Тусклое, студеное, январское утро. Едкий и сырой туман повис над слободой и окутал своей серой непроницаемой пеленой и слободские улицы-переулки и бродившие по ним фигуры людей. Было шесть часов утра, и бледный зимний рассвет слабо боролся с туманом.
В домике священника едва начиналась жизнь. Софка только что поставила самовар на кухне и собиралась идти на рынок. Заплетая свою жиденькую, похожую на крысиный хвостик косичку, она пугливо поглядывала в окно.
- То есть и погодка же нонече! - вздыхала Софка. - И как то есть в таку туманину на рынок идтить? Васенку попросить, што ли? Лукерья-то Демьяновна не узнает, кто был. Сама она вчерась сказывала, что не пойдет нонче. Ноги у нее болят чего-то перед погодой. Васинька, а Васинька, - крикнула в сени Софка, - сходи, што ль, на рынок за меня, мил человек! А?
- Хорошо, схожу! - послышался из темноты сеней голос Васи, и сам он появился вскоре на порог кухни с пальцами, вымазанными ваксой, и с сапожными щетками под мышкой. В запачканных пальцах он умудрился нести семь пар детских сапог, высокие сапоги батюшки и широкие комнатные шлепанцы Лукерьи Демьяновны. Все это было тщательно начищено и блестело как зеркало при свете кухонной лампы.
- Ишь ты, как расстарался! - не могла не восхититься его искусной работой Софка.
- А у Кири-то подошва отскочила, - у меня есть дратва да игла башмачная, вот я и починю, - произнес, сам с собою разговаривая, Вася и полез в дальний угол кухни, где стоял его убогий сундучок, за необходимым для починки башмака материалом.
- Стало быть, на рынок пойдешь? - еще раз осведомилась Софка, пока мальчик ковырял иглою в Кирином сапоге.
- Если надо, пойду, - отозвался Вася. Несколькими минутами позже он бежал уже быстро, вприпрыжку по направлению слободской площади, куда аккуратно каждое утро привозили окрестные крестьяне на продажу все необходимое для бедных обитателей слободы.
К семи часам Вася был уже дома с запасом хлеба, мяса, муки и картофеля. Теперь надо было будить Митю и Кирю. Это была настоящая мука, самая неприятная обязанность, которую возложила Лукерья Демьяновна на плечи покладистого, покорного мальчика.
Митинька на все уговоры и напоминания о том, что уже время вставать, только мычал и беспомощно мотал головою. Зато Киря бранился и работал кулаками каждый раз, что Вася делал попытку приподнять его голову с подушки или потрясти за плечо.
Ах, это было такое наказание, такая мука для Васи!
- Дурак! Отстань от меня, не то сапогом хвачу! Убирайся! Убирайся, покуда цел! - неистовствовал спросонок Киря. И только при помощи энергичного окрика Лукерьи Демьяновны, поспешавшей на эту сцену, удавалось разбудить и поднять неистовствовавшего гимназиста. Отсюда Вася, по приказанию хозяйки, отправлялся одевать Лешу. Впрочем, это была самая приятная для него изо всех других обязанность.
Трехлетний Леша, за две недели пребывания Васи здесь у них, в доме, успел привязаться к последнему со всем жаром маленького, бескорыстного человечка.
Чуткая, покорная и незлобивая натура Васи невольно привлекала к себе сердца хороших и чутких людей и добрых и ласковых ребятишек, и вся младшая "половина" семьи Волынских - Люба, Шура, Нюра и Леша особенно привязались к Васе. Полюбил его и отец Паисий, успевший лучше всякого Другого понять и оценить милого мальчика.
Что же касается Митиньки, то, считавший себя первым колесом в телеге, самым умным и полезным членом семьи, он вполне игнорировал Васю, считая его чем-то вроде слуги, и обращался с ним свысока.
А Киря и Маня, те просто невзлюбили мальчика. Отец Паисий постоянно ставил в пример Васю этим двум детям, учившимся из рук вон плохо в школе и приводившим своим непослушанием и резкостями не раз в отчаянье отца.
Невзлюбила Васю и Лукерья Демьяновна.
Она не переставала пилить свояка за то, что он принял мальчика в семью.
- Лишний рот себе только навязали, братец, - шипела она, в то же время не переставая наваливать на плечи мальчика самую разнообразную и самую тяжелую работу.
Мальчик же работал не покладая рук, с утра до ночи. Покончив с одеванием Леши, он шел в столовую, где помогал Лукерье Демьяновне поить детей чаем. Когда старшие ребята уходили, он вел на прогулку младших. Шура, Нюра и Леша не отставали ни на шаг от их новой "нянюшки". Добрые, печальные глаза Васи, с ласковой грустью устремленные на детей, находили отклик в душах последних. Мальчик говорил мало и неохотно, но все его отношение к малышам было исполнено заботливости и ласки. После обязательной часовой прогулки, в хорошую погоду, они возвращались домой.
Тут начиналась самая тяжелая задача дня для Васи. Пока Лукерья Демьяновна готовила обед с Софкой на кухне, на обязанности Васи лежало приводить ежедневно в порядок домик отца Паисия.
Лукерья Демьяновна, да и сам отец Паисий особенно любили чистоту и порядок, поэтому полы в домике мылись ежедневно с мылом и щелоком. До появления в доме Васи этим делом заведовала Софка. Теперь же заботы по убранству комнат были возложены целиком Лукерьей Демьяновной на плечи нового члена семьи. Вася трудился на совесть. Только к обеду, к трем часам, управлялся он с уборкой и, уставший до последней степени, едва успевал привести себя в порядок, пообчиститься и помыться прежде, нежели сесть за стол.
Нынче обедали немного позже обыкновенного.
Туман, застлавший с утра слободу и город, не рассеялся и теперь, поэтому за столом горела керосиновая лампа. Отца Паисия не было. Он поехал напутствовать умиравшего старосту за восемь верст от слободы. Его ждали только к вечеру. Вся его большая семья сгруппировалась вокруг обеденного стола. Лукерья Демьяновна была нынче не в духе. Софка разварила мясо в супе и сожгла картофель. Хозяйка сердилась и ворчала весь обед. Младшие же дети о чем-то шушукались и переговаривались между собою.
- На твою долю нынче мяса не хватило. Благодари Софку, она виновата, ошиблась одним куском, - поджимая губы, бросила Лукерья Демьяновна в сторону Васи, передававшего тарелки с жарким детям.
Тот вспыхнул до корней волос, как это всегда случалось в такие минуты, когда старшие обращались к нему с каким бы то ни было вопросом.
- Это ничего, ничего; я и картошкой сыт буду, - поспешил ответить мальчик.
- То-то, картошкой! Небось и картошку-то не каждый день у матери видел, - не унималась хозяйка.
- Нет, они паштет из ворон кушали, - сделал попытку сострить Киря. Но засмеялась на его слова одна только Маня, восхищавшаяся выходками второго брата и старавшаяся Подражать ему во всем. Митинька презрительно пожал плечами и небрежно кинул по адресу Кири:
- Не осли!
- А у нас в училище нынче житие преподобного Сергия Радонежского рассказывали, - неожиданно подняла голос Люба, отличавшаяся всегда исключительной молчаливостью. - Вася, ты про Радонежского что-нибудь знаешь? - спросила она своего соседа по столу.
- Ну вот, где ему знать, - усмехнулся Киря.
- Ну, а ты-то сам знаешь? - прищурившись на брата, спросил Митинька.
- А то нет? Пришел святой Сергий и основал Киево-Печерскую лавру! - с апломбом доложил на весь стол Киря.
- Ну и врешь... То Феодосии Печерский, а не святой Сергий. Ну-ка, Василий, что он основал? - обратился Митинька к Васе.
Тот, красный как кумач, поспешил ответить. Он прекрасно знал жития святых и часто в долгие зимние вечера, пока его мать не разгибала спины над работою, читал ей "божественные книжки", которые очень любила покойная Федосьевна. И сейчас, толково, хотя и смущенно и тихо, рассказал Вася о маленьком мальчике Варфоломее, отмеченном с детства перстом господним, ставшим впоследствии великим отшельником и основателем Троице-Сергиевой обители, сыгравшей такую огромную роль в истории нашего государства.
Все это смущенно и тихо передал Вася за столом.
- Ай да Василий! Молодчинища! - похвалил Митинька. - Лучше историю знаешь, нежели наш лоботряс. Он сегодня два кола принес, кстати. В классе зимовать оставят - это уже аксиома и факт! - съехидничал Митинька.
- Не твое дело! - буркнул Киря, бросая то на брата, то на Васю уничтожающие взгляды.
Будь ты таким работником, как Василий, понятно, слова бы не сказал, а то...
- Не смей, не смей меня позорить... Тетя, вы что же это меня ему в обиду даете? - вдруг громко, на весь стол, со слезами в голосе выкрикнул Киря.
- Кирилл! Это что? С ума ты сошел, так орать за обедом? - вышла из себя Лукерья Демьяновна. - Марш, вон из-за стола. Сейчас же вон! Тебе говорят! Без обеда останешься за невозможное поведение. Митя, выведи его вон!
И прежде, нежели Киря успел опомниться, старший брат встал со стула, подошел к нему, взял его за руку и повел из столовой.
- Так тебе и надо! Не груби старшим, не носи единиц домой! - приговаривал он.
Киря вздумал было упираться и хорохориться. Но Митинька был много сильнее младшего брата, несмотря на сравнительно маленькую разницу лет. Он сжал крепче руки Кири и вытолкнул его за дверь.
- Препротивный, я вам скажу, стал мальчишка, - возвращаясь на свое место за столом и тяжело отдуваясь, произнес Митинька, - надо будет с папашей переговорить; все на него жалуются в гимназии, сладу с мальчуганом нету. Нынче же с папашей говорить буду. Ну, а ты, Василий, - неожиданно обратился Митинька к Васе, - что ты, совсем забросил ученье? А? Ведь теперь тебе в училище твое, поди, и вовсе ходить не досуг.
Вася, не ожидавший такого вопроса, снова вспыхнул до ушей,
- Да... нет... - растерянно пробормотал он.
- Что ты выдумал, Митинька, какое уж тут ученье, - раздражительно заговорила Лукерья Демьяновна, - небось и ты быть доволен должен и своего Создателя благодарить ежеденно и еженощно, что держат его из милости на чужих хлебах. Не каждый, по нынешним временам, лишний рот себе в семью навяжет... Не каждый... да...
- Ну, положим, Вася не объест и себя своим трудом всегда оплатит, - возразил Митинька.
- Вася работает по дому больше Софки, а Софка жалованье получает, а Вася нет, - вступилась и Люба.
- А тебя не спрашивают. Сиди и ешь, если не хочешь быть из-за стола выгнанной по следам братца, - зашипела на девочку Лукерья Демьяновна, раздавая всем тарелки с горячими оладьями, смазанными патокой.
изловчилась и предназначенную самому Васе порцию сладкого незаметно положила на свою тарелку. Этот маневр был, однако, замечен самою Лукерьей Демьяновной. И не столько жалость к сироте, сколько недостойное поведение Мани возмутило тетку. Она не выдержала и громко крикнула на весь стол:
- Маня! Это еще что такое? Как называют того, кто берет, присваивает себе чужое добро? Сейчас же в угол! Останешься без сладкого. Ну, живо!
Оконфуженной Мане оставалось только повиноваться. Багрово краснея, она встала из-за стола.
- Видно, что папаши дома нет нынче. Безобразие какое за столом делается! Слуга покорный, оставаться здесь с вами больше не хочу.
И Митинька, пользуясь привилегиями старшего сына, демонстративно громко двинул своим стулом и вышел из столовой, на ходу крестясь на образ и буркнув себе под нос "благодарю".
Это заняло, вместе с уборкой самой кухни, около двух часов. Затем приехал батюшка. Надо было ставить самовар, разогревать обед для главы семейства.
Незаметно прошел вечер. В девять часов пришлось укладывать спать Лешу. А потом долго рубить дрова в сенях и приготовлять растопки для завтрашнего утра.
шкапом и комодом, где спал на старом батюшкином полушубке, положенном вместо матраца на сундук. Теперь только, уставший до полусмерти, мальчик мог вздохнуть свободно. Но о сне Вася сейчас и не думал даже. Ему предстояла еще долгая, хотя и сладкая обязанность, которую он выполнял ежедневно, каждый вечер, когда все укладывалось и затихало в доме. Это уже длилось с недели две с того момента, как стала затихать понемногу его острая скорбь по матери и душу мальчика захватила та ненасытная жажда, которою он страдал всегда. Жажда знаний, ученья...
С тех пор как началась его лихорадочно-рабочая жизнь в доме священника, нечего и говорить о том, что занятия в школе Васи должны были прекратиться. Не было теперь ни малейшей возможности посещать мальчику школу. Но сам Вася хорошо знал цену книжных знаний и даже теперь старался не забыть того, что было пройдено им за два года ученья в школе. Долго лежал он с открытыми широко глазами, перебирая в мыслях все то, что учил за эти последние два года, припоминал до тех пор, пока не подкрадывался сон и не смыкал усталые глаза ребенка. А с рассветом начиналось то же, что было позавчера, вчера и нынче. Чего надо было ожидать и завтра... Вася выбивался из сил, стараясь своим трудом отплатить за хлеб, за соль приютившему его доброму человеку.