• Приглашаем посетить наш сайт
    Литература (lit-info.ru)
  • Лидочка

    Лидочка

    I.

    — Гулины воротнички куда класть прикажете?

    — Все равно, Даша.

    — А бархатную курточку оставите здесь? Выросли они из нее очень, барыня.

    — Все равно, оставь здесь.

    Краснощекая, плотная Даша, с улыбающимся лицом, на котором, в виде забавной пуговки, торчит крошечный носик, растерянным недоумевающим взглядом смотрит в глаза своей барыне.

    Эти глаза заплаканы, красны, и на всем бледном, худеньком болезненном личике видно много страданья.

    «Ишь, ведь, убивается! — про себя размышляет Даша. — Видно, нелегко со своими расставаться!»

    И она упирается обеими руками в груду белья, наложенного горкой, и сильно захлопывает крышку дорожного сундука, обитого клеенкой и украшенного металлическими пуговками.

    Громкий продолжительный звонок долетает из передней настойчивым звуком. За ним второй, третий, четвертый…

    — Иди же, отопри, — говорит Елена Александровна Даше, — дети вернулись.

    Лишь только горничная скрывается за дверью она быстрым движением схватывает полотенце и, обмакнув ее в кувшин с водою поспешно обтирает лицо, раскрасневшееся и вспухшее от слез.

    «Избави Бог, дети заметят!»

    О, они ничего не должны знать, как ей тяжело, их маме, особенно он, ее Гуля, ее крошка, ее радость!

    Он и без того такой слабенький, болезненный, чуткий. Она бережет его, как можно только беречь свое сокровище!

    Лидочка — не то. Лидочка не так чутка и совсем не такая, как Гуля…

    Лидочка спокойно приняла бы известие о том, что, может быть, никогда уже в жизни уже более не увидит матери…

    Лидочка такая крепкая, сильная, никогда не волнующаяся… Ничем ее нельзя ни тронуть, ни всколыхнуть. Елене Александровне даже немножко досадно на дочь. Точно Лидочка и не нуждается в ее материнских заботах и ласках. Елене Александровне кажется, что Лидочка не любит ее, никогда не подойдет приласкаться к ней, а если мать сама притянет ее к себе, обоймет или поцелует, то у девочки глаза расширяются и становятся не то испуганными, не то удивленными. И при виде этих глаз у Елены Александровны пропадает всякое желание приласкать Лидочку, а с ним исчезает и чувство материнской нежности по отношению к дочери, и вся любовь ее переносится на маленького Гулю, ласкового и милого по отношению к ней.

    Наружно она не делает никакого отличия между детьми: у них одинаковые наряды, белье, платьица, игрушки. Даже кружева и ленты для отделки их костюмов она старается отыскать одинаковые — это ее привычка, ее обыкновение… Но в глубине ее сердца между ее чувством к Лидочке и чувством к Гуле — большая разница. Елена Александровна бесконечно рада, что с нею поедет Гуля, только Гуля, а Лидочка останется здесь с отцом.

    Елена Александровна болеет давно. У нее долгая, тягучая и серьезная болезнь. На Юге, за границей она может жить и поправиться даже в два, три года, но здесь в Петербурге ей оставаться нельзя. Доктора послали ее в Ниццу… Ее муж не может ехать с нею. У него служба. Они не так богаты, чтобы он мог не работать.

    Александровне, чувствовала себя счастливее, лучше, отца она любила как будто больше, нежели мать.

    И все-таки Елене Александровне было жаль расстаться с дочерью на долгие месяцы, может быть, годы и она горько плакала о том, что благодаря холодности и эгоизму Лидочки, ничем не возвратившей любви своей к матери, она должна лишиться ее общества.

    II.

    — Мама! мама! ты здесь… а мы искали тебя в столовой…

    — Я думал, что ты спряталась, как вчера, за портьеру.

    — Нет, это я думала!.. и первая тебе сказала, да!

    И двое детей, семи и пяти лет, разрумяненные морозным воздухом, одетые в одинаковые щегольские пуховые шубки, делавшие их похожими на маленьких эскимосов, проворно вбежали в комнату, держа каждый по красному воздушному шару в руке.

    — Это откуда? — спросила Елена Александровна, одной рукой притягивая к себе прелестного хрупкого темноглазого ребенка, до смешного похожего на нее, a другую протягивая толстенькой семилетней румяной Лидочке, так и пышущей здоровьем и веселостью.

    — C'est monsieur, qui leur a achete. Nous avons rencontre monsieur sur le quai, madame![1] — поспешила пояснить пожилая француженка, вошедшая в комнату вслед за детьми.

    — Да, да, это папа! — подхватила Лидочка, поблескивая светлыми, ярко разгоревшимися глазками. — Мы встретили папу на набережной с каким-то господином, толстым, толстым…

    — Parle donc francais![2] — круто оборвала Елена Александровна речь девочки, с неудовольствием замечая, что Лидочка скорее похожа на маленькую крестьяночку, нежели на ребенка хорошей семьи.

    — Oui, maman,[3] - сразу как бы осеклась девочка и стала при помощи m-lle Люси и горничной стягивать с себя шубу и гамаши.

    Гуля без церемонии вскарабкался, как был, одетый, на колени матери и, гладя ее раскрасневшиеся щеки, целовал ее нос, губы, глаза и брови, приговаривая тихим шепотом, чтобы не быть услышанным гувернанткой и Дашей.

    — A ты опять плакала? Да, плакала… плакала, маленькая…

    Он в минуты особенной ласки всегда называл так мать.

    — Полно, Гуля! что ты сочиняешь: просто у мамы глазки болят, — попробовала успокоить Елена Александровна мальчика, a непокорные слезы так и застилали глаза, рискуя вылиться ежеминутно.

    Ей стало, однако, как-то теплее на сердце от этой бесхитростной ласки ее любимца.

    «Какой он чуткий, ангелочек мой, капелька моя! — мысленно награждала она ласковыми именами своего мальчика. — Ведь вот Лидочка не заметила, что глаза наплаканы, a этот! о, ангелок мой маленький!..»

    И она прижала сына к себе и стала осторожно стягивать с его несколько кривых ножек теплую обувь.

    Гуля подставлял ножки матери и говорил, не умолкая и не спуская с ее милого, изнуренного лица своих темных и прелестных, недетски серьезных глазок.

    — Не плачь, маленькая… Будешь плакать, заболеешь… Придет доктор и лекарство пропишет… горь-ко-е… Ты плачешь, что Лидочка с папой не едут с нами в Ниццу?.. Так, ведь, им и в деревне хорошо будет… там сад… река… малина! а потом мы приедем им апельсинов привезем. Много.

    — И миндалю! — подхватила Лидочка и, подпрыгнув на одной ножке, завертелась волчком по комнате.

    — И миндалю! — серьезным тоном подтвердил маленький человечек и потом добавил совсем уже шепотом, припав губами к самому уху матери: — Не плачь же, маленькая, слышишь? а я тебе подарю мой шар… Нам папа купил по шару на набережной у мужика… Встретил нас и купил, один Лидочке, другой мне. На, возьми мой, маленькая, я тебе его дарю, мне не нужно.

    И он совал в руки матери комочек ниток, на котором держался большой красный шар.

    — Нет, нет, у меня возьми, мамочка, — подскочила Лидочка, окончательно забывая о том, что следует говорить по-французски. — Мой лучше, на!

    Елена Александровна поцеловала обоих и отослала в детскую играть.

    Лидочка побежала вперед, подскакивая на ходу по своему обыкновению. На пороге она оглянулась и поманила брата, медленно слезавшего с колен матери.

    — Лида, пойди сюда! — позвала ее Елена Александровна.

    — Что, мамочка? — и девочка быстро и незаметно дернула оборку платья.

    Она уже привыкла, что мать ее зовет только для того, чтобы поправить костюмчик и волосы или же пожурить слегка за какую-нибудь детскую провинность, и потому стояла теперь в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу, и, не мигая, глядела на мать.

    — Послушай, Лидочка, — начала Елена Александровна, — ты будешь умницей во все время моего отсутствия?

    — Да, мама.

    — Будешь слушаться m-lle Люси?

    — Да, мама.

    — Не будешь скучать без меня и Гули?

    Лидочка подумала немного и потом, тряхнув головою, ответила, краснея под пристальным острым взглядом матери:

    — Мы будем часто писать вам с папой, а потом вы приедете…

    — А что же ты будешь делать без нас в деревне?

    — О, многое! — воскликнула Лидочка и сразу оживилась. — Буду работать в цветнике, полоть гряды, даже в поле буду убирать сено с бабами… Папа сказал, что можно, — поторопилась она прибавить и смущенно покосилась на мать.

    Но Елена Александровна слушала с ласковой ободряющей улыбкой, и при виде этой улыбки Лидочка подхватила с новым запасом оживления:

    — А потом еще папа обещал подарить мне маленький велосипед, настоящий, как у него, двухколесный, и мы будем с ним вместе кататься по саду… Это будет очень весело!

    — Нет, она бессердечная какая-то, эта девочка! — с неудовольствием заметила про себя Елена Александровна. — И совсем не любит меня. Веселиться думает без матери.

    И резко оборвав Лидочку, отослала ее играть.


    III.

    Самовар докипает на столе, заканчивая свою монотонную песенку.

    Гуля сидит на своем высоком детском стуле и лениво потягивает подслащенное молоко из граненого стаканчика.

    Гуле хочется спать, у него давно слипаются глазки, но он болтает без умолку какую-то милую детскую чепуху…

    Лидочки нет с ними… Лидочка больна… Утром, вернувшись с гулянья, она жаловалась на боль в горле. Ей сделали компресс и положили в кроватку. К вечеру начался жар… Их домашний доктор, лечивший постоянно обоих детей от всяких немощей, осмотрел девочку и, отозвав Елену Александровну в сторону, шепотом заявил, что у Лидочки начинается корь и что надо отделить Гулю.

    Корь — обыкновенная болезнь в детском возрасте…

    Лидочка — здоровая, крепкая по натуре девочка, и Елена Александровна не только не испугалась за дочь, но и подосадовала в душе на ее болезнь, помешавшую им выехать на другой день за границу.

    … все уложено, закрыто и забито — билеты на места в спальном вагоне взяты, и вдруг… эта противная, ненужная корь. Чего доброго, еще, не дай Бог, заразится Гуля. Правда, она не ходит туда, в детскую, и сдала Лидочку на полное попечение мисс Люси и Марфушки, Дашиной помощницы.

    Добрая француженка, любившая детей, как своих собственных, взялась выходить девочку, и Елена Александровна вполне спокойна за дочь… И Марфуша прекрасная сиделка и просто обожает Лидочку. К тому же у девочки довольно легкий случай заболевания, и она, Елена Александровна, разговаривает с нею через маленькое окошечко, выходящее в коридор из детской, Лидочка сидит на постели и улыбается веселой и здоровой улыбкой. Да и температура у нее невысокая: всего 37,5. Успокоив самое себя этими доводами, Елена Александровна уделяет теперь все свое внимание сыну…

    — Пора спать, Гуля, — говорит она и, взяв его на руки, осторожно несет к себе в спальню.

    Гуля в восторге. Во-первых, его уложит сегодня не Люси, а мама, сама мама, его «маленькая», которую он обожает и с которой будет спать на широкой маминой постели, пахнущей майским ландышем, а во-вторых, благодаря этой кори, которая представляется Гуле не иначе, как сморщенной старушкой с очками на носу, они с мамой не уедут до тех пор, пока не поправится Лидочка. Правда, он любит папу и Лидочку гораздо меньше, нежели маму, но и они очень дороги его маленькому сердечку, и ему бесконечно жаль расставаться с ними.

    — Мамочка, — бормочет он, засыпая, — когда мы вернемся из Ниццы, я буду уже большой мальчик?

    — Да, котенок, будешь… А теперь спи!

    — И привезем Лидочке апельсинов?

    — Да, да, привезем… Спи же, спи, котик!

    — И тогда уже кори не будет? — неожиданно делает он свой вывод и, притянув ручонками голову матери к подушке, на которой рассыпались его пепельные кудри, шепчет чуть внятно, скованный дремотой. — Ложись и ты рядом, маленькая! Гуле скучно одному!

    Елена Александровна не заставляет повторять приглашение, быстро сбрасывает с себя платье и обувь и, юркнув в постель, прижимает к себе худенькое, дорогое тельце, все окутанное до пят в длинную ночную рубашонку.

    — и мать, и сын — кажутся такими маленькими на этой громадной, громоздкой постели…

    Через пять минут оба спят, как убитые….


    IV.

    — Барыня, а барыня! вставайте, барышне дурно… вставайте, барыня! — сквозь сон слышится Елене Александровне тревожный голос Даши.

    Она быстро вскакивает и садится на кровати:

    — Что? что такое?

    — Барышне худо… m-lle Люси за доктором послали… сейчас приедет.

    — Да, да, хорошо, что послали, — затуманенная сном, лепечет Елена Александровна и вдруг, сделав невероятное усилие, широко раскрывает глаза. — Который час, Даша?

    — Около одиннадцати.

    — А барин дома?

    — Барин в клубе… послали за ними… Вот извольте туфли, барыня.

    В детской навстречу ей бросается взволнованная и растрепанная Люси. На глазах у нее слезы.

    Лидочка сидит в постели, вся красная, как мак, и лепечет что-то невнятно, вперив пристальный немигающий взгляд в одну точку.

    Елена Александровна бросается к ней.

    — Лидочка! Лидуша! что с тобою?

    Минут через десять входит доктор, за ним вторая горничная, Марфуша, вносит лампу под зеленым абажуром. Лидочка узнает Марфушу и манит ее к себе, потом снова начинается бред.

    Доктор после продолжительного осмотра целует девочку в горячий лобик и при помощи Марфуши открывает ей рот. Там, немного повыше языка, вокруг горлового отверстия, ясно виднеются белые пятна… При виде этих пятен у Елены Александровны, заглянувшей тоже в ротик ребенка, вырывается крик отчаяния и ужаса:

    — Господи! этого еще недоставало!..

    Она в последнее время читала много медицинских книг, преимущественно о детских болезнях, боясь за слабенького Гулю, и отлично знает, что эти налеты бывают только при дифтерите…

    … У него испуганные глаза и нахмуренные брови. К тому же Лидочке очень, очень плохо… Она дышит с трудом и уже не узнает своей любимицы, Марфуши…

    Елена Александровна схватывает руку доктора и, с силой тряся ее, кричит, волнуясь и задыхаясь:

    — Она умирает? Скажите, умирает? Да?

    — Бог знает, что вы говорите, милая барыня! — с деланым спокойствием отвечает он.

    — Нет! нет, я знаю! Она умрет от дифтерита, — бледная, как платок, твердит Елена Александровна и вдруг, обернувшись на шум шагов входящего мужа, шепчет глухим, упавшим, раздавленным смертельной тоской голосом. — Слышишь, наша дочь умирает от дифтерита!..


    V.

    — неизвестно. Должно быть, день, потому что Кирилл Петрович на службе… Ночи он аккуратно проводит у постели больной дочери рядом с женою…

    Они ни о чем не говорят, но думают много, мучительно много… Отъезд в Ниццу отложен на неопределенное время. Пока не поправится старший ребенок, Елена Александровна не уедет. День и ночь ее, усталую, измученную бессонницей и заботами, не переставая, точит одна и та же мысль:

    — Что будет, если Лидочка заболеет в ее отсутствие? Кто будет ее отхаживать без матери?

    Сегодня третий день, как больная в одном положении… Уезжая на службу, Кирилл Петрович сказал то же самое жене, что говорил теперь ежедневно:

    — Если, не дай Бог, что-либо случится, пришли за мною.

    глаза, ставшие громадными в короткое время мучительной болезни.

    Эти глаза смотрят на нее, не узнавая матери, и заплетающийся в бреду язычок называет ее поминутно то Люси, то Марфушей.

    Иногда легкий стук в коридорное окошечко будит Елену Александровну из ее тяжелого оцепенения, и в стекле появляется прелестная пепельная головка с длинными локонами… Но она машет головке руками и умоляющим жестом указывает на больную:

    «Не испугай ее! Она забылась!»

    И пепельная головка усердно трясет своими локонами в знак того, что поняла «маленькую», и исчезает.

    … Но в эту минуту больная, встревоженная шорохом, застонала, и она опрометью кинулась к ней…

    Лидочка


    VI.

    Ночь долгая, долгая… Елена Александровна все сидит, прикованная к своему стулу, и не спускает глаз с личика ребенка. Мужа она уговорила пойти прилечь в кабинете, дав ему слово, что разбудит, если положение Лидочки ухудшится.

    Но этого ухудшения она уже больше не боится… Лидочке лучше сегодня… Лобик ее увлажнился, и дышит она много спокойнее и ровнее. Вот она пошевелилась на постели… Елена Александровна заботливо склоняется над нею… В полумраке комнаты, чуть освещенной крошечным огоньком лампады, она не может понять, спит или не спит ее девочка.

    — Марфуша! — слабо доносится до слуха Елены Александровны.

    — Пить хочешь, родная? — напряженным шепотом спрашивает она.

    — Нет, Марфуша! — шепчет Лидочка, уверенная, что у ее постели сидит горничная. — Я не хочу пить! — и, помолчав с минуту, снова шепчет. — A как ты думаешь, Марфуша, наши уже доехали до Ниццы? Мне так скучно без них… особенно без мамы… Я не увижу ее до осени… и Гулю тоже… Гуля обещал привести апельсинов, но мне не надо… не хочу! Я хочу маму.

    «Бредит!» — с тоскою подумала Елена Александровна, ниже склоняясь над постелькой.

    — Так хочется маму… — повторяет Лидочка с тоскою, и ее слабенький голосок дрожит сильнее. — И зачем она не зашла ко мне проститься, когда уезжала!.. Я ведь люблю ее, Марфуша! Так люблю, когда она приходит крестить и целовать меня ночью. Ах, Марфуша!.. Сначала она подходит к Гулиной кроватке… стоит над ним долго-долго… потом к моей, перекрестит, поцелует и опять к Гуле… A я стараюсь не засыпать с вечера как можно дольше, чтобы увидеть ее… Сонную она целует меня крепче, нежели днем. Иногда m-lle Люси раз десять подряд спросит меня, когда я лежу в постельке: «Dormez-vous, Lydie?»[4] — a я нарочно закрою глаза и притворяюсь спящей. И жду… жду маму… A раз… я ждала долго… долго… она не пришла… т. е. пришла к Гуле, поцеловала перекрестила его, a про меня забыла, прошла мимо моей постельки и даже не остановилась… Я тогда долго проплакала, кажется, до утра и все думала, в чем я провинилась за день и за что сердится мама… Да, ты слушаешь меня, Марфуша?..

    Елена Александровна, почти задушенная подступившими к горлу рыданиями, хочет отвечать и не может.

    — Марфуша! — уже настойчивее и тверже повторяет слабый голосок, и, не получая ответа, маленькая головка поднимается с подушки и зоркие сознательные глазенки смотрят в упор на мать.

    — Мама! — слабо и восторженно срывается с запекшихся губок Лидочки, — это ты, мама? Ты не уехала?..

    Счастливая улыбка разливается по исхудалому личику больной. Елена Александровна рыдает навзрыд, осторожно сжимая в своих объятиях слабенькое тельце девочки…

    Ярко улыбается апрельское солнышко в громадные окна детской.

    Слабенькая, худенькая Лидочка, остриженная под гребенку, сидит посреди ковра на маленьком детском стуле с любимой куклой Алькой на коленях. Гуля, вооруженный палками от комнатного крокета, изображает собою гребца и капитана в одно и то же время.

    — Ну, скорее, — важно говорит ему Лидочка, — торопитесь грести, мой милый, так мы никогда не доедем!

    — он стоит, открыв ротик, посреди ковра и к чему-то прислушивается.

    — Что ты? — спрашивает Лидочка, и вдруг алая краска заливает ее бледные щечки. — Это — она! Непременно она! Я знаю ее шелест! — лепечет она с радостным восторгом.

    Да, это она! Их мама.

    С легкостью девочки вбегает она в комнату, охватывает обоих детей разом и валится вместе с ними на ковер с криком, визгом и смехом…

    — Что ты делаешь, маленькая? — с неподдельным ужасом восклицает Гуля. — Ты прошла по морю… и замочила ноги. Ведь мы ехали в Ниццу…

    — Только «по-нарочному», — подтверждает Лидочка, и оба виснут на шее матери.

    А в спальной барыни краснощекая Даша распаковывает сундуки и корзины, и уложив в них Лидочкины вещи и игрушки, снова запаковывает их.

    Лидочка едет с мамой и Гулей. Папа будет навещать их в летние месяцы, иначе он не может — у него служба… Лидочка счастлива, а Елена Александровна еще счастливее дочки…

    Она поняла, как крепко любит свою маму ее девочка и ни за что не расстанется с нею…

    ________________________________

    … Мы встретили его на набережной.

    2 Говори же по-французски.

    3 Хорошо, мамочка.

    4 Спите ли вы, Лида?

    Разделы сайта: