?! Из-за нищей девчонки... Из-за лесовички, колдовского отродья!.. Меня вон? Меня - верную слугу?.. Нет, матушка Наталья Денисовна, не бывать этому... Молода больно, сударыня... Крылышки еще не отрастила, чтобы верными отцовскими слугами распоряжаться! Как же! Откажут! Сейчас! Держи карман шире!.. А тебя, лесовичка непутевая, тебя уже я знаю, как уважу, милушка! Будешь меня помнить, некрещеная душа!
И грозя своим объемистым кулаком в пространство, Василиса Матвеевна, охая и кряхтя, стала выбираться из цепких кустов малинника.