Вечер. Дождь. Слякоть. Конец июля кажется октябрем. Андрюша, плотно закутавшись в теплый плащ, низко надвинув на глаза треуголку, бодро шагал по размытым дождем сумрачным петербургским улицам. Днем ему нельзя было отлучиться из Малого дворца. Приезжал опять вертлявый маркиз Шетарди, сидел долго и о чем-то жарко спорил с цесаревной. Приходил Лесток и тоже говорил без конца, убеждал, горячился. После отъезда маркиза Андрюшино "солнышко" -- царевна -- помрачилось. Даже песней Разума да тихим звоном любимой бандуры не удалось ее развлечь. Подойти к ней, печальной и тоскующей, и отпрашиваться из дома не смел и думать мальчик. И прождал, он до позднего вечера, пока не улеглись все во дворце. -- Царица? Нет, кто знает, быть может, инокиня! -- с загадочной улыбкой произнесла Елизавета, но так тихо, что ни паж ее, ни верная Мавруша не могли расслышать ее слов.
Он шел к отцу. С тех пор, как узнал он, что жив его батюшка, мальчик не переставал чувствовать и переживать острую, жгучую радость. На другой же день по аресте Бирона он увидел своего отца в его настоящем виде. Тот самый старик-ученый, который при помощи каких-то, ему одному известных, химических составов превратил спасшегося от пыток и казни Юрия Долинского в абиссинца и ухитрился придать его коже черный цвет арапа, теперь таким же странным, чудесным образом вернул ему прежний вид и облик. И прапорщик Долинский, которого восемь лет считали мертвым, заявил о своем существовании. Тайна черного Абаса открылась сама собой. Правительница, спасшая когда-то жизнь несчастному заключенному, осыпала его теперь милостями, повысила в чинах и зачислила в свою свиту, сделав его одним из своих адъютантов. Юрий Долинский был щедро награжден за былые печали. Но ни награды, ни почести, ни самое свидание с сыном, за которым он неустанно следил все эти долгие годы, не могли вытеснить из груди Долинского образ бесконечно любимой им когда-то жены Наташи. Он не забывал думать о ней в дни таинственного своего существования под черной оболочкой и теперь, став прежним офицером Долинским, он еще острее чувствовал боль потери. Один Андрюша мог утешить его своим присутствием, своею заботливостью и лаской. Глядя в большие, прекрасные глаза мальчика, лаская его мягкие кудри, он вспоминал такие же кудри, такие же глаза -- увы! -- потерянные для него навеки. И ему становилось легче, отраднее на душе. Но сын не мог быть с ним постоянно. Андрюша был пажом цесаревны и имел свои обязанности как паж. Он же, Долинский, должен был посвящать всего себя службе женщине, которой поклялся быть до самой смерти верным и преданным рабом. Их дороги расходились. Юрий знал, что правительница недолюбливала цесаревну. Знал, что про цесаревну ходят темные слухи о ее желании захватить престол. Значит, они с сыном являлись в двух противоположных лагерях -- и это обстоятельство наполняло новым горем сердце Долинского.
Было почти темно, когда продрогший в этот далеко не летний, холодный июльский вечер, Андрюша подошел к Зимнему дворцу. Дежурный по караулу офицер узнал его сразу и, ласково кивнув ему головою, без всяких затруднений пропустил. Андрюша направился в комнату, где обыкновенно помещался его отец, как дежурный адъютант принцессы Анны Леопольдовны. Но Юрия Долинского там не было. Очевидно, правительница отослала его с поручениями. Мальчик уселся на мягком диване и стал терпеливо ждать.
Переход от холода и сырости к теплой уютной комнате разломал, расслабил Андрюшу. Приятная теплота разлилась по его телу. Легкая дремота закружила голову. И, сам не замечая как, Андрюша очутился лежащим на мягком диване и сладко забылся... Он спал недолго. Громкий разговор в соседней горнице разбудил его. Андрюша быстро вскочил, протер глаза, не понимая, где он... Темная уютная комната... Мягкие диваны... Тяжелая портьера над дверью, а за дверью голоса, возгласы, смех...
Юный паж был далек от мысли подслушивать, что говорилось за дверью, но разговаривавшие не стеснялись, и их голоса звучали так весело и громко, что не слышать их нельзя было.
-- Ну, вот, ты должна быть вполне счастлива, Анна, -- говорила своим сочным здоровым и громким голосом Юлиана. -- Теперь все улыбается тебе... И если бы не цесаревна Елизавета...
-- О, я не боюсь Лизы! Не говори ты мне о ней! -- прозвучал детски-нежный голосок правительницы. -- Я не боюсь Лизы, -- повторила она, -- не боюсь, по крайней мере, с тех пор, как принц Антон нарядил следить за нею десяток своих сыщиков... Признаться, мне далеко не по вкусу то, что сделал принц, но... войска целиком на стороне цесаревны, и не принять своих мер было бы рискованно... Мне не нужно власти и звания регентши, но Иванушка должен иметь защиту...
-- Она далеко не прочная, эта защита! -- прозвучал мужской голос, в котором Андрюша сразу узнал голос саксонского посланника Динара.
-- Как? -- вскричали обе женщины сразу.
-- До тех пор, пока, Ваше Высочество, вы только регентша, положение крошки-императора внушает опасения... -- произнес твердым голосом Линар. -- Вы подумайте только: гвардия спит и видит возвести на престол дочь Петрову... Народ любит ее... Ведь только слепой не заметит счастливых улыбок солдат и народа, провожающих Елизавету, когда она совершает свою прогулку в санях... А дружба гвардейцев с цесаревною во дни царствования покойной императрицы, не думаете ли вы, принцесса, что она иссякла теперь?
-- Но что же делать? Что делать, Линар? -- услышал Андрюша трепещущий голос правительницы.
-- Возложить на свою голову императорскую корону! Объявить себя самодержавной государыней, а принцессу Елизавету или выдать за принца Людвига Вольфенбютельского, брата Его Высочества принца Антона, или заточить ее в монастырь! -- произнес Линар.
Андрюша тихо вскрикнул. Разговор сразу умолк. На одну минуту воцарилась тишина.
-- Что это? Я слышала чей-то голос! -- произнесла после непродолжительного молчания Анна Леопольдовна. -- Как будто кто-то подслушивает нас...
-- Я посмотрю сейчас, -- проговорила Юлиана, и едва только Андрюша успел отскочить в угол и припасть за большое кресло, стоявшее в углу, как дверь скрипнула, портьера раздвинулась и черненькая голова фрейлины просунулась в дверь.
-- Никого нет! -- произнесла она, быстрым взором окидывая комнату, и снова юркнула обратно.
-- Ну, что же, Анна, решайся! Линар прав. Враги окружают тебя. Одна только императорская корона может дать хорошее, спокойное положение тебе и твоим детям, -- произнесла она, очутившись опять в соседней горнице.
С затаенным волнением, с сильно бьющимся сердцем Андрюша ждал в своем уголку ответа на слова фрейлины.
И вот он услышал взволнованный голос правительницы:
-- Да, вы правы!.. И вы, Линар, и вы, Юлиана... Я последую вашим советам... Скоро, скоро я объявлю себя русской императрицей, а Лизу, если она будет упорствовать с замужеством, отдам в монастырь...
Андрюша весь вздрогнул, встрепенулся. Дыхание захватило у мальчика. Спазма стиснула горло.
"Скорее к ней, к цесаревне, -- вихрем пронеслось в его мыслях. -- Надо сказать ей скорее, сказать все без утайки, какая ужасная опасность грозит ей!"
И забыв всякую предосторожность, мальчик выскользнул из своего угла, выбежал из комнаты и, помчавшись стрелою мимо изумленных стражей, кинулся по пустым и темным улицам домой. Не помня себя, домчался он до дворца цесаревны, вбежал в сени и, ворвавшись в комнату Мавры Егоровны, без церемонии растолкал спящую фрейлину.
-- Разбудите цесаревну сейчас же, сию минуту, матушка Мавра Егоровна! -- произнес чуть живой от волнения мальчик.
-- взглянув попристальнее в бледное, взволнованное лицо Андрюши, вскричала она. И все недовольство ее мигом пропало.
-- Горе опять какое, што ль?
-- Горе и есть, Мавра Егоровна, буди цесаревну!
Та только заохала и бросилась исполнять желание Андрюши. Прошло несколько минут, и в горницу быстрой и легкой походкой вошла Елизавета.
-- Что тебе, мальчик, какие еще злые вести принес ты с собою? -- спросила она, и заметная тревога открылась на ее красивом лице.
-- срывались с его дрожащих уст слова, непонятные кому бы то ни было другому, но вполне ясные Елизавете. Она то хмурилась, то судорожно закусывала губы во время его рассказа. То яркая краска приливала к ее нежным щекам, то прекрасное лицо ее покрывалось смертельной бледностью. Когда Андрюша кончил свой рассказ и взглянул на цесаревну, он не узнал своей кроткой, ласковой "матушки".
Лицо Елизаветы было грозно и величаво. Она вся выпрямилась, словно выросла в этот миг.
-- Бог видит, -- произнесла она раздумчиво и веско, -- я не хочу употреблять насилия, не хочу причинять горя никому. И не опасенье заточения в монашескую келью заставит меня действовать. Нет. Но не дай Боже, слова Анны сбудутся -- Россия погибнет в ее неумелых, слабых руках или новые Бироны захватят ее в свои руки. Нет! Довольно страданий и слез! Прочь личные, дружеские побуждения и чувства! Принцесса Анна погубит Россию, и цесаревна Елизавета обязана спасти родину!
-- Слава Богу! Надумалась, матушка! -- всплеснула руками Мавра Шепелева.
-- Да, Мавруша! Решено теперь!.. -- произнесла, улыбаясь и блестя глазами, цесаревна. -- А теперь будите Лестока. Скажите ему, чтобы утром же ехал к Шетарди... Пусть скажет маркизу, что я принимаю его помощь. И да поможет мне Бог.