Кис-Кис и ее исповедь. Батюшка
Следующий день было немецкое дежурство. Fraulein Hening - добродушная, толстенькая немочка, которую мы столько же любили, сколько ненавидели Пугача-Арно, - еще задолго до звонка к молитве пришла к нам в дортуар и стала, по своему обыкновению, "исповедовать", то есть расспрашивать, девочек о том, как они вели себя в предыдущее французское дежурство.
Мы никогда не лгали Кис-Кис, как называли нашу Fraulein, и потому Краснушка в первую же голову рассказала о вчерашней "истории", Миля Корбина присовокупила к этому рассказу и свое злополучное происшествие. Fraulein внимательно выслушала девочек, и лицо ее, обыкновенно жизнерадостное и светлое, приняло печальное выражение.
- Ах, Маруся, - произнесла она с глубоким вздохом, - золотое у тебя сердце, да буйная головушка! Тяжело тебе будет в жизни с твоим характером!
- Дуся-Fraulein, - пылко вскричала Краснушка, - ей-Богу же, я не виновата. Она придирается.
- Ты не должна говорить так о твоей классной даме, - сделав серьезное лицо, произнесла Кис-Кис.
- Право же, придирается, Fraulein-дуся! Ведь из-за пустяка началось: зачем я поцеловала Влассовскую после звонка.
- Ну и промолчала бы, смирилась, - укоризненно произнесла Fraulein, - а то ноль за поведение. Fi, Schande (фи, стыд)! Выпускная - и ноль... Ведь Maman может узнать, и тогда дело плохо... Слушай, Запольская, ты должна пойти извиниться перед mademoiselle Арно... Слышишь, ты должна, дитя мое!
- Никогда, - горячо вскричала Маруся, - никогда! Не требуйте этого от меня, я ее терпеть не могу, ненавижу, презираю! - Глаза девочки так и заблестели всеми своими искорками.
- Значит, ты не любишь меня! - произнесла Кис-Кис, укоризненно качая головою.
- Я не люблю? Я, Fraulein? И вы можете говорить это, дуся, ангел, несравненная! - И она бросилась на шею наставницы и вмиг покрыла все лицо ее горячими, быстрыми поцелуями.
- А Пугача я все-таки ненавижу, - сердито поблескивая глазами, шепнула Краснушка, когда мы становились в пары, чтобы идти вниз...
Первый урок был батюшки.
Необычайно доброе и кроткое существо был наш институтский батюшка. Девочки боготворили его все без исключения. Его уроки готовились дружно всем классом; если ленивые отставали, - прилежные подгоняли их, помогая заниматься. И отец Филимон ценил рвение институток. Чисто отеческою лаской платил он девочкам за их отношение к нему. Вызывал он не иначе как прибавляя уменьшительное, а часто и ласкательное имя к фамилии институтки: Дуняша Муравьева, Раечка Зот, Милочка Корбина и т. д. Случалось ли какое горе в классе, наказывалась ли девочка, - батюшка долго расспрашивал о "несчастье" и, если наказанная страдала невинно, шел к начальнице и "выгораживал" пострадавшую. Если же девочка была виновата, отец Филимон уговаривал ее принести чистосердечно повинную и загладить поступок. Во время своих уроков батюшка никогда не сидел на кафедре, а ходил в промежутках между скамейками, поясняя заданное к следующему дню, то и дело останавливаясь около той или другой девочки и поглаживая ту или другую склоненную перед ним головку. Добрый священник знал, что в этих холодных казенных стенах вряд ли найдется хоть одна душа, могущая понять чуткие души девочек, вырванных судьбою из-под родных кровель с самого раннего детства... И он старался заменить им лаской хоть отчасти тех, кого они оставляли дома, поступая в строго дисциплинированное учебное заведение.
- Ну, девоньки, - обратился он к нам после молитвы, которую при начале его класса всегда прочитывала дежурная воспитанница, - а херувимскую концертную вы мне выучили к воскресенью?
- Выучили, батюшка, выучили! - радостно ответили несколько молодых, сочных голосов.
- Ну спасибо вам! - ласково улыбнулся батюшка. - Нелегкая задача - петь на клиросе... Справитесь ли, Варюша? - обратился он к Чикуниной, на что та ответила своим сильным, звучным голосом:
- Постараемся, батюшка.
- Бог в помощь, деточки! А вот псаломщика у нас нет!
И батюшка внимательным взором обвел класс, как бы не решаясь, на ком остановиться.
"Псаломщиком" называлась та воспитанница, которая читала за дьячка всю церковную службу в институтской церкви. Быть "псаломщиком" было далеко не легко. От "псаломщика" требовалось знание славянского языка, звучный голос и крепкое здоровье, чтобы не уставать в продолжение долгих церковных служб.
После шумных рассуждений была выбрана Таня Петровская, отчасти за ее благочестие, отчасти за ее здоровье и выносливость.
- Батюшка, а у нас в 17-м номере появилась черная женщина! - неожиданно выпалила сидевшая на последней скамейке Иванова.
- Что вы, Манюша, Бог с вами! - произнес батюшка и, сдвинув на лоб очки, пристально посмотрел на говорившую.
- Иванова, глупая, молчи! Ведь это "тайна", - дернула ее за рукав сидевшая поблизости Кира.
Но было уже поздно. Батюшка услышал "тайну".
- Да это была не дама, батюшка, это было "оно"... - начала робко Бельская.
- Что? - не понял батюшка.
- "Оно"... привидение... - подхватила Миля Корбина, и зрачки ее расширились от страха.
- Галочка, пусти, пусти меня! - послышалось со всех сторон...
- Да Господь же с вами, девоньки, чего только не выдумаете! - ласково усмехнулся отец Филимон... - Ничего тайного, сверхъестественного не может быть на земле. Есть таинства, а не тайны: таинства обрядов, таинство смерти и другие.
- Ах, батюшка, - прошептала Миля, - а как же мертвецы встают из гробов... и являются к живым людям?
- Все это неправда, девочка... Либо неуместная шутка досужих людей, либо просто выдумка... Тело подлежит тлению после смерти, как же оно явится?.. А душа, насколько вы знаете, не может воплощаться, - пояснил батюшка. - Да и кто видел из вас черную женщину?
Мы невольно оглянулись на Вольскую. Она сидела бледная и спокойная, по своему обыкновению, и на вопрос священника отвечала твердо:
- Я ее видела, батюшка.
- Вы, Анночка? - удивился тот. - Но, деточка, вы, наверное, ошиблись, приняв кого-нибудь из музыкальных дам, делавших обход нумеров, за привидение... Успокойтесь, дети, - обратился он ко всем нам, - знайте, что все усопшие спокойно спят в своих могилах и что привидений не существует на земле!.. Анна, грешно и нехорошо верить в них.
Анна молчала, только легкая судорога подергивала ее губы. Вольская славилась между нами своим авторитетом. Ей верили больше всего класса, ее уважали и даже чуточку боялись. И в правдоподобии ее рассказа о черной женщине никто не усомнился ни на минуту.
Объяснение батюшки сорвало покров таинственности с происшествия Вольской, и мы сидели теперь разочарованные и огорченные тем, что "оно" оказывалось только музыкальной дамой. Какое прозаическое и обыкновенное пояснение! Какая жалость!
- И я!
- И я!
- И я! - послышалось со всех сторон.
Семнадцатый нумер брался теперь чуть ли не с бою. Надо доказать, что Анна ошиблась вчера. Надо решить эту загадку.
"сочинительству", - проходя мимо Вольской, съязвила Крошка.
Последняя ответила презрительной улыбкой. Анна слишком ценила свое достоинство, чтобы входить в какие-либо объяснения и пререкания с подругами, которых в глубине души считала ниже и глупее себя.
Все последующие уроки, завтрак и обед мы просидели как на иголках; ожидая того часа, когда нам прочтут распределение нумеров для часа музыкальных упражнений.
Наконец час этот настал. В 7 часов вечера Fraulein Hening взошла на кафедру и, взяв в руки тетрадку с расписанием, прочла распределение селюлек.
Бельская - 10, Иванова - 11, Морева - 12, Хованская - 13 и т. д., и т. д. вплоть до 17-го, последнего нумера, который предназначался мне.
- Какой? - помимо моей воли вырвалось у меня.
- Семнадцатый, семнадцатый!.. Галочка, пусти, пусти меня! - послышалось со всех сторон.
Но я не согласилась: мне во что бы то ни стало захотелось попасть туда самой, чтобы подтвердить слова батюшки или... убедиться в предположении Анны.