Княжна Тамара
Меня разбудил звонкий смех над моей головой. Я не вполне, впрочем, была уверена, смех ли то был или просто звучал серебряный колокольчик где-то очень близко от меня. В то же время я почувствовала прикосновение чего-то мягкого и нежного к моему лбу и шее и открыла глаза.
Целый сноп золотых лучей врывался в открытые окна, играя яркими блестками на шитых шелками тахтах и коврах комнаты и разбиваясь на тысячу искр о хрустальную поверхность зеркального стекла. При дневном свете комната моя казалась еще роскошнее и наряднее, нежели ночью. Но не роскошь убранства поразила меня в первую минуту, а нечто совсем другое.
В ногах моей постели, звонко смеясь серебряным смехом и щекоча меня пышно распустившейся пурпуровой розой на длинном стебле, еще влажной от утренней росы, сидела девочка или, вернее, уже девушка лет четырнадцати-пятнадцати на вид. Черные кудри, спущенные вдоль спины, плеч и груди, скрывали часть лица девочки - подвижного и выразительного лица южанки. Черные, быстрые, как угольки сверкающие глазки, из которых глядела на меня целая поэма Востока, сверкали и сияли из-под нависших на лоб кудрей, как две великолепные звезды горийского неба. Все в этом юном лице, прелестном своей подвижностью и выразительностью, говорило о радости и довольстве жизнью. Только упрямо вырисованный, несколько крупный рот с припухшими губами портил общее впечатление. Одним своим очертанием он говорил уже о том, что его хорошенькая владелица должна быть своенравна и капризна.
Я поняла, что черноглазая девочка, так бесцеремонно вскарабкавшаяся ко мне на постель, была не кто иная, как моя будущая воспитанница - княжна Тамара Кашидзе.
Увидя, что я проснулась, она отбросила от себя розу, которой меня щекотала до сих пор, и с веселым смехом упала мне на грудь.
- Душенька! Милушка! Хорошенькая! - приговаривала она, покрывая градом поцелуев мое лицо, шею и глаза. - Вот счастье-то, что вы приехали к нам! Как весело нам будет теперь с вами! Дедушка Кашидзе говорил, что приедет гувернантка старая и злющая, а приехала вон какая душечка! Молоденькая, пригоженькая, прелесть!
И она снова бросилась целовать меня, точно давно знала и любила меня.
- Ах, как весело нам будет с вами! Вы ведь не на много старше меня и будете играть со мною? Сколько лет вам, душенька моя?
- Не следует спрашивать лета у старших, Тамара! - заметила я, не переставая, однако, улыбаться ее милой болтовне.
- То у старших, - произнесла лукаво шалунья, - а вы разве старшая? Дедушка Кашидзе старший, ему много-много лет, и Барбале также, и дядя Георгий Джаваха, а вы душечка, малюточка, крошечка, милочка моя!.. А как вам нравится ваша комната? - неожиданно принимая озабоченный вид, спросила девочка, мигом делаясь серьезной.
- Очень нравится, Тамара. Это вы украшали ее для меня? Спасибо вам!
- Ах, нет, не говорите мне "вы", душечка! Скажите "ты", Тамара, ну скажите же, а то я заплачу...
Действительно, она, казалось, уже собиралась плакать: рот ее капризно задергался, а в глубине ее прекрасных глаз заблестели слезы.
Переходы от радости к печали у нее были изумительны по быстроте.
- Успокойтесь, Тамара, - поспешила я сказать, - я буду вам говорить "ты", как только узнаю вас покороче. Я говорю "ты" только моим друзьям, а чтобы быть моим другом, надо постараться мне понравиться.
- А что надо сделать, чтобы вам понравиться, душечка? - спросила с поспешностью девочка, устремляя на меня свой пытливый взгляд. - Ведь вот я не знала вас, а постаралась вам понравиться, - через секунду затараторила она снова, не ожидая моего ответа, - я убрала вашу комнату, стащила сюда ковры и ткани со всего дома, отдала вам мой собственный серебряный рукомойник, подаренный мне дедушкой, и набрала целый букет азалий!.. Разве это не хорошо?
- Я очень тронута вашими заботами, милая Тамара, - произнесла я насколько можно ласковее, - но все эти знаки внимания вашего ко мне ничто в сравнении с тем, что вы можете еще сделать.
- А что я могу сделать для вас, душечка?
- Вы можете еще больше порадовать меня, если будете хорошо вести себя, слушаться меня и прилежно учиться.
- Учи-ть-ся! - протянула она с недовольной гримаской, отчего ее хорошенькое личико разом потеряло всю свою привлекательность. - Ах, как это скучно - учиться!.. И к чему это? Ведь чтобы быть знатным и богатым, не надо быть ученым! - неожиданно заключила она.
- А для чего же вы живете на свете? - спросила я ее с улыбкой.
- Как для чего? Или вы шутите, душечка? - вскричала она, снова оживляясь и хорошея в одну минуту. - Я живу на свете, чтобы радовать других и себя... Особенно дедушку Кашидзе, который меня обожает... Я хорошенькая и очень богатая... А когда вырасту, стану еще богаче, потому что дедушка Кашидзе отдаст мне все, что имеет... Я живу для того, чтобы наряжаться и петь, смеяться и радоваться, бегать по саду целыми днями и есть засахаренные ананасы! Ко мне приходят подруги по праздникам, я показываю им мои наряды и драгоценности, которых у меня так много, много! А они чернеют при этом от злости, потому что у них нет ничего такого, чем бы они могли похвастаться. И мне любо, любо видеть, как они злятся!
- Ну хорошо! А потом что? - прервала я ее на минуту.
- А потом, - приостановившись на мгновение, произнесла снова Тамара, - а потом я буду большая и выйду замуж за богатого князя. Непременно за князя Мингрельского или Алазанского, все равно, и буду растить моих детей так же, как росла сама.
- То есть вы будете рядить их напоказ, заставлять чернеть других от зависти и пичкать засахаренными ананасами? - насмешливо произнесла я.
- Да, да! - расхохоталась она звонко. - Какая же вы хорошая отгадчица, душечка моя!
- А знаете ли вы, зачем Бог создал человека, Тамара? - серьезно глядя в глубину ее черных глаз, спросила я.
- Конечно, чтобы жить и радоваться! - вскричала она, не задумываясь ни на минуту.
- Как, как вы сказали? Как вы назвали меня, душечка? - так и встрепенулась она при моих последних словах, в то время как первая часть моей фразы пропала даром, так как она даже и не расслышала ее.
- Дикарочка! - повторила я, улыбаясь.
Она пронзительно взвизгнула совсем по-детски и обвилась руками вокруг моей шеи.
- Душечка! Ангелочек мой! Кошечка моя! - шептала она, ласкаясь ко мне. - Сестрой вашей буду, рабой, собачонкой! Всем, чем хотите! Я так люблю вас! Так рада вашему приезду! - И она душила меня все новыми и новыми поцелуями.
птички.
Через минуту до меня долетел обрывок какой-то печальной восточной песни, распеваемой звонким, жизнерадостным и таким прелестным, чистым голоском, что я не могла не заслушаться певуньи. Потом песня разом оборвалась. Послышался задушевный смех, потом чье-то ворчанье, потом веселый визг, и пучок белых роз, обрызганных росой, влетел через открытое окно в мою комнату и упал у моих ног.