В тот же вечер Валентина играла новую роль.
В последнее время ей не приходилось выступать на подмостках, так как в пьесах, входивших в репертуар их театра, не было достаточно значительной роли для амплуа, занимаемого ею. И только через два месяца после перерыва, в первые весенние дни ей прислали прелестную роль в пьесе Островского и Соловьева - молоденькой простенькой девушки, выросшей в деревенском захолустье.
Роль понравилась Валентине. Она быстро вообразила себя в ней и тот успех, который ожидал ее у публики. В успехе она уже теперь не сомневалась. Она сознавала свою силу и гордилась собою.
Но учить роль было положительно некогда. После утреннего чая, начиналась езда по магазинам, беседы с портнихами, благо теперь снова завелись деньги, на которые Валентина могла делать себе костюмы.
"Лиха беда начать", - как говорит русская пословица, а "беда" уже давно началась у Валентины и теперь только продолжалась, не будучи в силах остановиться. Дело в том, что за первым костюмом Снегурочки, та же Марфенька снабдила ее и другими костюмами или материями для них, а то и попросту деньгами. Раз уже начав кредитовать, молодая Лоранская не могла лишить себя столь заманчивой возможности хорошо одеваться. А ее счета у Марфеньки все росли не по дням, а по часам, хотя Валентина, казалось, мало заботилась об этом.
- Э, пустое! - с беспечностью ребенка утешала она самое себя. - Выплачу, отдам понемногу! А одеваться на сцене кухаркой нельзя. Публика осудит, да и товарищи тоже.
При этом Валентина совершенно упускала из виду то, что между "платьем кухарки", как она называла свои прежние скромные костюмы, той красной кофточкой, которую она сшила при участии Лелечки к своему дебюту - была огромная разница. Но молодая девушка не хотела замечать ее, как не хотела помнить и ту скромную красную кофточку, так подчеркивавшую ее незаурядную внешность в первый спектакль.
Теперь у нее были другие требования, другие желания. Получив возможность, благодаря тому же наследству, приобрести себе нарядные вещи, теперь уже не могла отделаться от охватившей ее горячки покупать, заказывать и примерять.
- И как это ты так умеешь экономно все устроить? - удивлялась Лелечка, наивно поверившая со слов Валентины то, что у нее еще есть кой-какие остатки от ее части, на которые она и приобретает гардероб.
Старшая сестра только краснела и отводила глаза от младшей сестры. Как бы ужаснулась благоразумная, экономная и расчетливая Лелечка, узнав о Марфеньке и ее счетах!
Последняя уже начинала тревожить Валентину. Она несколько раз намекала девушке, что она "женщина бедная, сирота круглая" и что обижать ее грех. А в результате попросила делать более крупные взносы для уплаты по счетам, чем как это раньше делала Валентина.
Последняя легкомысленно пообещала Марфеньке исполнить просьбу, совершенно позабыв о том, что большую часть заработка ей необходимо было отдавать матери.
Наступил день спектакля. Вакулин сдержал свое слово и приехал взглянуть на игру Лоранской, привезя с собою нескольких своих товарищей из богатых аристократических домов. Они заняли весь первый ряд кресел.
Раек, стулья и задние ряды кресел были заняты постоянными посетителями театра, состоящими преимущественно из студентов, курсисток и прочей учащейся молодежи. Находились тут же и Кодынцев с Лелечкой и Павлуком. На этот раз Граня отсутствовал, находясь в это время у Люлюшиных.
Валентина, несмотря на роль, требующую скромного костюма, оделась дорого, красиво и изящно.
Правда, платьице скромной дочери бедного помещика, Оли, которую играла сегодня Лоранская, было сделано из легкого розового батиста, но зато каждый волан был обшит настоящими брюссельскими кружевами и такая же косыночка из тех же брюссельских кружев в стиле Марии Антуанетты облегала ее плечи. В ушах горели, переливаясь, бриллиантовые сережки, что совсем уже не подходило к ее роли. Лелечка, одевавшая по обыкновению сестру, робко заикнулась было об этом.
- Не твое дело! - вспыхнула старшая сестра, пугая бедную девочку непривычной резкостью тона.
И Лелечка стихла, как всегда затихала она во избежание неприятностей, которых боялась больше всего в жизни.
Глухой ропот одобрения прошел по первым рядам, когда Валентина вышла на сцену.
Долетевший до ее слуха он сильно подействовал на нее. Уверенность в своей силе, в своей красоте наэлектризовала Валентину, давала ей апломб. Она вызывающе гордо подняла головку с видом королевы и победительницы, а с уст ее срывались в то время простые речи скромной трудолюбивой девушки-работницы, мечтающей о семье, о домашнем очаге, о труде в поте лица о бок с тружеником-мужем. И так дико, так странно звучали они в устах этой нарядной торжествующей красавицы!
знала роли и брала позами, делая самые неподходящие движения и жесты. И она, понимая, что возврата нет, словно закусила удила, прибавляя все больше и больше апломба, гордости и уверенности в тоне и совсем не подходящих к роли.
- Что вы наделали? Вы мне всю сцену испортили, - в отчаянии хватаясь за голову, вскричал, выходя за кулисы ее партнер Заволгин, игравший с нею. - Что с вами случилось!? И костюм какой! Да разве это Оля!? Принцесса, а не Оля! Испортили и мне, и себе!
- Прошу без дерзостей! - холодно остановила его Валентина, чутко прислушиваясь к тому, что происходило за занавесью.
Там хлопали, аплодировали, но далеко не по прежнему. Аплодировали из любезности первые ряды кресел, где сидел Вакулин с друзьями, в то время, как весь остальной театр поражал ее своим дружным безмолвием.
- Что с Лоранской? - громогласно недоумевала какая-то молоденькая курсистка, волнующаяся на своих "верхах". - И узнать нельзя, точно подменили актрису.
- Извините меня-с, - возмущался какой-то старичок профессор, - это обман какой-то! Это не Лоранская, а кукла бездушная! Да-с!
Все остальные акты Валентина продолжала в таком же фальшивом тоне, как и первый, и так до самого конца пьесы.
Лелечка, Павлук и Кодынцев не узнавали ее, всегда чуткую к вопросам художественной правды и красоты.
- Плохо играет, - решил Павлук, - и вырядилась, как глупо! Зачем? Испортила дело только, ходит по сцене и точно говорит: посмотрите-ка мол, на меня, люди добрые, какая я нарядная и красивая. Глядеть тошно! Хорошо что у мамы голова разболелась и она с нами не поехала, а то бы ей было тяжело. И я уеду. Невмоготу!
И не умеющий притворяться и сдерживаться Павлук демонстративно покинул зрительный зал до окончания спектакля.
После последнего акта пьесы Валентина, выходя на сцену, услышала легкое шиканье и чьи-то свистки. Она побледнела. Злая улыбка исказила на мгновение ее лицо.
- Ага! - произнесла в бешенстве девушка, - это из зависти свистят, моим нарядам завидуют, моей красоте, гадкие, злые, несправедливые люди!
И, чуть не плача, она прошла за кулисы. Вдруг ее взволнованный взор встретил устремленные на нее с негодованием глаза Сергеева.
- Дядя Миша! Что же это? - беспомощно, по-детски пролепетала она, бросаясь в сторону трагика и как бы ища его защиты.
- Осрамились! Не ожидал, барышня! - отстраняясь сухо и отрывисто произнес тот. - Не ожидал! Забылись! что это храм... святой храм искусства... Здесь работа... талант нужны... а не выставка модных нарядов! Да-с!
Последних слов Валентина не слыхала. Вся сгорая от стыда, переступила она порог своей уборной и, упав на козетку, зарыдала тяжелыми, безутешными, душу надрывающими слезами.
- Михаил Петрович прав, - послышался над нею строгий голос, - мы привыкли видеть у наших актрис сознательное отношение к делу, - произнес появившийся в ее уборной режиссер труппы, - а вы, барышня, точно посмеялись над нами. Извините меня, но подобное отношение нетерпимо на службе. Нельзя коверкать смысла роли, желая щегольнуть нарядом и красотой. Мы привыкли иметь дело с работящими осмысленными труженицами, а то, что я сегодня увидел, извините меня, какое-то сплошное ломанье и больше ничего!
- Что?
не хотела признать этого. И она вызывающе посмотрела на режиссера.
- Я не потерплю незаслуженного выговора, - надменно произнесла девушка, - потому что не считаю себя виноватой. - И предпочитаю уйти, оставить службу, нежели... - она не договорила, захлебнувшись от волнения.
- А это как вам будет угодно! Мы никого не смеем удерживать силой, - произнес режиссер и, холодно поклонившись, вышел из уборной.
- Валечка! Что ты сделала? О, Господи! От места отказалась! Валя! Валя! Голубушка! - залепетала, бросаясь к ней, Лелечка и судорожно обвила дрожащими руками плечи старшей сестры.