- Паланя! Что ты?
Тетя Леля опомнилась первой и бросилась к девочке.
Паланя была вне себя. Ее худенькое стройное тельце пятнадцатилетнего подростка дрожало как в лихорадке. Как в ознобе колотились зубы между полосками посиневших, трясущихся губ.
С минуту "цыганка" не могла выговорить ни слова... Наконец подняла обе руки, схватилась ими за голову и с тем же глухим отчаянным стоном повалилась на деревянную скамью, стоявшую у двери.
- Воды! Дети, принесите кто-нибудь воды Палане! - приказала взволнованным голосом горбатенькая надзирательница.
Несколько девочек бросились бегом за водою из залы. Тетя Леля опустилась на лавку подле дрожащей, как лист, трепещущей среднеотделенки.
- Паланя! Милая! О чем ты? Что случилось?
Ее нежный, ласковый голос проник, ей казалось, в самую душу девочки. Паланя вскочила со скамейки... Обвела помутившимся взглядом залу и, снова закрыв лицо руками, громко, истерически закричала на весь приют, прерывая взрывом рыдания каждое слово:
- Моя... моя вышивка... моя работа... про... про... пала... а-а! Не знаю, где искать... Точно... сквозь зе... зем-лю... Пошла пора-бо-тать, пока другие здесь ве-се-лят-ся... Хва... хва... тилась... А... а... ее... нет! Нет... Пой... мите! Про.. па... ла!
Тут Паланя не выдержала и, снова повалившись на лавку, зарыдала еще глуше, еще мучительнее.
Воспитанницы, большие и маленькие, с испуганными, взволнованными лицами теснились вокруг нее большой нестройной толпой.
Неожиданно сквозь толпу эту протискалась незаметно подоспевшая в залу Павла Артемьевна.
- Что случилось? Паланя, чего ты ревешь? Заведеева? Слышишь? Тебе я говорю... Елена Дмитриевна, позвольте! Дайте мне сесть! - И, недружелюбно взглянув на уступившую ей место тетю Лелю, Павла Артемьевна с видом власть имущей опустилась подле плачущей воспитанницы на лавку.
- Ну, пожалуйста, брось нюнить... Это еще что такое? Обрадовалась случаю. Слезы дешевы! Раскрыла шлюзы. Куда как хорошо! Пример бесподобный для младших. Паланя! Тебе говорят! Отвечай сейчас же, что случилось?
Словно загипнотизированная этим властным голосом, Паланя поднялась со скамейки и обратила залитое слезами лицо к Павле Артемьевне. Прерывистым от слез голосом, плача и всхлипывая, девочка рассказала надзирательнице про свое несчастье.
- Пропала, говоришь ты? Пропасть не может... Не могла пропасть, я тебе повторяю. Кто-нибудь украл... Украл и спрятал. Из зависти к такой прекрасной вещице. А может быть, и просто оттого, что понравилась! - сердито бросала Павла Артемьевна, хмуря свои и без того суровые брови.
- Этого не может быть, - надорванным волнением вдруг зазвучал голос тети Лели, - среди наших детей не может и не должно быть воровок, - с ударением на каждом слове проговорила она.
- Рассказывайте, - досадливо отмахнулась надзирательница средних, - а кто же взял? Святой дух, что ли? Дежурная! Кто убирал вчера в рабочей? - неожиданно крикнула она на всю залу, окидывая толпившихся перед скамьею воспитанниц пристальным взглядом своих зорких ястребиных глаз.
- Я, Павла Артемьевна, я дежурила вчерась! - и бледная испуганная Феничка Клементьева высунула свое хорошенькое личико из-за спин подруг.
У хорошенькой Фенички даже ноги подкосились. Припомнилось сразу, как второпях, обрадованная приездом баронессы, она кое-как убрала рабочую накануне, не заметив, что именно положила в большой рабочий шкап.
- Я... я... не помню! - смущенно пролепетала Феничка.
- То-то не помню... - накинулась на нее ее воспитательница. - То-то и горько, что не помните вы ничего, ветер у вас в голове гуляет!.. Извольте припомнить, убирали работу или нет? - уже крикливо закончила свою речь воспитательница.
Феничка, тяжело дыша, молчала...
Павла Артемьевна долгим тяжелым взглядом смотрела на смущенную девушку. Потом решительно встала.
- Я пойду вечером с рапортом к Екатерине Ивановне и буду просить наказать весь приют, если работа Палани Заведеевой не найдется до вечера... - проговорила она. - Строго будут наказаны старшие, средние и маленькие без различия. После дневного чая до ужина будут оставаться в рабочей и работать штрафные часы. Или пусть та, кто подшутила такую злую шутку с Заведеевой, отдаст, возвратит ее работу. Поняли меня?
- Поняли! - чуть слышным робким вздохом пронеслось по зале.
Павла Артемьевна вышла из залы, сердито хлопнув дверью. Теперь перед взволнованными девочками стояла не менее их самих взволнованная тетя Леля.
- Дети, - говорила горбунья, и нервный голос ее вздрагивал и срывался каждый миг, - дети, я боюсь допустить мысль, я боюсь поверить тому предположению, которое высказала сейчас Павла Артемьевна. У моих добрых чутких девочек, больших и маленьких, не может, не могло быть зависти по отношению успеха к их подруге. Мои милые чуткие девочки не могли завидовать Палане, ее успешной работе... Не могли со зла или из зависти спрятать ее работу, даже ради злой шутки... Нет, не могу даже предположить этого, не смею! Я слишком верю в моих девочек, слишком верю! Все вы прошли через мои руки, все, начиная от самой старшей из вас - Маруси Крымцевой, кончая хотя бы одной из стрижек, Вассой Сидоровой; я вас знаю всех вместе и каждую в отдельности и верю вам, как самой себе...
Большие лучистые глаза горбуньи перебегали с одного знакомого ей до мельчайших подробностей юного лица на другое... На птичьем личике Вассы они задержались дольше. Что-то необычайно тревожное, вспыхнувшее в глубине маленьких глаз девочки привлекло невольно внимание тети Лели. Неожиданно припомнилось запоздалое появление накануне к обеду Вассы, ее встревоженное и беспокойное лицо. И румянец, пылавший на этом лице как вчера, так и сегодня.
"Неужели?" - вихрем пронеслась недосказанная мысль в голове Елены Дмитриевны, и она до боли закусила побелевшие от волнения губы.
Между тем что-то особенно скверное переживала Васса. То краснея, то бледнея, девочка едва сознавала окружающее. Безумный, почти животный страх, что вот-вот все откроется и ее выгонят как преступницу из приюта, не давал ей покоя. А дома что за жизнь! С содроганием ужаса припомнилось Вассе, что ее отец вечно пьяный, отовсюду выгнанный бывший дворник, его побои, крики, жестокие выходки с ними, детьми... Забитая, запуганная мать, целая куча вечно голодных ребятишек. Неужели же опять туда, к ним, после сытной, хорошей приютской жизни?.. Нет! Нет! Лучше умереть, нежели вернуться! Пускай наказывают весь приют... Пускай делают, что хотят, с ними со всеми, но она, Васса, не сознается! Ни за что! Ни за что!
В своем страшном волнении девочка не замечала, как мало-помалу пустела зала, как одна за другой, по трое, по двое и в одиночку выходили из нее приютки по знаку, данному тетей Лелей, как сама она, Васса, с багрово пылающим лицом стояла посреди залы, не замечая бросаемых на нее недоумевающих взглядов расходившихся приюток.
И очнулась только тогда, когда маленькая ручка легла на ее плечо.
Испуганно вскинула девочка глазами и замерла на месте...
Большие лучистые глаза тети Лели точно вливались ей в самую душу... Лицо строгое и спокойное в одно и то же время находилось на расстоянии двух вершков от ее, Вассиного, лица.
- Васса, - произнес твердый, спокойный голос, - я знаю все!
- Ах!
Это был и стон, и выкрик отчаяния в одно и то же время, вырвавшийся из самых глубин детской души.
"Все тайное да будет явно!" - вихрем пронеслась в голове Вассы нечаянная мысль, и она с глухим истеричным рыданием кинулась на грудь горбуньи.
Та быстро обняла ее своими нежными руками и прижала к себе.
- Девочка моя! Девочка! Как могла ты сделать это! Поправь же скорее дело, искупи свою вину, моя Васса. Верни унесенную тобою вещь!
Тут рыдания девочки достигли крайнего предела.
- Не могу! Не могу! - разливаясь в слезах, лепетала Васса... - Я сожгла... сожгла в печке... ее... работу Паланину... Сожгла! Сожгла!
И Васса судорожно прижалась к горбунье всем своим тонким, костлявым телом наголодавшегося в раннем детстве ребенка.
Руки тети Лели опустились.
Это было хуже, нежели она предполагала.
- Несчастное дитя! - произнесла она, мысленно содрогаясь. - Кто мог подумать!
Но она с внезапной стойкостью поборола свое волнение и, подняв залитое слезами лицо Вассы за подбородок, глубоко заглянула ей в глаза и проговорила тихо и печально:
- Расскажи мне откровенно и честно, как все это случилось, дитя мое!
Сбивчиво и прерывисто полилось из дрожащих детских губ горячее признанье. Заливаясь ежеминутно слезами, рыдая и всхлипывая, Васса приносила свою чистосердечную исповедь.
И как ее снедала злость против "цыганки", и как она возненавидела Паланю, и как завидовала вдобавок ей за то, что работа ее была много лучше ее, Вассиной, работы. Рассказав все без утайки, девочка смолкла и робко покосилась на тетю Лелю. Прекрасные глаза горбуньи были полны слез.
- Нехорошо. Нечестно ты поступила, Васса... Это большой проступок, большой грех, - глухо заговорила Елена Дмитриевна. - Ты можешь облегчить его только полным, чистосердечным раскаянием и признанием перед всеми своей тяжелой вины. Нельзя подвергать ради себя незаслуженному наказанию весь приют, девочка. Слушай же, что я тебе скажу, вот в чем будет состоять твое искупление: ты сегодня же, после вечерней молитвы, выйдешь на середину столовой и расскажешь при всех Палане о твоем поступке. Попросишь прощения у нее. Слышишь, Васса?
- Но тогда все узнают и меня выгонят! - вскричала полным отчаяния голосом девочка.
- Тебя накажут, да, потому что ты заслужила наказание. Но я буду просить Екатерину Ивановну не исключать тебя.
- Она не послушает вас и вернет меня домой! К отцу! О господи! - рыдала Васса.
Тетя Леля задумалась на минуту... Ее лучистые глаза померкли, потускнели. Резкая складка обозначилась на лбу. Она помолчала с минуту, потом заговорила снова:
- Тебя не выключат, слышишь, Васса? А если бы и случилось такое несчастье... Я помогу тебе перенести его. Я уйду вместе с тобою отсюда, буду воспитывать тебя и помогать тебе стать доброй и честной девочкой. Я не оставлю тебя, Васса!
- О! - могла только произнести маленькая приютка, и снова слезы обильным градом заструились по ее лицу.
* * *
- Екатерина Ивановна, мне надо серьезно поговорить с вами! - произнесла тихим голосом тетя Леля, опускаясь в кресло, и без дальних проволочек поведала начальнице обо всем случившемся.
Вся честная, прямая натура Наруковой возмутилась до глубины души поступком Вассы.
- Вон! Ее надо выключить вон из приюта, - произнесла она решительным тоном, - она испортит мне других девочек... Дурную овцу из стада долой!..
- Но...
- Пожалуйста, не заступайтесь, Елена Дмитриевна, - вспыльчиво оборвала она надзирательницу. - Всем известно, что вы обладаете ангельской добротой. Но на все есть границы, моя милая.
Маленькая фигурка тети Лели выпрямилась при этих словах, словно выросла сразу. Глаза вспыхнули. Лицо побледнело...
- Так вы непременно удалите Вассу? - глухим голосом проговорила она.
- Обязательно! - прозвучал короткий ответ. - Такие проступки не могут быть терпимы в стенах приюта.
- В таком случае завтра же вы не откажите принять и мое прошение об отставке.
бросать насиженное место... бросать детей, к которым вы привыкли... нас, наконец... уж не говорю о себе... кто вас так любит... так ценит. Подумайте хорошенько, Елена Дмитриевна... Вы бедная девушка без связей и знакомств... Куда вы пойдете? Где будете искать места?
- Я все обдумала, дорогая Екатерина Ивановна, - твердо произнёс снова окрепший голос тети Лели... - И я верю твердо тому, что сказал Христос в своей притче о заблудшей овце... Помните, как бросил все свое стадо пастырь и пошел на поиски одной заблудшей овечки? Я возьму к себе Вассу, если вы прогоните ее, и приложу все мои старания исправить девочку и сделать из нее хорошего человека. И верю свято - мне это удастся... Верю, что душа у нее далеко не дурная - у этой бедной маленькой Сидоровой. Не испорченная, отнюдь... Откуда у ребенка может быть дурная душа? Неправильное воспитание в раннем детстве, привычка лгать и притворяться, чтобы не быть битой, сделали таковою Вассу. А зависть к другим породила собственная неприглядная обстановка... Вы не знаете ее детства? А я знаю... Нет, нет, если и преступница она по вашему понятию, то преступница поневоле, и я не могу бросить ее на произвол судьбы. Повторяю, если вы исключите ее из приюта, я уйду вместе с нею. Этого требует мой долг!
- Долг! долг! - рассердилась Екатерина Ивановна. - Бог с вами, неисправимая вы фанатичка долга. Успокойтесь! Никто не исключит вашей Вассы, раз вы ставите такие ужасные к тому условия. Но девочку надо наказать примерно.
- А не думаете ли вы, что она наказана и без того достаточно? - тихо прозвучал вопрос горбуньи.
- Чем это?
Екатерина Ивановна задумалась на мгновенье. Легкая тень промелькнула на ее добром лице.
- А пожалуй, вы и правы, - произнесли тихо губы начальницы.
Две тонкие руки протянулись к ней.
- Вы ангел, Екатерина Ивановна! - произнесла с жаром горбунья. - И если вам не противно поцеловать такого урода - поцелуйте меня.
Куда как хорошо!
- Но ведь "негодная", по-вашему, девчонка прощена, стало быть, и отставки не будет! - почти весело проговорила горбатенькая надзирательница и, пожав руку начальнице, поспешила к своим стрижкам.
* * *
Воспитанницы были очень удивлены в тот вечер, когда после вечерней молитвы услышали громкий возглас хорошо знакомого им всем голоса тети Лели.
- Подождите минуту в столовой, дети!
И горбатенькая надзирательница, остановившись у крайнего стола стрижек, шепнула мимоходом Вассе:
Чуть живая от волнения Васса, едва держась на ногах, выступила вперед... Пошатываясь на подгибающихся коленях, словно лунатик, не видя ничего перед глазами, прошла она на середину столовой и, обведя затуманенным волнением взором столы приюток, дрожащим, звонким голосом, далеко слышным по всей столовой, проговорила, срываясь на каждом слове:
- Паланя Заведеева... Прости, меня, Христа ради, прости... Я твою работу погубила... в печке сожгла из сердца... из зависти... прости, Паланя, Христа ради!
- А! - отозвался эхом рыдающий голос "цыганки"... - А! - и она дала волю слезам, упав головой на стол.
Приютки, взволнованные и потрясенные этой сценой, повскакали с мест и частью окружили Паланю, частью бросились к Вассе.
Но Васса, бледнее известковой стены столовой, молчала и только с мольбою глядела на тетю Лелю.
Расталкивая воспитанниц, с торжествующей улыбкой на губах к ней подходила Павла Артемьевна.
- Ага! Вот ты как! Так вот как! - заспешила она, волнуясь и задыхаясь, - полюбуйтесь на нее, дети! Хороша! Нечего сказать! Преступница! Дрянная злюка! Лгунья! Воровка! Ага! Осмелилась! Ну, да ладно - получишь свое, поделом получишь! Поделом! Марш со мною сейчас к Екатерине Ивановне! И духу твоего завтра же не будет у нас, мерзкая девчонка!
Тут надзирательница средних, пылая негодованием и гневом, схватила за руку потерявшуюся Вассу и потащила ее к дверям.
- Оставьте девочку, Павла Артемьевна! - прозвучал твердо и резко ее далеко слышный голос, и она в волнении провела рукою по своим стриженым волосам. - Оставьте Вассу. Она поступила очень дурно и нечестно. Но и перенесла, понятно, тяжелое наказание укоров собственной совести и того стыда, который пережила сейчас и еще переживает в эти минуты. К Екатерине Ивановне же ее не трудитесь вести. Екатерина Ивановна знает все о ее поступке и простила девочку.
При последнем слове горбатенькой надзирательницы Васса вырвала свою руку из руки державшей ее Павлы Артемьевны и, кинувшись к тете Леле, разрыдалась у нее на груди.
- Никогда... Никогда... не буду больше... Вы увидите... Я исправлюсь... я другая буду... Спасибо вам! Спасибо Катерине Ивановне... Милая, родненькая тетя Леля. Золотенькая! Ангелочек! Век... не забуду, век! - И прежде чем кто-либо успел удержать ее, Васса скользнула на пол к ногам горбуньи и, обвив руками ее колени, покрыла их градом исступленных поцелуев и слез...