Когда Ксаня приближалась к розовской лужайке, праздник был уже в полном разгаре. Кроваво-пурпурное пламя бенгальского огня озаряло фантастическим заревом поляну, с уставленными на ней столами, окруженными скамейками. За этими столами пировали крестьяне, одетые нарядно, по-праздничному.
Куски жареной свинины, пироги, бутылки с водкой" ведра с пивом - все живо поглощалось нетребовательным и некапризным на угощение народом. Фонари и поминутно вспыхивающее пламя то красного, то синего, то зеленого огня освещали лужайку. Между столами сновали ребятишки, уплетая пряники и орехи, щедро розданные им графским буфетчиком.
Из господского дома неслись звуки музыки. Целый оркестр, выписанный из губернского города, играл звучные, красивые мелодии бальных танцев.
Сквозь растворенные настежь окна неслись веселые голоса и молодой, радостный смех.
Бал в графской усадьбе был в самом разгаре.
Ксаня, робко пробираясь по неосвещенному месту, между деревьями, окружающими лужайку, почти вплотную подошла к ближайшему столу, скрытая от него толстым стволом исполинской липы. Пирующие крестьяне не могли заметить ее. Их раскрасневшиеся лица, их шумные голоса и резкие неуверенные движения говорили за то, что графские гости не обидели себя и воздали должную дань господскому угощению.
Им было теперь не до Ксани. Ребятишки же так занялись между собой, вырывая друг у друга лакомства, что тоже не заметили прихода ненавистной им лесовички.
Она стояла притихшая, ушедшая в себя, в ожидании нового появления огненной змеи, так поразившей ее воображение. Что это могло быть - Ксаня не знала. Она ничего подобного не видела еще в своей жизни. Не видела она к таких вкусных яств, под тяжестью которых ломились столы, окруженные пирующими. Бедняжка! Ей, не евшей, кроме похлебок и каши да корок хлеба с молоком и картофелем, ей казались все эти пироги, свинина и пряники у ребят поистине царским угощением. К тому же она была голодна сегодня более чем когда-либо. Длинная двойная прогулка из усадьбы в лес и обратно не могла не поспособствовать назойливо развивающемуся с каждым мгновением аппетиту. Слюнки текли у Ксани, и запах жареной свинины щекотал обоняние; под ложечкой сосало... Чтобы не видеть всех этих соблазнительных вещей, она прижмурила даже веки... Но ненадолго. Одна-две минуты - и глаза ее широко открылись, тихий, чуть слышный крик вырвался из груди.
Что-то необъяснимое творилось перед ней. В воздухе вертелось огненное колесо. Вертелось с неописуемой быстротой, рассыпая вокруг себя звезды и искры, искры и звезды, без счета, без числа... Что-то стихийно прекрасное было во всей этой быстро вращающейся массе огня, до того прекрасное, что Ксаня не выдержала и, вся подгоняемая одним страстным, непреодолимым желанием узнать, во что бы то ни было узнать, что это такое, забыв угрожающую ей опасность быть узнанной, ринулась вперед и в одну секунду очутилась перед чудодейственным колесом, мечущим одновременно и искры, и звезды, и пламя. Огромными глазами, расширенными от изумления и восторга, Ксаня смотрела, не отрываясь...
Ей казалось, что какая-то тайная сила движет невидимой рукой колесо и что вот-вот из самого пламени покажется дух огня, царственный и прекрасный, в огненной тиаре, с мечом в руке.
Она забылась до того, что перестала сознавать действительность. Пылкое воображение молодой дикарки, не видевшей в своей лесной трущобе ни фейерверка, ни бенгальского огня, создавало Бог весть какие фантазии и легенды... Но вот пламя уменьшилось, ослабло и с шипением, выбросив из себя целый сноп искр, погасло разом...
Между тем желтый бенгальский огонь, зажженный на смену красному, озарил местность еще ярче, еще светлее. Стало разом светло, как днем. Осветились лица пирующих, осветились их праздничные яркие одежды, осветились снующие между столами, в ожидании подачек, ребятишки... И все сразу заметили Ксаню, не ожидавшую в эту минуту такого предательства света.
- Лесовичка! Глядите! Лесовичка, братцы, вылезла из своей норы! Лесовичка здесь! Лесовичка! - послышались тут и там голоса не то изумленных неожиданностью, не то злорадствующих и ребятишек, и взрослых крестьян.
"Уйти... убежать скорее... пока не поздно!" - вихрем пронеслось в голове Ксани, и она уже метнулась было в сторону, с явным намерением привести в исполнение свою мысль.
- Куда, колдовская девчонка! Удирать? Нет, шалишь, не уйдешь!
И огромный парень, тяжело поднявшись с края стола, как из-под земли вырос перед Ксаней.
Словно по мановению незримой руки все повскакали со своих мест. Ребятишки с визгом окружили девочку и, приседая, пища и ломаясь, прыгали и вертелись вокруг нее. Взрослые не отставали от них. Глухая ненависть к матери Ксани, которую они считали за колдунью, теперь обрушилась на дочь.
- Приползла-таки, ведьмина дочка, - послышался негодующий возглас рослого парня. - Притащилась на праздник, ишь ты!.. Глазищами так и водит, что пойманная сова!.. А ну-ка, робятишки, поучите-ка ее! Хорошенько проучите ведьмину дочку, чтобы прошла у нее охота из своей норы выползать!
Сказав это, огромный парень отошел в сторону. На его месте очутились до полутора десятка маленьких фигурок, кричавших, визжавших и хохотавших без удержу.
Ксаня хорошо знала всех этих Машек, Акулек, Васек, Тришек и Анюток. У нее с ними не раз происходили стычки в лесу. Не раз, преследуемые ею, бежали они врассыпную. Теперь все они жаждали только выместить на "поганой лесовичке" все свои обиды...
Как запуганный зверек, прижатая к стволу дерева, стояла посреди всей этой толпы Ксаня. Озаренная догорающим пламенем бенгальского огня, она в самом деле казалась не обыденным, а скорее каким-то сверхъестественным существом. Ее волосы сбились; алый платочек упал с них во время бега, и пышные, черные, блестящие космы сыпались ей пушистыми прядями на лоб, щеки и грудь. Черные, огромные, ослепительные глаза сверкали. Мелкие, блестящие зубы до боли закусили пурпурную нижнюю губу.
Дети густой цепью окружили ее со всех сторон. Смуглые, загорелые ручонки потянулись к ней, глазенки сверкали торжествующей злобой. Старшие, успевшие наесться и напиться до отвалу, предвкушая интересное зрелище, поджигали ребят. Вино сделало свое дело. Головы затуманились от спиртных паров.
- А ну-ка, сунься!.. Она те отделает!.. Она те покажет!.. Тронь-ка ее!.. Небось, боишься? А ну, а ну, Сенька! Либо ты, Анютка! Э-эх - куды ж вам!.. Каши мало ели... Небось, поджали хвосты!
Так говорил маленький, приземистый мужичок, которого недавно только лесничий оштрафовал за порубку леса и который рад был отомстить теперь ни в чем не повинной девочке.
Анютка и Сенька были двое самых сильных и самых отчаянно смелых ребят в деревне и кичились своей силой.
- Сильны-то сильны, да не больно-то горазды, коли лесовички боязно стало, - подзадоривал детей пьяный мужичонко.
Анютка, на два года старше Сеньки, одних лет с Ксаней, так вся и вспыхнула.
Упрек пришелся ей не в бровь, а в глаз.
- А коли так, так гляди ж на меня, дяденька Семен!
И, прежде чем кто-либо мог выговорить слово, она, дико взвизгнув, подскочила к Ксане и, схватив ее за волосы, изо всей силы дернула их.
Лесовичка испустила дикий крик, крепко схватила за плечи Анютку и оттолкнула ее с такой силой от себя, что та отскочила шагов на пять и грохнулась оземь, ударившись головой о пень.
- А-а-а-а! - не то стоном, не то грозящим криком пронеслось в толпе.
- Доченька моя... Родная моя! Убила тебя!.. Как есть убила до смерти подлая лесовичка! Как есть до смерти! - слышался причитывающий голос бабы Авдотьи, матери Анютки.
И хотя Анютка сейчас же поднялась на ноги и снова рвалась вперед, к лесовичке, Авдотья причитывала над дочкой, как по покойнице, воя и раскачиваясь из стороны в сторону всем телом. Вдруг, озаренная какой-то внезапной мыслью, она кинулась в самую середину толпы и завизжала пронзительно и резко:
- А? Робя! Да что же это значит? А? доколи терпеть будем? А? Она наших детей портить станет... а мы кланяйся да терпи... Ейная мать колдунья была, некрещеная сила, ведьма! Своей ворожбой беды насылала, людям болести, скоту падеж... И доченька тоже будет... Постойте... наплачемся, ей-ей! Дождемся! Во! Увидаете! Детей спервоначалу наших перебьет, а там за нас!.. Ой, моченьки моей нет!.. Терпеть невмоготу... Лесовичка, как есть лесовичка! И глазища, как у дьявола, горят!.. Ох, ох, чур меня, чур!
И, плюнув в сторону, Авдотья усиленно закрестилась широким истовым крестом.
Ксаня стояла молча, гордо закинув голову. Глаза ее сверкали.
- Ты это что же, а? Ребят наших зашибать насмерть стала, а?.. - раздался голос одного из наиболее подвыпивших крестьян, подскочившего к Ксане близко-близко.
Толпа всколыхнулась...
Все, и старики, и женщины, и дети, придвинулись к гордо стоявшей девочке, устремившей свой огненный взор на взбешенную толпу.
- Лесовичка и впрямь! Посмотрите, глазища, как плошки, горят, что у кошки! - послышался чей-то тоненький возглас. - Ведьма, как есть ведьма!
- Ведьма и есть! - подхватили другие, а один прибавил: а что, братцы, слыхал я, что от ведьмы только огнем спастись можно.
Уж верно так!.. От старых людей слыхали...
- А что, братцы, коли попытать, а? Толкнуть лесовичку в огонь, и коли того, ну, сгорит, значит, о дьяволом знается, человеческому роду первый враг, - а коли здрава и невредима выйдет, так, значит, того - можно и отпустить на все стороны... А?
Страшными, зловещими звуками пронеслось это предложение подгулявшего мужика.
Будь крестьяне трезвые, они, несмотря на свое суеверие, вряд ли бы отважились на такое дело. Но разгоревшиеся от вина головы соображали туго. Водка - злая сила человечества. Водка превращает народ в зверя. Она делает самых кротких - неистовыми, самых тихих - отчаянными. Водка заставляет человека забывать свое человеческое достоинство и делает его безумным, беспощадным и жестоким.
И у сильно уже подвыпившей толпы созрело ужасное решение. Не в меру выпитая водка делала свое дело.
Неистовствовавшая в воплях и причитаниях мать Анютки подбавляла, как говорится, масла в огонь, громко выражая свою ненависть лесовичке.
- Детей она портит!.. По матери пойдет!.. Скот валить станет!.. Вот увидите скоро!.. Помянете меня!..
Несколько человек потрезвее пробовали, было, уговаривать, успокоить разбушевавшуюся толпу и удержать ее от безумного поступка, но их перекричали другие...
В углу поляны к празднику была наскоро сложена огромная кирпичная печь. В ней пекли пироги для соневских мужиков. Печь, накаленная докрасна, зияла огненной пещерой среди уголка луговой площадки. Около нее сновали две бабы, стряпухи, из крестьянок, повязанные платками, с раскрасневшимися лицами, похожие на двух жриц огня, священнодействующих подле кровянисто-огненной пещеры.
Точно по команде повернулись головы крестьян к этой печи.
Словно одна и та же мысль пронизала мозг всех мужиков и баб, озлобленных, негодующих и исступленных.
- Вот... вот... - послышалось из толпы неуверенным, срывающимся звуком... - Вот, вот... испробовать надо-ть бы. Ефим верно сказывал: коли христианская душенька, Господь не попустит, огонь не сожжет, коли ведьма, дьяволеныш, лесовичка... туда ей и дорога!
- Туда и дорога! - не то простонала, не то ахнула толпа и придвинулась к Ксане, окружив ее со всех сторон.
Сердце замерло в груди Ксани. Лицо мертвенно побледнело... Колючий холодок прошелся по ее телу зябкими мурашками. Смертельная опасность встала перед ней...
В глухой деревне, отстоявшей от города около ста верст и более семидесяти верст от станции, где дикий и невежественный народ еще слепо и глухо верил в русалок, леших, упырей и домовых, нельзя было ждать пощады для бедной девушки, которую считали за ведьму, за колдунью; в особенности нельзя было ждать пощады теперь, когда винные пары кружили всем головы. Ксаня сознавала это.
Правда, у этих людей нет прямого намерения лишить ее жизни; они просто хотят только испытать, лесовичка ли она. Но как "испытать" - огнем!
Испытать!
Ксаня отлично знает, что значит это "испытание". Из их угрожающих криков она поняла все!.. Какой ужас! О, зачем она пришла сюда!
Если бы она умела молиться, она бы молилась... Но о Боге Ксаня имела какое-то странное, неопределенное понятие. Василий говорил ей: "Бог это сила и высота! Кто Ему молится и просит Его, тому Он помогает, потому Он Милосерд"... Но она не умеет молиться... Ее никто не учил... Ее душа такая, как и у птицы... Темная, маленькая душа...
А крики растут... Крестьяне кричат, точно стараясь перекричать друг друга... Их голоса зловещи... С их криками сливается визг детей и баб и так и сверлит уши...
Взглянула Ксаня на небо... Вызвездило оно... Миллиарды звезд на нем, ласковых, кротких... А над ними Бог! Там над звездами Его престол - так Вася говорит... Видит ли Он ее? И если видит - поможет ли ей, Ксане?
А может быть, не только Он, и мама видит... Может, и мама, и ее мама там, на небе, между ангелами или среди звезд... Ведь умерла она, наверное, умерла... Коли нет целых двенадцать лет весточки от нее - значит, умерла мама... Умерла и... обратилась, может, в ту далекую звезду и светит, и смотрит, и видит...
- Ишь ты! Заклинает... маму кличет... Ну, берегись, робя!.. Сейчас явится бесова ведьма дочку выручать, - неистово гаркнул чей-то нетрезвый голос, покрыв своим зычным звуком все остальные голоса.
- Ну, робя, тащи девчонку к огню!.. Поглядим, пойдет ли ведьма-матка доченьку спасать...
Анютка первая подскочила к Ксане.
- Иди, поганая лесовичка! - толкнула она ее от дерева.
Толкнули и другие. Забежали сбоку, сзади и, толкая все вперед и вперед, тащили ее прямо к печи...
Напрасно благоразумные, более трезвые из крестьян громко увещевали остальных не брать на душу греха... Темная сила торжествовала...
Ксаню тащили...
Она не упиралась, не протестовала, она не боялась даже... Звезды улыбались ей издали, кивали, словно шептали:
- Ничего, девочка, ничего!.. Скоро, скоро соединишься с мамой!
Но что это?
Какой свет! Какое пламя!
Ксаня взглянула вперед и обмерла. Огненная пещера была теперь в двух шагах от нее. Какой жар!.. Какое прожигающее даже на расстоянии пламя.
Ксаня дико вскрикнула и попятилась.
- Нет! Нет, ни за что! Не ведьма я! Не лесовичка! Пустите! Пустите!..
- А вот увидим! Испытаем! Господь не попустит, коли права! Лезь сама в огонь, что ли! - кричат десять голосов в самое ухо Ксани со злобой и ненавистью.
Замерла Ксаня... Ни чувств, ни мыслей... Один сплошной ужас... Пестрят одежды, белеют лица - не разобрать... Смертельный ужас покрывает все... А пламя рвется из жерла, горючее, стихийное...
Еще минута - и Ксаня, подхваченная руками десятка освирепевших, пьяных мужиков, будет брошена в самое жерло...
Вдруг какой-то странный, тонкий, нежный, но громкий и властный голос раздается позади толпы:
- Пустите меня, пустите!
И две женщины с усилием проталкиваются. Одна высокая, костлявая, в наколке на седых волосах; другая - молодая, вся в белом, вся прелесть и воплощение семнадцатилетней весны.
- Что за шум? Что случилось?
- Что ты, девочка? Зачем ты тут? Зачем? И что вы хотите с ней делать? - строго обратилась она к стоявшим вокруг крестьянам.
Последние молчали, смущенно поснимали шапки, картузы и, почесывая затылки, молча и сконфуженно глядели на молодую девушку.
- Что же случилось, наконец? Говорите же! - обратилась она к рослому, почтенному старику крестьянину, который все время удерживал своих односельчан от безумного поступка.
- Да что, матушка Наталья Денисовна, графинюшка молодая! - произнес старик, смущенно переминаясь с ноги на ногу. - Очертели людишки... Бог весть что задумали... Вот оно - вино-то!.. До чего не доведет...
И слово за слово он рассказал о случившемся.
С пылающими щеками молодая графиня слушала старика. Лишь только рассказ дошел до своего трагического конца, она схватила Ксаню, прижала ее к себе и громко крикнула, обращаясь к крестьянам:
- Дикие!.. Слепые!.. Жалкие люди! И этот ребенок, эта прелестная девушка могла... могла... внушить... вам...
Она не договорила, и целый поток слез хлынул из ее глаз.
Несколько минут она молчала, не будучи в силах произнести ни слова. Старая компаньонка шептала ей что-то на ухо по-французски. Графинюшка молча изредка кивала ей своей золотистой головкой.
И вдруг выпрямилась, точно стрелка, вся такая нежная, странная, воздушная. Подняла руку, махнула ею. Все стихло точно по волшебству... Все притаились, чуть дыша, приготовляясь слушать эту белую девушку, казавшуюся полночной грезой в ее бальном платье из газа и кружев.
- Темные вы, темные люди... - зазвенел ее нежный как звон ручья голосок, - неужели вы верите, что существует на свете какая-то нечистая сила, какие-то злые духи, домовые, лешие? Неужели никто вам не разъяснял, что все это суеверные предания? И как только могли вы подумать, что именно в этой бедной девочке скрывается какая-то нечистая сила и что она способна причинить вам зло?
- Ступайте по домам, - продолжала между тем белая девушка. - Ступайте и благодарите Бога, что Он не допустил совершиться страшнейшему преступлению, которое навсегда осталось бы на вашей совести... Какое счастье, что я поспела вовремя!
И она махнула рукой смущенным, переконфуженным крестьянам.
- Ужасно! - обращаясь по-французски к своей компаньонке, произнесла она вздрагивая. - Как еще темен наш народ!.. Просто уму непостижимо!..
- Не волнуйтесь, дитя мое, обратим лучше внимание на девочку! - тихонько, успокаивающим тоном, произнесла француженка.
- Пойдем, девочка, не бойся, я отведу тебя к нам... Ты успокоишься у нас, бедная моя голубка!
Голос графинюшки был так ласков и нежен, так непривычно нежен для слуха Ксани, что она с готовностью решила бы следовать за этой златокудрой красавицей не только в дом, но и на край света.
Не говоря ни слова, она пошла за графиней, но вдруг зашаталась. В голове помутилось, в глазах пошли огненные круги, и, прежде чем кто-либо мог подхватить ее, Ксаня тяжело рухнула на землю.
- Ей дурно! - воскликнула молодая графиня и быстро нагнулась к Ксане, которая в глубоком обмороке лежала распростертая у ее ног.
Несколько крестьян вышли вперед, подняли бесчувственную Ксаню и понесли ее со всей осторожностью следом за молодой графиней и ее гувернанткой, в графскую усадьбу.