Невыразимое чувство боли, жалости и чего-то неизведанного, чистого и родного наполнило разом сердце молодой женщины при виде этой убитой фигуры.. Не помня себя, она упала на колена и ползком, как побитая собака, приблизилась к ногам мужа. Здесь, у этих ног, она прильнула к нему головою и, забившись вся, как подстреленная птица, прорыдала:
-- Прости мня, Сила! Прости!
Он задрожал всем своим богатырским телом при первых звуках любимого голоса, подняв голову, встретился взором с ее глазами и вдруг... его светлые, чистые, как у ребенка, глаза наполнились слезами. Губы дрогнули, судорога пробежала по лицу. Он положил свою огромную руку на золотистую головку и прошептал с заметным усилием:
-- Зачем? Не надо! Не надо! Ты ни в чем, ни в чем не виновата. Он лучше меня, он достойнее... Он -- барин, аристократ... А я... Я -- ничтожество, купец серый... Мужик сиволапый... И я еще смел тягаться за ним! Я надеялся, что ты меня полюбишь... Прости ты меня, Лидуша, ангел Господень... Прости меня!..
Оп сполз на пол с кресла, в котором сидел, и обнял ее маленькие измокшие ножки.
-- Нет! Нет! -- с отчаянием и мукой простонала Лика. -- Нет! Нет! Не говори так, Сила! Не рви мне сердца! Оно изранено и так... Я не вынесу больше! Мне не надо его! Мне не надо! Я пришла к тебе, пришла, чтобы навсегда забыть его и остаться с тобою, если ты позволишь!
-- Со мною? -- сорвалось с дрожащих уст Силы робким, как у ребенка, звуком и, не помня себя, он рванулся к ней, обвил своими крупными руками ее золотистую головку и прошептал, задыхаясь: -- Остаться со мною? Ты... Ты, милая! -- Он вдруг оттолкнул ее и упал обратно в кресло. -- Поздно, Лида! Поздно! Родная моя! -- глухо вырвалось из его груди, и он в отчаянии закрыл лицо руками.
-- Но почему? -- скорее простонала, нежели проговорила, молодая женщина.
встать когда-либо, оно встанет в это утро, и если частичному пролетариату суждено добиться своих прав, он добьется его сегодня! Я был неправ: я увлекся чисто субъективным влечением мести... И погубил все дело... Милая! Простишь ли ты мне это?
И его глаза с жалобною мольбою остановились на лице жены.
Лике хотелось закричать от жалости и боли. Он, он, этот великодушный человек, этот чистый большой ребенок молил ее о пощаде? Он, ни единым фибром своего существа невиновный пред ней? Дыхание захватило в груди Лики. Острая, болезненная жалость заставила ее замереть без сил, без воли, без движения. Жалость матери и мучительнейшая любовь ее к больному, измученному существу заговорили в ней...
Не помня себя, она ринулась на колена пред мужем, отняла его руки от лица и, вся прильнув к нему, пылко и взволнованно зашептала:
-- Ты не ошибся, Сила! У них будет более светлая доля! А мы с тобой положим всю пашу жизнь, чтобы поддержать их в их серой, неприглядной жизни... Слышишь, Сила, мы должны поддержать их, пока не встанет их солнце! Брат мой милый! Единственный! Я пойду за тобою, я не оставлю тебя. Пусть тебя ждут тюрьма... Каторга... Ссылка... Я буду с тобою... всегда, всю жизнь... Я нужнее там, чем здесь, и тебе, и "тем", другим страдальцам. Я буду жить там с вами и поселю в их сердцах светлую веру в яркое солнце!
Это была любовь самоотверженная и прекрасная, любовь чистая и светлая ко всем страдающим братьям. Не помня себя, она покрыла поцелуями руку одного из этих будущих страдальцев и, рыдая, прижалась к нему. Пленительный образ Гарина постепенно стушевывался, отходя от молодой женщины все дальше и дальше, и, наконец, исчез, как в тумане.
Сила Романович нежно прижал к своему сердцу обновленную, преобразившуюся, вновь приобретенную Лику. Они сидели оба в одном кресле, тесно прижавшись друг к другу, готовые на все. Чувство сознания перенесенной муки сладко волновало их обоих.
Что-то великое, всеобъемлющее и прекрасное наполняло до краев их взволнованные существа. И, когда в передней дрогнул звонок, они не испугались, не встрепенулись; только чудная улыбка заиграла на обоих лицах, улыбка светлая, как день.
По коридору послышались быстрые шаги... Дверь распахнулась, и взволнованная Анна появилась на пороге.
"Они" уже пришли за вами, -- испуганным шепотом произнесла девушка.
-- Мы готовы... готовы оба! -- твердым голосом ответила Лика и, встав подле мужа, оперлась рукою на его плечо.
Ея лицо было бледно, без кровинки, но чудное спокойствие воцарилось на нем.
Роковые шаги послышались в коридоре. Дверь широко распахнулась и, в сопровождении двух солдат, жандармский офицер переступил порог комнаты.