Прошло две недели... Весна медленно, но твердо вступала в свои права!
Мартовское солнце грело во всю... Воробьи чирикали на крыше, а снег таял и таял, постепенно теряя свой прежний белый, нарядный вид и смешиваясь в одну серую массу с петербургскою уличною грязью.
Стояло светлое, радостное утро начала весны.
Князь Увалов только что проснулся... Его лицо носило на себе следы уныния и грусти... Он видел сегодня странный сон. Ему приснилась его мертвая Леля. Она пришла к нему, наклонилась к его постели и, протянув ему белый и нежный цветок лилии, сказала: "Папа, не грусти обо мне, милый! Мне хорошо на небе... Я думаю о тебе, мой дорогой, и молю Бога, чтобы Он послал как можно скорее покой и мир в твою наболевшую душу".
Она тихо коснулась его лба губами, но когда князь захотел обнять ее, девушка отделилась от пола, одной рукой благословляя его, в другой держа нежный цветок лилии и... исчезла как в тумане.
Князь проснулся, но белое видение с нежным цветком и с благословляющей рукою не шло из памяти и стояло перед ним как наяву.
"Надо попросить художника написать ее именно такою: благословляющей и с лилией в руке. Вероятно, картина еще не окончена и возможно изменить ее сюжет так, как я желаю"... - решил мысленно князь и, позвонив слугу, приказал ему как можно скорее давать одеваться.
Через час кровный рысак Увалова домчал его до серого домика, ютившегося на Выборгской стороне.
Князь позвонил у подъезда.
- Здесь живет художник Марин? - обратился он к отворившей ему дверь Нюре.
- Да... Здесь... Только дяди нету дома... Он вышел куда-то... скоро вернется, - залепетала смущенно девушка при виде важного посетителя.
- Я подожду его, - произнес князь и, сбросив шубу, прошел в комнату.
- Занимайтесь своим делом, а я посижу один, милая барышня! - кивнул он головою все еще не оправившейся от смущения Нюре и мысленно добавил, глядя на нее:
"Моя Леля должна была бы быть теперь как раз в этом возрасте!"
И он снова погрузился в глубокие скорбные думы о дочери.
Минуты бежали, но князь не замечал их. Образ умершей дочери снова выплыл перед ним, лаская его своими лучистыми глазами, благословляя его нежной, маленькой рукой.
Одну минуту он увидел ее так ясно, что невольно подался вперед, протянул руки и весь бледный замер от неожиданности.
Вдруг чуть слышный легкий стон послышался за стеною.
Князь насторожился... прислушался... Тишина... Ни звука...
Спустя несколько минут новый стон с поразительной ясностью достиг до его слуха. Увалов бросился к двери, пробежал коридор и толкнул маленькую дверцу, за которой слышался стон. Его глазам представилась странная картина. За мольбертом сидел юноша, бледный, исхудалый, с горящими отчаянием глазами. Правой рукой, вооруженной кистью, он водил по полотну картины, левую крепко прижимал к сердцу и изредка испускал короткий, мучительный стон. Он был так поглощен своей работой, что не слышал, как вошел и остановился за его спиною князь.
Увалов бросил взор на полотно и остановился в оцепенении. На него смотрели оттуда, как живые, глаза его Лели, те самые глаза, которые не удавалось до сих пор изобразить ни одному художнику и которые он, отец, один только знал. А вся фигура изображенного на не оконченной еще картине ангела до того была похожа на умершую дочь князя, что исстрадавшемуся показалось, точно перед ним стоит восставшая из гроба его ненаглядная Леля...
Несколько минут князь молча, пораженный и удивительным сходством и мастерством исполнения, простоял на пороге комнаты.
Когда первый момент восторга прошел, князь с недоумением посмотрел на худого, бледного юношу, водящего кистью по полотну. Ловкость и уменье, с какими юный художник бросал краски на полотно, не допускали сомнения в том, что не кто иной, как именно этот юноша писал всю картину и что именно он, этот юноша, сумел уловить чистое, неземное выражение глаз его Лели и передать его на полотне.
Князь терялся в догадках.
Вдруг Алеша вскочил с места, отбросил кисть... Глаза его мрачно загорелись, губы покривились горькой усмешкой.
- Кажется, хорошо! - произнес он глухо, не заметя присутствия князя, - но это опять будет не моя, а чужая картина! Проданный труд! Проданный талант! О, Дмитрий Марин, ты хорошо придумал свою адскую затею.
И он судорожно зарыдал, наклонив голову у мольберта.
Алексей быстро вскочил на ноги, испуганный, пораженный.
Перед ним стоял совершенно чужой, незнакомый человек.
- Кто вы? Зачем вы? - залепетал в смятении Алеша. - Сюда нельзя никому входить! Уйдите, ради Бога! Уйдите!
- Нет, я не уйду, мой мальчик, - послышался твердый ответ князя, - не уйду ни за что! Я слышал случайно сорвавшиеся у вас слова, слова, подсказанные мукой сердца, о проданном таланте и о чьей-то дьявольской затее. И я понял все! Вы творец этой картины, юноша, этой талантливой работы, а не кто другой! И я благословляю вас за нее, за мою Лелю, которую вам удалось воспроизвести на полотне, как живую!
И, как подстреленная птица, он тяжело рухнул без чувств к ногам князя.