-- Так вот ты какая! Покажись! Дай мне посмотреть на тебя, -- с восторженной гордостью говорит Мария Александровна, любуясь изящной фигуркой и прелестным личиком дочери.
-- Ах, что я! Вот вы -- прелесть, мама! Если бы вы только знали какая вы прелесть! -- лепечет Лика, любящим взором лаская мать, -- и подумать только: я -- ваша дочка, -- добавляет она с наивным детским простодушием.
И действительно, в своем радостном порыве и без того моложавая Мария Александровна кажется старшей сестрой своей дочери. Сияющие глаза Карской ласково встречают горящий взгляд Лики.
-- О-о! Наконец-то, моя деточка, я дождалась тебя!.. -- шепчет она нежно, прижимая к себе девушку.
Новый град поцелуев служит ей ответом.
-- Как ты узнала меня? -- все с той же сияющей радостной улыбкой, помолчав минуту, спрашивает она дочь, когда обе они, крепко прижавшись друг к другу, движутся к выходу вокзала.
-- А ваш портрет, мама! Я с ним не расставалась ни на минуту... -- серьезно, без улыбки отвечает Лика и ее глаза загораются каким-то новым, тихим, глубоким светом.
-- Милая девочка! -- ласково шепчет ей Карская, -- я думала, что ты не узнаешь меня, и потому написала, что буду ждать у колокола.
-- Ах, этого и не надо было! -- горячо возразила Лика, -- я, как вышла из вагона, оглянула толпу и вдруг увидела: такая молодая, красивая... Чудная... Ну значит, моя мама!
И она нежно поднесла руку матери к своим губам.
-- Лика, mon enfant (дитя мое), а твои вещи? -- вдруг спохватилась Мария Александровна, -- я, ведь, не взяла выездного с собой, никого не взяла... Хотела первая увидеть мою девочку, одна увидеть без посторонних свидетелей, да! Я даже petit papa (отчиму) не позволила тебя встретить... Он цветы прислал... Там, в карете.
-- Ах, мамочка! -- и Лика покраснела от удовольствия и смущения.
Румянец удивительно шел к ее милому личику. Марии Александровне казалось, что она грезит во сне, видя свою дочь такой прелестной. Она так боялась, так страшно боялась этой встречи.
Оставив дочь десятилетней девочкой, она имела о ней весьма смутное понятие и далеко не ожидала найти в ней такое доброе, отзывчивое сердце и эту любовь и ласку к себе. А оказалось совсем иное. Нет, положительно, Лика прелестна. И Карская с нескрываемым восхищением следила, как молодая девушка позвала носильщика, передала ему квитанцию от багажа, вручила свой адрес и, приказав доставить вещи, как можно скорее, снова обернулась с той же счастливой улыбкой к матери.
-- Откуда у тебя этот навык, крошка? -- изумленно обратилась к ней Мария Александровна.
-- О, это -- метод тети Зины! -- засмеялась Лика, -- ведь моя тетя Зина не терпит беспомощности, и разгильдяйства!
-- Но неужели ты ехала одна, Лика?
-- От Вены одна, эта австриячка Готенбург довезла меня до своего города, а там мы расстались. Что же вы беспокоитесь, мамочка? Ведь я не маленькая! -- с истинно детской гордостью заключила Лика.
-- Ты -- прелесть! -- улыбнулась Мария Александровна, с трудом удерживаясь от желанья расцеловать это чудное личико, -- однако, едем, малютка, пора!
С легкостью птички Лика прыгнула в купе и тихо ахнула: великолепный букет белых роз слал ей свой душистый привет из угла кареты.
-- Ах, какая роскошь! -- прошептала молодая девушка, погружая в цветы свое заалевшее личико.
-- Но не один букет этот, -- все радовало и волновало ее сегодня: и серые петербургские улицы, и частые пешеходы, и встречные экипажи, и сами здания, так мало похожие на те венцы человеческого творчества, которые приходилось встречать Лике в Европе. Ведь это было свое русское, родное! Это была родина. Это -- Русь... Русь с ее колокольными звонами, с ее снежными сугробами, с ее троечными бубенцами и истинно-православным радушием, мягкостью и весельем, это -- Русь родная, святая, дивная Русь!
Глаза Лики увлажнились. Она опустила окно каретки и с наслаждением пила свежесть августовского утра. И ее глаза блестели, губы улыбались. Она -- дома. Она у себя -- дома! В своей белой, родной, студеной стране, которую, несмотря на долгие восемь лет, помнила так хорошо, так свято!