• Приглашаем посетить наш сайт
    Гнедич (gnedich.lit-info.ru)
  • Лизочкино счастье
    Глава XXII. Она -- воровка

    Тяжелое чувство охватило Лизу по уходе директорши.

    -- Господи, чем я виновата! -- воскликнула бедная девочка и, бросившись на стул, горько зарыдала.

    Матрена, проснувшаяся от её слез, долго не могла понять, что случилось. Но догадавшись по-своему, что Лиза, очевидно, провинилась в чем-нибудь, она стала утешать ее, как умела.

    -- Не плачьте, барышня, не плачьте, золотая, дай-кось я вам постельку сделаю. Вот тут на моем сундуке я положу вам матрасик и такую вам кроватку смастерю, что любо-дорого. А плакать не надо. Видно, за дело попало-то. А то и без дела если, все же стерпите.

    Ласковое, участливое обращение Матрены немного утешило Лизу. Она послушалась доброй женщины, разделась и легла в приготовленную ею постель.

    В этот вечер Лиза долго молилась Богу, чтобы Господь укрепил ее и помог ей нести тяжелую невзгоду, посланную ей судьбою.

    Печальное время наступило для девочки. Целый день она проводила у себя в каморке и только вечером, когда надо было ехать в театр, выходила оттуда. Дети, помня запрещение Анны Петровны Сатиной, не разговаривали с Лизой и даже как будто не замечали её. И девочка, к ужасу своему, убедилась, что они на самом деле поверили в клевету Мэри и считают ее воровкой.

    Даже Марианна, вызвавшаяся быть её названной сестрою, и её брат Витя -- и те разом изменили свое обращение с Лизой. При детях они держались с нею так же, как и остальные, но когда однажды Лиза, похудевшая и побледневшая за последнее время, попалась как-то навстречу Марианне за кулисами театра, последняя, робко оглянувшись по сторонам и убедившись, что никто их не слышит, быстро наклонилась к уху Лизы и прошептала:

    -- Мне очень, очень жаль тебя. Не думай, что я тебя разлюбила. Что делать! Это могло с каждым из нас случиться, ведь торт был так вкусен! А только, раз это случилось -- было бы гораздо лучше с твоей стороны пойти и повиниться перед начальницей.

    И Лиза залилась горькими слезами, забыв о том, что ей надо было сейчас с веселым лицом выходить на сцену.

    Играла Лиза все так же хорошо, как и в первый выход, и скоро стала общей любимицей. Редкий спектакль проходил без того, чтобы на сцену не подавалось коробки конфет, букета цветов или какой-нибудь изящной игрушки от кого-нибудь из маленьких посетителей и посетительниц театра. Многие дети приставали к своим родным с просьбами познакомить их со златокудрой девочкой Эльзой, так очаровавшей их своею игрой.

    Но все эти радости Лиза охотно променяла бы на одну: чтобы начальство и товарищи поверили бы в то, что она не брала торта. А между тем это было почти невозможно, так как и Анна Петровна Сатина, и Григорий Григорьевич, и Люси, и дети, и даже заведующая гардеробом Мальвина Петровна, искренно полюбившая девочку, -- все они не сомневались в том, что злополучный торт был съеден Лизой.

    Один только человек, казалось, не верил в проступок девочки. Часто он подолгу останавливался на ней глазами и внимательно рассматривал, как будто видел Лизу в первый раз в жизни. "Нет, нет, -- думалось ему,--не может она--с этим правдивым, честным личиком, с этими кроткими, ясными глазками, быть тем, чем ее считают".

    ­вел Иванович молчал почему-то и не решался выступить на защиту девочки.

    Ко всем горестям Лизы прибавилось еще и опасение, чтобы добрый старик-губернатор не узнал как-нибудь о происшествии с тортом и не изменился к ней так же, как уже изменились все остальные. Но судьба как бы смиловалась в этот раз над нею. В первый же спектакль после истории с тортом Лиза увидела губернатора в его ложе с обоими сыновьями, и все трое они незаметно кивнули ей, лишь только она появилась на сцене.

    Потом губернатор прислал за девочкой одного из сыновей, и Лиза снова услышала похвалу своей игре и получила громадную коробку конфет в губернаторской ложе.

    Было еще одно лицо, сильно заинтересовавшее Лизу, несмотря на тяжелые дни, которые она переживала.

    Это был смуглый, высокий, сухой и прямой как палка, господин в поношенном сюртуке, напоминающий своей внешностью не то цыгана, не то турка. Господин этот всегда сидел где-нибудь в последнем ряду кресел, но по падении занавеса пробирался к самой сцене и тщательно разглядывал Лизу в то время, как она выходила раскланиваться на аплодисменты публики.

    ­мой сцены, и старался улыбаться ей так ласково, что Лиза вскоре перестала его бояться.

    Когда же однажды "черномазый", как его прозвали дети, подал Лизе громадную коробку конфет по окончании спектакля, последний страх исчез из сердца девочки, и она с улыбкой благодарила незнакомца.

    Однако, несмотря на все знаки внимания, оказываемые публикой, Лиза положительно не находила себе места от тоски.

    Ей было бесконечно жаль к тому же, помимо всех остальных невзгод, терять дружбу Марианны, которую она успела горячо полюбить за это короткое время.

    Маме она решила ничего не писать о своем несчастном житье-бытье.

    "К чему огорчать ее, дорогую? -- думалось Лизе. -- Пусть верит, что я счастлива, что мне хорошо живется, и будет. по крайней мере, спокойна за меня".

    И она храбро и стойко переносила свою невзгоду, стараясь скрывать ее от всех, насколько могла.

    Она, казалось, даже несколько привыкла и к своей маленькой каморке подле кухни, и к холодному обращению детей, и к насмешкам Мэри, не оставлявшей ее теперь ни на минуту в покое.

    Только вечером, ложась в постельку, она с каждым разом молилась Богу все жарче и жарче и просила Его все усерднее и усерднее избавить ее от непосильной для неё тяжести и муки.

    Разделы сайта: