То, чего так боялся отец Паисий, наконец, случилось. Кирю исключили за нерадивость, лень и дурное поведение из гимназии.
Это был ужасный день, когда мальчик вернулся с книжками под мышкой из класса в неурочное время. Весь дом точно застыл в отчаянии.
- Дождался! - шипела Лукерья Демьяновна на племянника, когда тот шмыгнул мимо нее с низко опущенной головою в комнату мальчиков.
Люба только руками всплеснула.
- Бедная мамочка! Она все это видит с неба, каково это ей! - прошептала девочка.
Митинька только плечами пожал.
- Допрыгался! Давно предсказывал лоботрясу, что добром не кончит, - пропустил он сквозь зубы. Маня, первый друг и товарищ Кири, всячески старалась успокоить своего приятеля.
- В сапожники отдать его, а не утешать надо, - шипела тетка.
- В сапожники, - протянул за ней и Леша.
Это переполнило чашу. Киря, несдержанный и грубый даже с младшими членами семьи, теперь вышел из себя окончательно.
- Молчи, клоп, раздавлю! - крикнул он на Лешу.
Малютка испуганно шарахнулся в сторону.
- Попробуй только, - заступился за малыша Митинька.
К обеду совершенно расстроенный и бледный вернулся отец Паисий.
Когда он, сняв верхнее теплое платье, показался в столовой, вся семья ахнула.
На нем лица не было. Щеки дрожали, глаза растерянно моргали. Он то и дело нервно теребил свою полуседую бороду.
- Братец... Кирю-то... - начала было Лукерья Демьяновна и тут же смолкла, не досказав своей фразы.
- Несчастье случилось, - не слушая ее, произнес охрипшим от волненья голосом отец Паисий. - Деньги, все деньги, которые за три месяца службы причитались, все мое жалованье... потерял.
- Как? Что? - вырвалось у старших членов семьи одним полным испуга и ужаса возгласом.
- Ну, да, потерял. Возили икону чудотворную с Пахомычем в дальние Стопки за десять верст. Оттуда уехал, бумажник был со мною, отлично помню. Вознице на чай еще в Стопках давал... А подъезжаю к Марьинской нашей, хвать, нет бумажника. У мельницы останавливались, давали прикладываться к Царице Небесной мельнику с женою... Вносили Царицу Небесную в избу, в это время и обронил, надо полагать... Ах ты, господи, как же мы жить теперь будем? - возгласами, исполненными отчаяния, срывалось из уст батюшки.
- Как жить будем, да уж и не знаю, как жить придется теперь, - неожиданно разразилась Лукерья Демьяновна, - мало того что лишний рот семье навязали, другого будущего дармоеда себе на шею посадите, Кирю, сыночка вашего прелестного, полюбуйтесь на него, братец, из гимназии выключили. А тут одно к одному: деньги, говорите, потеряли. Ну, стало быть, всей семьею побираться пойдем.
Паисий переводил со свояченицы на Кирю и с Кири на Лукерью Демьяновну испуганные, растерянные глаза.
Киря, с красным, как кумач, лицом, сидел с опущенными вниз глазами, уткнувшись в тарелку.
- "Словесности" бенефис закатили... Разыграли по-товарищески, всем классом, "словесность"... Другие-то увильнули, а я влопался, - посапывая от волнения носом, бросал нехотя Киря.
- Они кошками мяукали на русском уроке, а Киря перышком, кроме того, в Алексея Ивановича пустил. Тот увидел и нажаловался директору. Директор Кирилла нашего с урока выгнал и велел не приходить вплоть до решения конференции. А решат известно что - исключать, - обстоятельно и толково пояснял Митинька.
- О господи, твоя воля! - сжимая обеими руками голову, произнес с отчаянием и тоскою отец Паисий. "И сын, и потеря... - еще тише, еще тоскливее мысленно договорил он. - Ах, Кирилл, Кирилл, не думал я, что ты на это способен!"
- Да когда мы по-товарищески, всем классом, - плаксиво затянул было Киря.
- Спасибо, сестрица, есть не хочу. Не до еды мне, - отодвигая от себя тарелку с супом, прошептал отец Паисий, помолившись на образ, вышел торопливо из комнаты.
- Добили вы папашу добрым известием, - враждебно глядя на тетку, бросил Митинька.
- Да как ты смеешь на меня накидываться! Да я виновата, что ли! - зашипела на мальчика та. - Да ради вас я здесь работаю с утра до ночи, кормлю, пою вас, няньчаю неблагодарных, покоя с вами не вижу... А тут еще упреки они, видите ли, неудовольствие свое смеют тоже выражать. Ну потерял жалованье, стало быть, не берег, как следует... Стало быть, надеется, что приход выручит, прихожане помогут. Богатей они у нас, что и говорить!.. А то пойдем все на паперть церковную, ручки протянем, авось православные и помогут, милостыню подадут. За добрые дела всякому воздается. Питомца в дом приняли, самим-то есть нечего, а... - ехидничала Лукерья Демьяновна.
- Довольно! Помолчите, ради бога, и без вас тошно, тетушка! - взмолился Митинька.
- А ты не задевай попусту, тогда и молчать буду! - огрызнулась та.
Печально прошел этот обед. Отец Паисий заперся в своей комнате. Тяжелые думы преследовали его. Положим, исключение Кири из гимназии не было особенным сюрпризом для священника; он знал, что это произойдет рано или поздно, и давно решил отдать мальчика в ту городскую школу, где учился Вася. Но все же известие это поразило его. Потеря же жалованья за три месяца заставила совсем опустить руки бедного отца Паисия. Как он будет жить с семьею эти долгие три месяца? Что потерянных денег уже не найти, отец Паисий в этом даже и не сомневался вовсе. Он не знал, не помнил, в каком месте обронил бумажник, на дороге ли или на мельнице. Во всяком случае, ехать искать его ночью не было никакого смысла, а до утра мало ли людей пройдет по проезжему тракту, и, разумеется, найдя бумажник, вряд ли кто решится возвратить его по принадлежности. А как же жить все эти предстоящие месяцы без денег, на что кормить семью? Только нынче поутру получил свое жалованье за четверть года отец Паисий и не успел занести его домой, прямо из церкви отправился с чудотворной иконой в Стопки. Сейчас он горько раскаивался в том, что не улучил минутку принести деньги домой... Но дело было сделано, деньги потеряны, и гнетущее отчаяние наполняло душу отца Паисия.
Незаметно спустился вечер. Зажглись на небе далекие звезды. Сплотилась синяя мартовская мгла.
Рано улеглись спать в этот вечер в церковном доме. Отец Паисий так и не вышел из своей спаленки ни к ужину, ни после него.
Долго копошился в кухне один только Вася, перемывая и перетирая посуду после ужина. Софка давно спала, сладко похрапывая у себя в чулане. А Вася, перебирая одну за другой тарелки и чашки, думал в это время невеселую думу:
"Опять упрекнула Лукерья Демьяновна, про лишний рот упомянула. А разве Вася не старается облегчить, чем может, свое пребывание здесь в доме? Он и уроки-то по ночам учит, чтобы не отнимать время от повседневной работы, и ничуть не меньше трудится с тех пор, как ходит в городскую школу. Конечно, зря про него Лукерья Демьяновна говорит. С горя это она, с неудачи... Недохватки у них во всем в хозяйстве, а тут еще батюшка уймищу этакую денег потерял и ко всему вдобавок Кирю вон из гимназии выключили. Давно грозились выгнать, все ожидали этого, а все же словно обухом по голове ударило батюшку, как этакое несчастье подошло... А жаль Кирю... Много заботы и неприятностей причинил он ему - Васе, а все-таки жаль! За последнее время как-то приутих дома Киря... В глаза ему не смотрел, видно, стыдился своего поступка, каялся в нем. Совесть, видно, заела. Так как же не пожалеть его - бедного? Беспременно нужно будет помочь ему учиться, коли у него самого дело не клеится. Только где уж там! В городском училище, чай, меньше, нежели в гимназии, учат, так здесь Кире куда привольнее будет и сделается здесь Киря настоящим царьком. Это-то и хорошо... Батюшку отца Паисия, может, хоть тут-то утешит... Бедняга отец Паисий! Этакую уймищу денег потерять! Кабы знал он, Вася, что на мельнице, сейчас бы, кажется, туда побежал, на ночь не глядя... А что, ежели и вправду побежать? Захватить у Пахомыча фонарь по пути, да и дойти весь путь до дальних Стопок.
Мысль эта как вихрь пронизала голову Васи. Неудержимо захотелось мальчику выручить из беды благодетеля, попытаться хотя бы немного помочь ему, и он уже не раздумывал больше. Ни поздняя ночь, ни дальнее десятиверстное расстояние не могли удержать мальчика. Быстро докончив уборку посуды, он наскоро оделся, захватил шапку и вышел за дверь, плотно притворив ее за собою.
- Тихо у нас в слободе, да и в церковный дом не придут воровать, - соображал мальчик, направляясь в дальнюю дорогу.
Ночь стояла темная, безлунная. Путь лежал через лес. Мрачная темень невольно пугала юного путешественника. Призрачными тенями отпечатывались старые березы и липы на снегу.
В трех верстах от слободы Марьинской лежала водяная мельница. Там и зимою, когда не было работы, жила мельникова семья, хозяева с дочкой. Но три версты темным непроглядным лесом показались целой вечностью одиноко шагающему мальчику. Не трусливый от природы, Вася испытывал, однако, некоторую боязливость среди страшных великанов-деревьев и принявших фантастические формы придорожных кустов. Ручной фонарик, захваченный у Пахомыча, освещал дорогу. Вася шагал быстро, настолько быстро, насколько мог. Он то и дело поворачивал то вправо, то влево свой фонарик, низко наклоняя его к земле, в надежде увидеть потерянный батюшкою бумажник.
Но последнего нигде не оказывалось. От постоянного нагибания у Васи заболела спина, ноги же мальчика дрожали от усталости. С ужасом думал он о том, что ему предстоит еще пройти так целый долгий путь, чуть ли не ползком, едва не касаясь земли, если бы, паче чаяния, бумажник не оказался на мельнице. Почти выбившись из сил, мальчик достиг, наконец, деревянного строения с огромным колесом сбоку. Река, еще скованная льдом, молчала между белыми, по-зимнему убранными берегами. На мельнице было тихо. В окне избенки-пристройки светло мигал огонек "божьего глаза", лампадки перед киотом. Семья мельника уже, по-видимому, спала крепким сном. Вася перенес фонарь из одной уставшей руки в другую и почти ползком пополз к крыльцу, не переставая оглядывать зоркими молодыми глазами каждую пядь дорожки.
Но оброненный батюшкою бумажник все не попадался на глаза. Наконец мальчик добрался до самого крыльца и стал тщательно обшаривать его ступени. Он так ушел в свое дело, что не заметил, как откуда-то сбоку, с заднего выхода показался распоясанный, в одной нижней одежде мельник и стал в свою очередь зорко следить за мальчиком, ползавшим с фонарем в руках по ступеням крылечка.
- Ага! Попался! Чтой-то ты никак по чужим сеням хозяйничать ходишь. Стой, брат... Не уйдешь! - И огромная полосатая рука мельника схватила Васю за шею. Фонарь выпал от неожиданности из рук мальчика и потух.
- Дяденька, не думайте, ради Христа, что я воровать у вас вздумал... Я Вася, приемыш отца Паисия, - торопливо залепетал он. - Отец Паисий здесь бумажник свой обронил. Все деньги, какие у него ни на есть, в бумажнике были... Может, здесь обронил, может, у вас оставил, а может, и при выезде из дальних Стопок потерял. Только в горе он страшном, сам не свой; ни есть, ни пить не может... Уж и не знаю, что с ним будет, если бумажник не найдем.
- Нет, как можно, как можно! Он даже и не знает, что я из дому ушел, что вы, дяденька, - далее руками замахал на него Вася.
- Ну, коли так, пойдем в избу. Может, и привалит тебе счастье, паренек, найдешь бумажник...
- Да что вы, дяденька, неужто ж найдем? - не смея верить своим ушам, обрадовался Вася.
- Коли поищем хорошенько, стало быть, и найдем, - усмехнулся мельник и легонько за плечи подтолкнул мальчика в сени. Его жена, молодая еще женщина, с ребенком на руках вышла из-за ситцевой занавески, разделявшей надвое горницу, и уставилась на Васю изумленными глазами.
- Да как же это ты один пришел не глядя на ночь, такой маленький? - ахала она. - Да не тебя ли, к слову сказать, на прошлой недели посадские поколотили городские.
- Меня, - тихо отвечал Вася.
- Подучил их священников мальчонка, я слыхала? - допытывалась дальше любопытная мельничиха.
- Мало ли что бывает! - уклончиво отвечал Вася.
- Ну, а таперича сам ты пришел, либо отец Паисий прислал?
- Сам.
- Ишь ты, храбер больно! Тут в лесу у нас посадские тоже зачастую бродят. Не ровен час до греха. Молод ты еще...
- Отец Паисий бумажник обронил, найти бесприменно было надо.
- Нашли, нашли бумажник! Сразу догадались, что батюшкин, завтра поутру отнести ладили. Нынче-то поздно... Нашли под вечер на дорожке. Как, значить, подымали Владычицу, так тут же и выпал он у батюшки, - говорила словоохотливая баба.
- Отдали бы, небось утречком бы и занесли, - вторил мельник.
- Ах, не надо ждать до утра... Батюшка беспокоится очень, спать не будет, - так весь и заволновался Вася, - - пойдемте сегодня же, ради бога, пойдемте, батюшка так обрадуется, право!
- А и прыткий же ты паренек, - засмеялся мельник. - Ну, что мне делать с тобою, идти так и идти. Подавай одежонку, баба, ишь генерал торопить надумал. Ослушаться их превосходительство никак нельзя.
Вот миновали они опушку, прошли слободское поле и вошли в слободу. По-прежнему все спало кругом. Только в окне горницы отца Паисия светился поздний огонек.
- Не спит бедный, тревожится, - пожалел Вася священника, входя в сени.
- Батюшка, отец Паисий, нашелся бумажник. Мельник Захар нашел, - бодрым веселым голосом проговорил мальчик у дверей горницы. Тот стремительно встал со стула и истово перекрестился на киот, озаренный лампадою.
Вошел Захарыч.
- Уж прости, батюшка, поздний гость, да приемыш твой ждать не дозволил дольше. Сейчас, говорит, неси находку, Захар, к батюшке. Ну как есть командир, генерал, право слово! А денежки извольте пересчитать все же... Денежки счет любят, - подавая бумажник отцу Паисию, закончил Захар.
как надоумился он пойти искать бумажник на мельницу, как шел по лесу, как шарил с фонарем по дороге.
Запели первые петухи в слободе Марьинской, когда, наконец, отец Паисий, обняв и благословив Васю на сон грядущий, отпустил его спать. Но еще до сна долго ворочался на своей убогой постели священник и думал:
Только с восходом солнца, когда проснулась слобода, сомкнул в это утро усталые глаза отец Паисий.