В столовую Васса попала как раз вовремя, когда воспитанницы садились за стол. Тетя Леля встретила ее у двери.
- Где ты была, Васюта? - обратилась она к девочке, глядя на нее своими добрыми лучистыми глазами. На мгновенье дух захватило в груди Вассы.
- Под краном руки мыла, чернила с пальцев оттирала! - храбро солгала она и, не выдержав взгляда лучистых глаз горбуньи, багрово покраснела. Горбатенькая надзирательница внимательно и зорко взглянула на воспитанницу, однако не сказала ни слова. Васса поспешила к своему месту. Она издали еще заметила, что попечительница сидит за одним из столов старшеотделенок, а худая белобрысая чопорная Нан у них - младших.
Васса подоспела в то время, когда дежурная воспитанница разносила жидкий перловый суп с кусочками плавающего в нем мяса.
- Неужели вы будете есть эту бурду, мои пташечки? - прозвучал в эту минуту по всей столовой звонкий голосок баронессы.
- Что делать, Софья Петровна, на лучшую пищу нет средств у приюта! - отвечала спокойным и кротким голосом Екатерина Ивановна, и ее близорукие глаза сощурились еще больше, а по лицу разлился чуть приметный румянец.
- Но это ужасно! - волнуясь, подхватила Софья Петровна.
- Ничего-с, помилуйте, ваше превосходительство, - произнес невесть откуда вынырнувший Павел Семенович Жилинский, и его шарообразная фигурка скорчилась в три погибели в самом подобострастном поклоне, - помилуйте, не барышень же мы растим здесь, а будущую прислугу и бедных ремесленниц... - продолжал он, нервно потирая руки.
- Но это ужас, то, что вы говорите, monsieur, monsieur... - волновалась баронесса.
- Жилинский! - предупредительно подхватил толстенький эконом.
- Monsieur Жилинский, это невозможно! Тем более невозможно, что этим бедным крошкам предстоит нелегкая будущность труда и, может быть, лишений... Надо, чтобы они были сыты хоть в детстве, чтобы в более зрелом возрасте...
- У нас нет средств! - послышался короткий ответ Наруковой, и глубокий вздох, полный затаенной печали, всколыхнул грудь этой старой женщины.
- А на второе что дадут детям? - спросила баронесса, хмуря свои тонкие брови.
- Кашу с маслом.
- Но она по крайней мере питательна и здорова! - успокоившись немного, проронила Софья Петровна.
- Если не с прогорклым маслом, как давали осенью, - прозвучал резко чей-то молодой демонстративный голосок.
Мгновенная тишина воцарилась за столом попечительницы. Багрово покраснела начальница. Бледнее своей белой манишки стал эконом.
- Кто сказал это? - прозвучал затем спокойно и громко голос Екатерины Ивановны.
- Я! - И высокая фигура Тани Шингаревой поднялась со скамьи.
Бледная не менее его самого старшеотделенка Таня взглянула пристально и серьезно в самые глаза баронессы.
- Это правда, - проговорила она, - все же помнят, что и осенью два раза, и зимою, еще недавно, в начале декабря, было худое масло в каше и мы жаловались Екатерине Ивановне... Она нам из своих денег колбасы покупала. А я не бунтовщица, а люблю правду... Софья Петровна, поверьте мне... Вон и Антонина Николаевна и тетя Леля не раз заступались... - и взволнованная Таня махнула рукой и, опустившись на свое место, неожиданно громко заплакала.
- Нервы-с! Как у барышни, подумайте-с! - чуть слышно прошипел Жилинский.
- Павел Семенович, а ведь это правда... То есть правду Татьяна сказала, - вмешалась Екатерина Ивановна, и ее обычно прищуренные, плохо видящие глаза теперь раскрылись широко, как у ребенка, - масло было дурное... Ну, да дело прошлое, былого не исправишь никак! Вот мы с Софьей Петровной попросим вас поставщика сменить; может быть, другой молочный торговец будет лучше и станет поставлять продукты свежее, - и, кивнув головой растерявшемуся Жилинскому, начальница заговорила с попечительницей, присаживаясь тут же за стол рядом со старшими приютскими на их скамейке.
Получив должную мзду по заслугам, шарообразный эконом куда-то исчез, словно сквозь землю провалился.
- Ужасно, ужасно все это! Бедные дети! Милые мои рыбки! Кто мог знать, что они голодали за время моего отсутствия. Ах, боже мой! Боже мой! - искренне сокрушалась Софья Петровна.
В то же самое время за столом младшеотделенок шла непрерывная беседа другого характера.
Белобрысая Нан, восседая на почетном месте, уступленным ей тетей Лелей, говорила:
- Мы давно не виделись. Ты, Дорушка, подросла, Соня Кузьменко тоже... И Васса... А вот новенькая у вас - крошка! Новенькая, тебе не скучно больше в приюте? Домой не хочешь?
Маленькие серые глаза Нан обратились к Дуне. Та как раз в эту минуту вылавливала кусочки мяса из супа и укладывала их в бумажку.
Зорким взглядом Нан заметила, чем занималась новенькая, и глазки ее зажглись любопытством.
- Что это? Для кого это? Зачем ты прячешь мясо в карман?
Ах, как растерялась Дуня! Она стала вся красная, как кумач, и голубые глазенки ее испуганно замигали.
Растерянно, молча смотрела она на белобрысую "барышню", не смея произнести ни слова.
- Что же ты молчишь? Ты - немая? Дорушка, скажи мне, она не немая, нет?
Дорушка тихо подтолкнула под локоть свою подружку.
- Что ж ты, Дунюшка, отвечай. Нан - добрая барышня, она не обидит.
Но Дуня не знала, что ответить. Сказать, что мясо пряталось для Хвостика и Мурки, было нельзя. Разве можно выдать "секрет" отделения? Разве эта белобрысенькая Нан не скажет о нем баронессе-матери, а та в свою очередь Екатерине Ивановне, и Хвостик с Муркой будут изгнаны из приютского сада...
Но тут Дорушка снова подтолкнула Дуню.
Белобрысая Нан с самым серьезным видом перекрестилась, глядя на образ.
- Ну, вот. Страшно, что вы мне не верите. Разве я когда-нибудь выдавала вас?
Действительно, белобрысая Нан не выдавала сверстниц своих - приюток.
Она часто во время прошлой зимы навещала воспитанниц и, привезенная сюда с утра в эти коричневые стены, оставалась здесь до самого вечера, присутствуя на уроках приюток, играя с ними до ужина в большой зале. Перед ужином за ней присылалась худая, прямая, как палка, англичанка мисс Топ, и Нан уезжала, обещая приехать через неделю.
Дорушку, Вассу, Любочку и прочих приюток она знала по прошлым двум годам, а с Дуней, поступившей за ее отсутствие, еще не успела познакомиться. Но Дуня сразу понравилась своей кротостью чопорной и холодной по внешности Нан. Дуня же со страхом и смущением поглядывала на "барышню", обладавшую такими сдержанными манерами, каждое движение у которой было рассчитано, точно у взрослой.
Тут Любочка Орешкина наклонилась к плечу Нан и стала ей оживленно шептать что-то. Любочка лучше других знала маленькую баронессу, так как ее, Феню Клементьеву и еще кой-кого из "любимиц" Софья Петровна часто брала на воскресенья и праздники к себе для развлеченья Нан, казавшейся слишком старообразной и недетски серьезной без подходящего общества для своих лет. Эти побывки считались огромным праздником для детей приюта. Избранницам завидовали все, так как мечтою каждой девочки, не только стрижки, но и "старшей", было провести хоть часик в роскошной квартире баронессы, где было столько сказочно-прекрасных вещей, где целый день звучал рояль и подавались на обед такие царски-изысканные блюда!
Хорошенькое личико Любочки почти вплотную приникло к некрасивому большому уху маленькой баронессы. Слышны были только изредка срывающиеся, слишком звонко сказанные ответные слова...
- Мурка... Хвостик... в саду... Носили кушать ежедневно... Живут в огромном ящике... Мы придвинули к забору, чтобы не ушли... В ящике отверстие есть, чтоб не задохлись... Огромадный он, тот ящик... Им не скучно... Мы на два часа их выпускаем... гулять... Хочешь, покажем? Оставайся до вечера!
Любочка хотела еще прибавить что-то, но тут приютский сторож внес огромную корзину с лакомствами, купленными баронессою для "ее рыбок и пташечек". И детские головки закружились от предстоящей радости "пиршества".
Нан в это время, стоя подле стула Софьи Петровны, просила мать:
- Maman, будьте так добры, оставьте меня здесь до вечера. Мисс Топ приедет за мною... Можно, да?
Софья Петровна мельком оглянула всю нескладную фигуру дочери... И опять, как и в миллионный раз со дня рождения дочери, подумала бегло:
"Бедная Нан! Как она некрасива! Немного радостей даст жизнь этой девочке. И потом, этот характер! Ни приласкаться, ни поговорить не может! Холодная, черствая, замкнутая натура! Странно, что у меня, такой жизнерадостной и откровенно-ласковой со всеми, такая дочь?"
Та неловко чмокнула на лету душистую ручку матери и ровным, неторопливым шагом отошла к стрижкам, сиявшим от щедрых приношений попечительницы.
Софья Петровна уехала тотчас же после раздачи лакомств, наскоро перецеловав теснившихся к ней ближайших девочек, указав Екатерине Ивановне, кого к ней прислать в ближайшее воскресенье и пообещав начальнице изыскать новые средства для улучшения стола приюток.
Маленькая Нан осталась среди детей.