Новенькую сестру Трудову зовут в амбулаторию внутреннего приема, на помощь сестрам Клементьевой, Кононовой и Двоепольской, -- услышала Нюта звонкий голос позади себя.
-- Позовите служителей с носилками. Ребенка надо отнести в тифозный барак.
Она живо обернулась. Перед нею стояла плотная широкоплечая сестра с простоватым некрасивым лицом и пухлыми щеками.
-- Я--Снуркова, познакомимся, -- наскоро пророннла она. -- Вот вам халат. Надевайте поверх платья... Эх, беда, вы еще не в казенном платье, -- досадлпво иоморщилась она.
-- Еще не сшито, -- как бы извиняясь, смущенно произнесла Нюта.
-- Ну, это неважно. Но вот что: у вас суконное платье. Жаль. Не гигиенично. К шерсти-то пристает скорее всякая зараза, грязь. Впрочем на нет и суда нет. Давайте я застегну вам халат сзади, сестрица. Да косынку повяжите, не то от шубы нашей... тьфу, я хотела сказать от Ольги Павловны... как раз влетит.
Сестра вспыхнула, улыбнулась и показала прекрасные белые крупные миндалины зубов. Эта улыбка сразу скрасила и смягчила непривлекательную внешность Снурковой.
-- Ну, идемте... Да вы завтракали? -- спохватившись спросила она.
-- Да.
Нюта вспомнила, как она, ссылаясь на отсутствие аппетита, отказалась только что от нескольких горячих картофелин с маслом и селедкой, которые подавались за столом в 12 часов, к немалому неудовольствию сестры-экономки, проворчавшей что-то о французской кухне и поварах.
В полутемном амбулаторном коридоре сестра наскоро забрасывала шагавшую подле нее Нюту отрывистыми фразами.
-- Ната Есипова умерла... Слышали?.. Славная была девушка... сердечная... Заразилась от тифозного больного... Бог знает, зачем судьбе понадобилась эта смерть... Ее вся община любила... Как Розочку... Милая девушка... И что мы теперь Бельской скажем... Не уберегли Наташи. Эх!...
-- Кто это Бельская? Попечительница, да? -- поинтересовалась Нюта.
-- Бельская-то? Неужто вам никто еще про Бельскую не говорил?
-- Нет.
-- Ах, ты, Господи! Да ведь Ольга Бельская восьмое чудо мира. Героиня в полном смысле слова и друг закадычный покойной Наташи... Сейчас она в дальней командировке. С часу на час ожидается назад. Ну, вот мы и пришли, однако... Входите смело и Бог вам в помощь, сестра.
Спутница Нюты распахнула стеклянную дверь, и девушки сразу очутились в огромной светлой комнате посреди гудящей толпы народа.
В первую минуту глаза Нюты разбежались. От гула и шума, наполнявших амбулаторию, у нее закружилась голова, руки бессильно опустились вдоль тела. Невольная растерянность охватила Нюту. Сопровождавшая ее Снуркова затерялась сразу в толпе, и Нюта почувствовала себя здесь всем чуждой, лишней, беспомощной, одинокой. Она растерянно оглядела окружавшую ее толпу.
Казалось, вся петербургская беднота сбежалась сюда, в эту светлую, чисто выбеленную комнату, с серым каменным полом, обильно политым дезинфицирующим средством, предохранителем от заразы. Это дезинфицирующее средство терпким, неприятным запахом ударяло в нос и чуть кружило голову.
торговцы, прислуга, фабричные рабочие, извозчики, нищие, торговки-мещанки, бродяги. Кого-кого только не увидела здесь Нюта! У каждого в руках был занумерованный билетик, выдаваемый молоденькой сестрой.
Особенно бросился в глаза Нюте один посетитель, не совсем обыкновенный среди всей этой сплошной бедноты.
Это был мальчик-итальянец, оборванный, лохматый и грязный, с ручной шарманкой на спине, лет десяти. Его лицо, главным образом, поразило Нюту. Такие лица редко встречаются в жизни. Их можно только, пожалуй, увидеть на старинных картинах итальянских мастеров. Каждая черточка жила и говорила в этом, поистине прекрасном, лице. Иссиня-черные кудри обрамляли живописной рамкой пылающие лихорадочным румянцем правильные, без единого промаха, точно изваянные, черты. Черные глаза, огромные, лукавые и мечтательные в одно и то же время, казалось, отразили всю прелесть знойного итальянского юга.
Мальчик, по-видимому, страдал. С бессознательной, так свойственной его народу, грацией он прислонился плечом к стене и с усилием сжимал отбивающие дробь озноба крупные белые зубы.
-- Бедняжка, как он болен! -- пронеслось в мыслях Нюты, и она уже направилась в сторону мальчика, чтобы предложить ему сесть на освободившееся позади него место, как неожиданный резкий окрик заставил Нюту вздрогнуть всем телом.
-- Так вот зачем вы явились сюда, сестрица!.. Чтобы любоваться непривычной вам обстановкой! Позвольте вас спросить, что вы в театр или цирк явились или для дела? Могли бы не приходить... Это было бы много целесообразнее, сестра, нежели стоять так-то, разиня рот и опустив руки.
Хлестко, больно, падало слово за словом на опущенную голову Нюты. Цыганские глаза сестры Клементьевой прожигали, казалось, насквозь смущенно поникшую фигурку девушки.
Видя это смущение, эту покорную позу и испуганное лицо, сестра Клементьева смягчилась.
-- Ну, ладно, нечего киснуть... Вы на меня не претендуйте, барышня, -- несколько спокойнее заговорила она. --Ужасно не люблю белоручек. Идите за мной. Вон наш хирург доктор Аврельский лубки накладывает... Там вы нужны, ступайте... Снесите ему эти бинты, марлю и вату.
И она слегка подтолкнула Нюту в сторону невысокого, худощавого старика, желчного вида, с реденькими бачками по обе стороны сердито-нахмуренного, морщинистого лица, суетившегося подле бледного как смерть человека, полулежавшего на скамье, с обнаженной вспухшей и посиневшей ниже колена ногой.
Увидев подошедшую Нюту и не обратив никакого внимания на новое незнакомое для него лицо, хирург кратко и резко приказал девушке, как будто знал ее Бог знает сколько времени и уже давно-предавно работал с нею:
-- Ага! бинты принесли?. Давайте... Да подержите ногу. Вот беспокойный объект попался... Дергается невозможно... Нельзя работать... Держите.
Нюта покорно опустилась на колени и осторожно коснулась руками распухшей ноги больного.
С губ последнего вырвался пронзительный вой.
-- Больно... матушка-сестрица, ой, силушки моей нет, больно!.. Ой, смерть моя пришла!
Нюта, так храбро было приступившая к делу, при первых же звуках этого неожиданного вопля, живо отдернула руку, точно обжегшись у огня.
-- Это что такое?! -- вспылил Аврельский, -- да что вы шутки сюда пришли шутить, барышня, либо делать дело... Нежности какие! Держите ногу, вам говорят! А ты не кричи, голубчик, -- сразу меняя тон на более мягкий и гуманный, обратился к больному врач;-- знаю, что больно, без этого нельзя никак обойтись... А ты возьми себе в толк, братец: здесь вас до шестисот набралось, и если все вы орать начнете, будет, братец ты мой, не амбулатория, а базар. Так, сделай милость, уж воздержись маленько... А вы, сестрица, держите ногу крепко, не бойтесь. Поняли?
И--странно! -- что-то словно ударило в эту минуту в самое сердце Нюту. И удар этот прошел магическим током по всему ее существу. Прежня Нюта точно исчезла, скрылась, провалилась сквозь землю, а на месте ее появилась новая Нюта, и не Нюта даже, а сестра Марина Трудова, принявшая свое первое боевое крещение в этот слезный, хмурый, осенний день.
Эта Марина Трудова держала теперь ногу больного, не обращая внимания на стоны и вопли мужика, затягивала концы марли, сдерживавшей лубки у щиколотки, потом подавала лекарство, отсчитывала капли успокоительного средства для особенно нервничавших больных.
-- Сестра Трудова, сюда! -- кричала Клементьева с противоположного конца приема, и Нюта стремглав летела на ее зов.
Цыганские глаза старшей сестры разгорелись, лицо багрово пылало, темные, сросшиеся брови хмурились сурово.
-- Вот, разденьте мне этого ребенка. Нужно осмотреть... -- коротко приказала она, передавая Нюте сверток какого-то грязного ветхого тряпья, из глубины которого раздавался чуть слышный писк, похожий скорее не на детский плач, а на мяуканье больного котенка.
Нюта, в детстве помогавшая матери лечить больных деревенских ребятишек, быстро и ловко справилась со своей задачей. Через две-три минуты на лавке перед сестрой лежал голенький трехмесячный ребенок, беспомощно махая в воздухе крошечными ручонками и неумолчно вытягивая свое бесконечное "Уа, уа, уа".
Под мышкой у ребенка зияла большая нагноившаяся рана.
Увидев эту рану, сестра Клементьева ахнула и целый поток негодования и упреков полился из ее уст.
-- Злодеи! Изверги! Каменные души! -- кричала она, сверкая глазами. -- Сгноили ребенка. Душеньку неповинную загубили зря... Да вас за это!.. Ты что это натворила, а?! Да как ты могла, как смела запустить болезнь, а? Да о чем ты раньше думала!?-- неожиданно накинулась она на дрожавшую перед ней, испуганную молодую бабенку, в клетчатом платке, принесшую ребенка.
--Да мы, сестрица... мы, сестрица, -- растерянно бормотала бабенка, -- беднота у нас, конечно... Мы...
-- Беднота... а, беднота! -- не слушая ее снова кричала Клементьева,--а ноги у тебя есть?.. Ноги, говорю, тебе от Бога зачем даны... а? Не могла сюда дитятко раньше принести, показать?.. Зачем ждала, запустила?.. Сестра Трудова, обмойте рану, вот сулема в цилиндре, вата в коробке... Да руки сами вымойте предварительно сулемой. Готово будет, доктора Семенова зовите, Аврельскому некогда... и не добраться до него...
"Семечкой", как его прозвали в общине), какою-то мазью обмазывала ранку больного малютки и бинтовала ее.
Едва успела она справиться с этим, как густой, низкий бас Кононовой раздался за ее плечами:
-- Сестрица, N 127 вызовите, термометр ему поставьте... Да придержите термометр-то сами, мальчишка обессилел совсем, валится с ног.
Через минуту нежный голос Нюты прозвучал высокой, звенящей нотой на всю приемную:-- Номер сто двадцать седьмой!
В следующее же мгновенье перед нею стоял красивый, маленький итальянец, с пылающим от жара лицом и нестерпимо горящими глазами.
-- Si... (Да) Совсем малость... Немножко...
-- Подними руку... Так... Не бойся, тебе не причинят зла... Видишь, холодное, маленькое стеклышко? Надо его поставить тебе под мышку. Ты понял? Да?
-- Si, singnorina (Да, барышня)
-- Называй меня сестрой.
-- Тебе худо, да?
Мальчик не ответил и бессильно склонился к Нюте на плечо. Черные кудри упали ему на лоб. Зрачки закатились, обнажив два страшные, синеватые белка...
-- Господи! Этого еще недоставало! Руки-крюки! Уж сидели бы дома, если не умеете дела делать. Не лезьте на прием! -- крикнула с раздражением подоспевшая Клементьева и, заметив неестественно вытянувшееся на руках Нюты тело маленького итальянца, нахмурилась, схватила его руку, просчитала пульс и, помолчав минуту, коротко приказала встревоженным голосом: