-- Проснись, вставай, Ваше Высочество! Курьер прискакал из Санкт-Петербурга, от самой, говорит, Юшковой... -- сквозь сон звучит над ухом цесаревны знакомый голос.
Мавра Егоровна Шепелева, молодая, немногим старше своей госпожи, приближенная фрейлина цесаревны, наклоняется заботливо над спящей золотистой головкой.
-- Проснись, цесаревна! -- легонько тронув за плечо Елизавету, говорит она.
Ей бесконечно жаль прерывать сон красавицы. Сладко под утро спится цесаревне. Счастливая улыбка бродит по ее лицу. Верно, хорошие сны ей снятся. А будить надо. Курьер из дворца -- дело не шуточное. Может, важное что им сообщит.
-- Проснись! Проснись, Ваше Высочество! -- снова теребит свою заспавшуюся госпожу верная Мавра.
-- А? А? Что такое? Курьер, говоришь? Господи! Еще что занадобилось там? -- с тревогой произнесла, разом приходя в себя, цесаревна, и сон, как по волшебству, соскочил с нее. -- Одеваться, Мавруша, одеваться скорее! -- вскричала она, быстро вспрыгивая из постели.
Ночных грез как не бывало. И сладкие, и мрачные воспоминания -- все исчезло при утреннем блеске осеннего солнца. Жмурясь от его назойливых лучей, стала торопливо, при помощи Мавруши и кликнутых ею девушек-камеристок, одеваться цесаревна.
-- День-то, день какой, словно тебе лето, -- поглядывая в окна, весело говорила Шепелева. -- В такой-то день не грешно и лето вспомнить. Созвать разве девок, да хороводы поводить напоследок перед зимним затишьем, а? Ты какую резолюцию на этот счет. Ваше Высочество, положишь?-- лукаво сощурив свои бойкие, живые глазки, прибавляет она.
-- И то дело! Погуляем на славу, -- говорит, разом развеселившись, цесаревна. -- Зови Чегаеву Марфуньку и других... Ах, а курьер-то! -- вдруг неожиданно осеклась она, и оживленное за минуту до того личико приняло озабоченное выражение раздумья.
-- Ну, что курьер! Курьер не зверь, носа не откусит, -- грубовато отрезала Мавруша, всегда державшая себя попросту, без затей, с царевной. -- Примешь курьера, а сама айда на луг...
-- А то... знаешь что? -- вдруг громко и весело расхохоталась Елизавета. -- Я не выйду сейчас к курьеру.
Тут она живо притянула к себе голову своей любимицы и зашептала ей что-то на ухо, так, чтобы не могли услышать ее девушки-камеристки.
Верно, веселое что-нибудь сообщила своей любимице Елизавета, потому что та так и прыснула со смеху, так и покатилась, ухватившись за бока.
-- Ай да ловко придумала, ай да царевна моя золотая! Вот-то разодолжила, Ваше Высочество! -- хлопая в ладоши, радовалась Шепелева. И потом, обратясь к окружавшим Елизавету девушкам-камеристкам, спешно проговорила, все еще продолжая смеяться: -- Бегите-ка, девоньки, к Марфутке Чегаехе, велите ей всех наших первых дишкантов созвать на луг. Скажите, цесаревна, глядя на солнышко, погулять напоследок в хороводе хочет. Гость, слышь, у нас из Петербурга... Так чтобы не осрамились, глядели бы певуньи наши... Да скорее вы лупите, стрекозы, слышь!
-- Ладно, Мавра Егоровна, не сомневайся, живой рукой дело обделаем, -- предвкушая новую затею веселой, изобретательной на шутки царевны, радостно отозвались камеристки и кинулись бегом исполнять приказание старшей фрейлины,
Через полчаса на большом пожелтевшем лугу, раскинувшемся на конце слободы, за дворцом царевны, собралась веселая, пестрая толпа слободских девушек, наряженных в лучшие пестрые сарафаны и шугаи, с яркими лентами, вплетенными в Косы, с разрумяненными на осеннем, утреннем холодке лицами. Среди них особенно выделялись две. Одна -- статная, полная и высокая красавица, с золотистою косою ниже пояса, с синими, ясными глазами, она всех затмевала своей красотой; другая немногим уступавшая ей красавица, черноглазая, черноволосая, с румяным личиком и живым, смеющимся взглядом. Черноглазая бегала среди девушек, устанавливая их в хороводе голос к голосу, как опытный капельмейстер. Это была Марфа Чегаева, первая запевала Покровской слободы, обласканная и задаренная царевной, ее любимица.
Девушки с веселым смехом теснились вокруг белокурой красавицы и черненькой Марфы, с шутками, хохотом, с визгом.
Вдруг все затихло, как по мановению волшебной палочки. Только чуть слышный шепот пронесся по кругу.
-- Идут! Идут! -- зашептали девушки.
У крыльца дворца, выходившего на луг, появилась полная и рослая Мавруша Шепелева, а рядом с нею худой и тощий человек в сером дорожном камзоле, со шпагой и в треуголке, из-под которой висели рыжеватые волосы и зорко глядели маленькие рысьи глазки. Длинный, плачевного вида нос уныло глядел с худого, серого лица немецкого типа. Ноги были так тощи, что казались ходулями. Он препотешно передвигал их, откидывая как-то вбок при каждом шаге. Девушки не могли без смеха смотреть на эту тощую, как привидение, унылую фигуру. Лишь только появился он, хор девушек грянул:
Во селе, селе Покровском,
Расскакались, расплясались
Красны девки меж собой...
И на мгновенье разомкнувшийся хоровод принял в свой круг оторопелого немца и снова сомкнулся.
На лице курьера выразилось живейшее удовольствие. Он был очень польщен, очевидно, устроенной в честь его торжественной встречей и, замахав в воздухе треуголкой, низко поклонная девушкам. Те фыркнули себе под нос, не прерывая песню, которая так и звенела, так и лилась звучной волной в студеном воздухе ясного осеннего дня.
Особенно выделялись в хороводе серебристые голоса двух девушек: Марфуши Чегаехи и ее белокурой подруги. Разрумянившиеся от старания показать свое искусство девушки одна за другой, схватившись за руки, длинной чередою мелькали перед совершенно растерянным, но все еще не переставшим им любезно кланяться курьером. Но мало-помалу лица девушек смешались у него на глазах; от их пестрых, ярких костюмов зарябило в глазах у бедного немца, и звон пошел в голове от голосистого пения, лившегося прямо в уши.
Немец-курьер беспокойно завертелся на месте, бросая растерянные взгляды на Мавру Егоровну, стоявшую рядом с ним.
-- Что, немчура, -- произнесла она довольно громко, снабжая слова свои насмешливой улыбкой, -- не любишь российской песни, небось! А и плох же ты есть немец, как я погляжу, мой батюшка!
-- Oh,ja,oh,ja, gnaediges Fraulein!1 -- закивал и заулыбался курьер, поняв, очевидно, что-то очень лестное для себя в словах пригожей Шепелевой.
-- То-то! Заякал, курляндская образина! Небось оттелева приехал отъедаться на русских хлебах. Это вы умеете! А чтобы по-нашему говорить, так нет. Якает себе и горя ему мало. У-у! Ненасытная твоя рожа. Не люблю я вас! Да не понимаю, убей меня Бог, хоть я прожила с покойной принцессушкой Анной более года в вашем Киле...
-- Киль -- это Гольштинь, а наш Митава... -- вдруг разом понял курьер и закивал головою.
-- Ладно. Из одного теста будете. Что курляндцы, что гольштинцы. Глаза-то у всех завидущие. Россию объедать и те и другие рады. А только не в пользу, батюшка. Ишь, ты дохлый какой, ровно месяц не жравши гулял.
-- Дохтор ни-ни... я не дохтор... Не Arzt 2, а курьер. Mit einem Brief an Ihre Hoheit Prinzessin Elisabeth.3
-- Ладно, не каркай... поняла... Знаю, что курьер, а не доктор... Дохлый, говорю.., -- закричала Мавра во все горло. И потом, хитро улыбнувшись, присовокупила: -- Да ты знаешь ли, курляндская образина, которая из них принцесса-то? -- и кивнула в сторону девушек. -- Небось, к нам, в Россию валом валите, а в лицо прирожденной царевны русской не знаете. А ну-ка, мусье-немец, извини, по батюшке тебя как величать, не знаю, которая же будет из них Ее Высочество, угадай-ка и вручи ей грамоту, цесаревне нашей.
И тотчас же перевела эти слова на ломаный немецкий язык как умела.
Курьер понял, заулыбался и закивал головою и своим длинным, унылым носом.
--Gut! Gut! 4 -- произнес он с широкой улыбкой и обвел круг глазами.
Перед ним, одна подле другой, стояло около двух десятков крестьянских девушек более или менее одинаково одетых в пестрые, нарядные сарафаны. Между ними скрывалась принцесса. Курляндец внимательно окинул круг глазами. И вдруг ободрился, ожил. Одна из девушек показалась ему величавее других. Она вела весь хор, запевая песню, и все остальные беспрекословно повиновались черноглазому регенту.
-- Вот она -- принцесса! -- решил немец.
потом сделал еще два шага вперед и осторожно коснулся ее руки губами. Затем отступил немного, встал в позу и, прижав руку к сердцу, произнес ошеломленной девушке приветствие на немецком языке.
-- Ай, промахнулся, немец! -- так и взвизгнула Шепелева, бесцеремонно присев на землю и закатываясь от смеха. -- Ой, уморил, заморыш!
Остальные девушки вторили ей. Поднялся такой шум и хохот, что несчастный курляндец рисковал оглохнуть.
А перед ним смущенная, раскрасневшаяся, как маков цвет, стояла Марфа Чегаева и в смущении закрывала рукавом шугая свое пылающее лицо.
И было чего смущаться крестьянской девушке. Важный барин в треуголке и при шпаге поцеловал руку у нее, мужички.
Но и сам "важный барин" был смущен не менее ее. С раскрытым ртом и недоумевающими глазами стоял он посреди круга, не зная, что предпринять.
Ловко осрамился, сударь!
Курьер вспыхнул. Лицо его побагровело. С ним, с ближним человеком самого всесильного графа Бирона, первого вельможи императрицы, смеет так обходиться какой-то неведомый гвардейский прапор.
-- Потише, mein Herr! -- разом придя в себя, проговорил немец. -- Я слуга его сиятельства графа Бирона. Прошу не забываться и не позволять никаких вольностей надо мной.
-- А я слуга Ее Высочества цесаревны Елизаветы Петровны, и в ее присутствии говорю вам и вашему графу, что стыдно присылать гонцов к Ее Высочеству, которые не знают в лицо дочери Великого Петра! -- сверкая глазами, произнес Шубин на чистейшем немецком языке.
-- Но мне кажется, -- весь багровея от оскорбленного самолюбия, произнес с насмешливой улыбкой-гримасой курляндец, -- я не обязан знать в лицо всех покровских слобожанок и отличить из среды их принцессу...
-- О-о! Я -- курляндский дворянин и слуга его сиятельства, метавец Берг, я не забуду вам этого, сударь! -- едва сдерживаясь от бешенства, прошипел тот.
-- А я -- русский дворянин и прапор гвардии, Шубин, готов проучить тебя, если ты осмелишься еще раз сказать что-либо непочтительное, хотя бы намеком, о Ее Высочестве! Слышишь, курляндская немчура?
И Шубин грозно сверкнул глазами в сторону взбешенного Берга. Тот хотел ответить ему, но страх перед разошедшимся офицером удержал его. К тому же в этот миг передним появилась очаровательная, белокурая девушка-крестьянка и на правильном немецком языке произнесла своим бархатным голосом, глядя в лицо взволнованного Берга:
-- Жду от вас известий, господин курьер. Можете вручить мне письмо. Я -- цесаревна Елизавета.
1 О да, о да, милостивая государыня (нем.).
2Врач (нем.).
3 С письмом к Ее Высочеству принцессе Елизавете (нем.).
4 Хорошо! Хорошо! (нем.).