Вовочкина мама играет в театре. Вова видел не раз этот театр: большое круглое здание с белыми колоннами и с мраморными фигурами, поддерживающими эти колонны. Часто-часто Вовочка провожает маму в театр, до красивого подъезда, где их встречает бородатый сторож, который низко-низко кланяется маме. И не один он так низко кланяется Вовиной маме. Прохожие часто останавливаются перед мамой, в то время как она, в щегольской серой шубке, гуляет с Вовочкой, и говорят довольно громко:
— Наша знаменитая Иртеньева!
Вовочка не знает, что это значит «знаменитая», но думает, что это что-то очень, очень хорошее, потому что лицо у мамочки делается веселое-веселое, когда ее называют «знаменитой».
И в газетах про маму пишут. Вовочка слышал раз, как мама читала в столовой отрывок из большой-большой газеты: «Знаменитая Иртеньева снова вернулась из-за границы, и весь Петербург скоро увидит на сцене нашу звезду».
Вовочка никак не может понять, почему маму называют в газете «звездой», когда звезда бывает только на небе и блестит-блестит, а мама не блестит, а играет в пятнашки и прятки с ним, Вовочкой. Ах, как им весело тогда бывает обоим! Тогда мама совсем забывает, что она «знаменитая» и что о ней пишут в газетах, и умеет прятаться так искусно, что Вовочка ни за что не может найти ее нигде до тех пор, пока мама не откликнется тоненьким-претоненьким голоском:
— Ау, Вовочка, я здесь!
Тогда Вовочка отыщет маму, и оба они смеются так, что упадут на пол и не могут подняться.
A раз мама спряталась под стол, на котором стояла лампа. Стол пошатнулся, и лампа разбилась.
Мамочка хотела поддержать лампу и потащила со стола вазу с цветами.
И ваза разбилась и лампа. Это было очень смешно, хотя и жаль лампы и вазы.
Как-то раз пришел высокий толстый господин и спросил Вову:
— A ты в театре не бываешь, бутуз?
Вовочка сказал, что не бывает.
— И никогда не видел, как мама играет?
— Никогда!
— Сведите его в театр, — сказал толстый господин, который был очень похож на прачку Акулину, потому что у него не было бороды и усов, и лицо было такое же круглое и лоснящееся, как у неё. — Непременно сведите!
— На детский спектакль сведу! — обещала мама, и Вовочка захлопал в ладоши.
Мама играла в этот вечер, и Вовочку повезла в театр его бонна — «фрейлейн», как он ее называл.
Ах, как это било весело!
На мальчика надели бархатный костюм и новые сапожки. Фрейлейн расчесала Вовочке его пышные локоны, отчего Вовочка стал разом похож на красивую французскую куклу, которую он видел в игрушечном магазине.
И фрейлейн принарядилась: надела новую шелковую кофточку и пояс с пряжкой.
Потом поехали в театр и сели в ложу: Вовочка и фрейлейн.
A мамочка была за сценой и приготовлялась играть. Высокий толстяк принес Вове целую коробку шоколаду.
Вова угостил фрейлейн и себя не забыл при этом. Из соседней ложи выглянула хорошенькая нарядная девочка. Угостили и ее.
Ах, как все было весело!
На сцене был изображен лес.
Потом появились какие-то люди. Они стали кричать и махать руками. Вовочка смотрел на них и думал:
«Вот, если бы я махал так руками, то фрейлейн наверное наказала бы меня, потому что это не прилично».
Но люди по-прежнему махали руками, и никто их не наказывал.
Потом они все исчезли куда-то, а откуда-то пришел черный человек и стал так кричать, что девочка в соседней ложе испугалась и спряталась за спину своей мамы.
Потом появились снова люди. Они тащили какого-то старого-старого человека, который просил их о чем-то… Черный увидел старого, и они оба заговорили разом громко, громко… Вовочка не разобрал ничего из того, что они говорили и был очень рад, когда занавес опустили, и он снова мог разговаривать с соседней девочкой и есть конфеты. Музыка проиграла что-то очень веселое, так что Вовочке ужасно захотелось проплясать польку, которой его недавно выучила фрейлейн, и снова поднялся занавес.
Тут Вовочка даже рот раскрыл от изумления: на сцене стоял трон, а на троне сидела царица.
Хотя у царицы были длинные до пят золотые волосы и алмазная корона, и роскошное белое платье, блестевшее, как солнце, — Вовочка сразу узнал в царице маму.
Он и про конфеты забыл, и про польку, и про соседнюю девочку в ложе.
Мама говорила что-то очень долго окружавшей ее свите рыцарей и дам, одетых похуже чем мама, но все-таки очень нарядно.
И вдруг неожиданно появились те люди, которые так махали руками в первом действии, и черный с ними, и старик.
У старика были скручены руки за спиною и его грубо тащили вперед.
Увидя маму, то есть царицу, старик упал на колени и стал просить:
— Пощади меня! Пощади!
A мама, то есть царица, все качала головою… И рыцари качали, и дамы… A черный человек говорил что-то скоро, скоро и так громко, что его можно было услышать на пощади театра. A старик все стоял на коленях, ломал руки и молил о чем-то.
Вовочка, не отрываясь, смотрел на старика, и сердце его билось сильно-сильно. Ах, как ему было жаль бедного старичка… Вова никак не мог понять, почему мама не хочет пощадить его. Что-то щекотало у него в горле, а на глазах дрожали слезинки. Вдруг старик упал на колени и вскричал, рыдая:
— Прости меня, царица, ради детей моих ярости!
Тут случилось нечто неожиданное.
Вовочке так ужасно больно сдавило грудь от жалости к бедному старику, сердечко его наполнилось таким состраданием, что он не выдержал, вскочил со своего места и, громко рыдая (гораздо громче, нежели плакал старик на сцене), вскричал:
— Прости его, мамочка, прости, пожалуйста! Он больше не будет… У него маленькие дети!.. Пожалуйста прости…
Вовочка еще хотел сказать что-то, но тут фрейлейн подхватила его на руки и вынесла из ложи.
Вовочка плакал всю дорогу от театра к дому, а когда приехала мама, он уже лежал в постели и от него пахло валериановыми каплями.
Первое, что спросил Вовочка при виде мамы, «Простила ли она бедного старика, или нет?»
Но Вовочка нисколько не жалел об этом. Он не хотел видеть больше царицу маму, которая так сердилась на бедного старика и заставляла его плакать. Он даже как-то боялся «той мамы», в роскошном блестящем платье и с волосами до пят, отливающими золотом.
В эту ночь Вова уснул не скоро, а когда уснул, то ему долго снилась царица-мама, и он горько плакал во сне, прося ее простить бедного старичка…