-- Где я? -- широко раскрывая изумленные глаза, спросила Горная. Она лежала на низком турецком диване в неприглядной суровой на вид, неуютной комнате. -- Где я? -- еще раз произнесла Лика, с усилием припоминая, что могло привести ее сюда.
И вдруг ее глаза раскрылись еще шире, исполненные ужаса... Между окном и диваном, на котором она лежала, вырос знакомый силуэт, весь облитый лунным сиянием. Бледный, похожий скорее на призрак нежели на живого человека, Браун стоял перед ней.
-- Всеволод! Ты, снова ты! Всеволод! -- прошептала Лика и протянула вперед руки.
В один миг он был подле нее, упал на колена перед диваном, обхватил ее, всю тоненькую и трепещущую, своими сильными руками и, тесно прижавшись сердцем к сердцу, грудью к груди, замер в долгом, бесконечном объятии. Все свернулось в одну кипучую, клокочущую пену... Два долгих года труда и мучений, борьба с народом, потеря этой девушки и только что свершившееся событие -- все минуло, кануло, исчезло... Две звезды, чистые, яркие -- два любящих светлых глаза -- сияли пред ним... Браун, холодный, спокойный, борец, скрылся без следа.
-- Ты... ты... душа моя... жизнь моя! -- шептали бледные губы. -- Ты... ты... здесь... мы опять... снова...
-- Всеволод! Всеволод! -- неслось ответным стоном.
-- Я... я... моя Лика... я, Всеволод Гарин, пред тобою! -- шептал ей в ухо дрожащий голос, и снова они затихли оба, чтобы замереть без слов,, без признаний, уста в уста, сердце к сердцу.
Странное чувство наполняло сердце Лики. Она не думала ни о прошлом, ни о будущем. Двух последних лет не существовало. Она чувствовала себя тою прежней девочкой, Ликой, которая с нарядной эстрады пела свои неаполитанские песенки. И он, ее Всеволод, был теперь тем же, прежним. И прежняя любовь, безумная, жгучая, воскресла с новой силой в ее душе... Настойчивым призраком поднялась она из самых сокровенных тайников ее души и всю ее заполнила до краев. Прежняя, давно пережитая и дивная, как сказка, зимняя ночь воскресла снова... И снова он с ней, и снова сжимает ее, как тогда, в своих горячих объятиях и, как тогда, баюкает ее на руках, как ребенка... И, как тогда, как будто море плещется вокруг них и кто-то поет сладко и заманчиво где-то далеко-далеко.
-- Я люблю тебя! Я люблю тебя! -- шепчет Лика, и две топкие девичьи руки обвиваются вокруг шеи мнимого машиниста.
-- Лика! Моя Лика! Моя вымученная радость! Моя гордая, гордая, милая девушка! Я нашел, нашел тебя! -- несется ответным звуком.
И снова молчание, жуткое, сладкое, как мечта... Целая нирвана блаженства и любви.
-- Лика! Счастье мое! Жена моя, Лика!
Что-то невероятное, дикое послышалось в последних трех словах молодой девушке. Быстрее молнии отпрянула она от груди князя и, схватив его за плечи, впилась в него помутневшимся взором.
За плечами Гарина мгновенно вырос пред ней другой образ. Простодушно и скорбно глянули из-за красивой фигуры Гарина чистые, детские глаза Силы. Глубоким укором сияли они.
-- Не могу! -- простонала обессиленная Лика, -- не могу... Ты опоздал... Зачем ты пришел так поздно? Я не могу быть твоею... я -- невеста другого!..
-- Невеста другого! -- рассмеялся князь, и холодок прошел по телу Лики от звуков этого странного смеха. -- Невеста другого... Силы Романовича Строганова. Знаю. Его невеста... Так что ж? Разве ты любишь его, а не меня! Неужели я не выстрадал тебя ценою самых жгучих страданий? Неужели я не завоевал тебя? Нет! Нет! Ты моя, моя! И ты поняла это... возврата нет. Я унес тебя оттуда, из этой толпы бунтующих крикунов, унес, как хищник уносит добычу... так неужели же я сделал это для того, чтобы вручить тебя будущему твоему мужу? Этому простаку Силе, этому несмышленому большому ребенку, к которому тебя влечет одна только жалость, ошибочно принятая за любовь? Нет, ты будешь моею, исключительно моею, Лика! женою или подругой, чем хочешь. Без тебя пет жизни у меня. Я -- консерватор во всем и в моем чувстве консерватор. Ты -- моя единственная, ты -- мое все. Ты пойдешь со мною... Я отдам тебе жизнь, всю мою цыганскую, кочующую жизнь отдам я тебе. Я унесу тебя, Лика, к счастью, которое тебе во сне не снится... Люблю тебя... люблю тебя... радость! Светлая моя! Ребенок мой! Жизнь моя! Жизнь!
Последние силы оставили Лику... Снова зашумели волны снова запела песнь далекая, нежащая, сладкая как мечта.
Колебаний больше не было. Этот человек унес из избы Кирюка, где была сходка, унес от людей, которые были ей близки, как родные. Сама судьба, значит, вмешалась в это дело. Тьма прояснилась. Свет блеснул снова. Сомнения исчезли. Сердце Лики точно выросло в эти мгновения. Болезненное ощущение исчезло из него, огромная радость затопила его до краев. Она поняла, что борьба бесполезна. Всеволода Гарина она одного любила с той минуты в собрании, когда увидела его в первый раз, и, значит, ему одному она должна принадлежать по праву. Жизнь коротка и далеко не сулит одни розы; так если розовый дождь льется на нее в эти мгновения, почему не ловить его обеими пригоршнями?
-- Да, да! -- лепетала она, задыхаясь от счастья, -- да, да... возьми меня! Унеси меня к счастью! Всеволод мой! Радость моя! Милый! Милый!
И, как тогда, около трех лет тому назад, он легко и быстро поднял ее на руки и понес...
-- Хана! -- вырвалось из груди князя и Лики.
-- Тс-с-с! -- прошептала маленькая японка, прикладывая свой крошечный пальчик к губам. -- Тс-с-с! тише. Хана видела странные вещи... Хана видела сейчас Гари... он стоит там на крыльце... И весь сад полон серыми, грязными людьми. Они прячутся за деревьями и ищут тебя, черный, злой человек, и тебя, девушка с волосами, как солнце, тебя, златокудрая мусме. Они видели, как вы пришли сюда, и позвали Гари... Гари встал из гроба и вышел к ним. Злой человек, уйди, и ты, красавица мусме, уйди тоже!.. Здесь место Гари, здесь царство Гари... Наконец-то, Гари, твоя Хана дождалась тебя! Войди, Гари, с именем милостивой Кван-Нан на устах!
И, сверкая своими безумными глазами, маленькая сумасшедшая протягивала вперед руки и манила, и звала кого-то в окно.
Князь Всеволод бережно опустил на ноги Лику, испуганную, потерявшуюся при виде маленькой японочки. Эта женщина, уже раз сыгравшая роль в ее жизни, снова появилась пред ней.
Лика забыла о самом существовании маленькой японочки и теперь при виде ее прежнее отчаяние воскресло в ее сердце. Неужели снова ее Всеволод хотел обмануть ее?
Но спрашивать было некогда. Шум нескольких десятков голосов привлек ее внимание. В саду замелькали тени быстро бегущих по всем направлениям людей. Вскоре весь дом был окружен.
При мягком лунном сиянии: Лика успела разглядеть около самого крыльца дома красное платье Анны Бобруковой, ярко выделявшееся во тьме. Кирюк был подле и хриплым голосом отдавал приказания. Герасим Безрукий сновал тут и там и помахивал своим зловещим обрубком с пустым рукавом.
-- Спряталась лисица в нору, беду почуяла! -- долетело до ушей Лики.
Вне себя схватила она за руку князя и, со скошенным от страха лицом, проговорила, едва произнося слова от волнения:
-- Спасайтесь... ради Бога... берите Хану и бегите. Я задержу их, как умею. Я выйду к ним...
-- Вы желаете, чтобы я спрятался за вашу спину? -- прозвучал насмешливый голос в ответ. -- Нет, Лика, мы уйдем оба... или я умру на твоих глазах! -- и князь так сильно сжал пальцы Лики, что она вскрикнула от боли.
С испугом взглянула девушка на Хану... Но поведение Гарина не произвело, казалось, никакого впечатления на маленькую японочку. Ее пустые глазки смотрели безучастно в окно, а губы шептали что-то.
-- Она ничего не понимает, -- поторопился пояснить князь Лике. -- Несчастная помешалась еще в мою бытность в Вене... Она не узнает меня и не слышит, что мы говорим. Лика, радость моя! Бежим со мною... с нами... Я отвезу Хану на ее родину, обеспечу несчастную и сдам на руки ее родным. Теперь я не нужен ей... Ее сердце полно тем Гари, которым я был когда-то и который к ней уже не вернется никогда, никогда. А мы уйдем, Лика... Я дам тебе счастье, я окружу тебя роскошью и лаской, я увезу тебя к лучшим чудесам мира... Жена моя, дорогою женою ты будешь моей, Лика... Всю мою жизнь, все мои чувства отдам я тебе... Радость моя! Идем же от этих грязных, серых людей, от этой затхлой обстановки, из этого отвратительного медвежьего угла, где рабство хочет подняться из тьмы мира и создать себе царство независимости и свободы. Я презираю их, потому что они слабы и борьба их -- борьба букашек, которых одним проглотом может уничтожить крупнейшее творенье. Они не добьются победы, потому что победа дается избранным. Брось их и иди за мною! На вечный праздник, на роскошь счастья поведу я тебя! -- и князь Всеволод Гарин глубоко заглянул в бледное, изможденное лицо Лики.
Девушка вздрогнула под этим взглядом. Точно ударом хлыста обожгли ее эти слова князя.
-- Они -- мои братья! -- произнесла она и гордо выпрямилась. -- Я не вижу убожества в их стремлении и борьбе. Я вижу влечение к солнцу, свободе и лучшей доле и я не смею, не могу не поддержать их. Они -- мои братья, повторяю я вам, Всеволод, и я должна жить для них! Исключительно для них!
-- И для Силы Строганова! -- насмешливо произнес князь.
-- Да, и для него... Он, как и они, -- брат мой. Милый брат! -- произнесла с нежностью Лика.
-- А я? Я что же для вас? Кто я вам? -- желчно произнес Гарин и его острые глаза снова впились в Лику.
И снова этот властный взгляд заставил ее онеметь... Снова туман поднялся с глубины ее души и застлал мысль.
-- Я люблю вас! -- прошептала чуть слышно девушка.
-- Так идем же со мною! -- вырвалось из самых недр его сердца и он схватил ее в свои объятия.
Пойдем! Пойдем!
И вдруг пронзительный крик Ханы заставил их быстро отпрянуть друг от друга. Она стояла на подоконнике и, дико сверкая глазами, указывала рукою в окно, крича:
-- Гляди, гляди, злой человек!.. И ты гляди, златокудрая мусме... Оба глядите... Вон Гари; вон идет Гари, окровавленный Гари... Помогите ему! Он падает, он истекает кровью. Великий Дух, покровитель Дай-Нипона! милостивая Кван-Нан, дайте ему жизнь! Дайте ему жизнь или возьмите ее у Ханы... Гари! Гари! Солнце дня моего! Бедный, любимый повелитель! Иду к тебе!
Что-то яркое блеснуло в лучах месяца... Короткий, легкий крик и, как подкошенная, Хана упала с окна на пол.
Кинжал звонко брякнул на пол. Темная змейка поползла по полу, тоненькая и быстрая, как ртуть.
-- Кровь! Кровь! -- в ужасе прошептала Лика, -- она зарезалась, Всеволод, она погибла!
Князь уже был на коленах подле маленькой женщины, глядевшей на него во все глаза. Зияющая рана на груди истекала кровью. Одежда была залита ею.
-- Несчастная! -- прошептал Гарин, бережно поднимая малютку на руки и прижимая к груди, -- я не сумел углядеть за ней.
-- Можно еще спасти ее, -- быстро проговорила Лика, прикладывая руку к слабо бьющемуся сердечку японочки, -- она еще жива. Бегите с ней и укройтесь в доме Силы, а оттуда в город скорее... пока они все не успокоятся! Я задержу их здесь!
-- Поздно, Лика! Или вы сами не чувствуете, что поздно? Вы слышите, они сейчас ворвутся в дом.
Действительно, крики в саду усиливались с каждой минутой и скоро перешли в сплошной, несмолкаемый рев. Угрозы и ругательства гремели под самыми окнами. Отдельными выкриками звучали они, и эти выкрики не предвещали ничего хорошего.
Неожиданно и гулко зазвенело что-то... Лика кинулась к окну. Толпа была уже на крыльце и под ее напором рухнула и разбилась вдребезги стеклянная дверь веранды. Сотня ног загремела, застукала и зашуршала на террасе.
-- Выходи! Куда запрятался, собака Браун? -- послышался совсем уже близко голос Кирюка.
-- Блудлив, как заяц, труслив, как кошка! У-у! Проклятая немчура! Вылезай к ответу! -- вторил голос Анны, охрипший от злобы.
-- Я покажу им, какой я трус! -- прошептал, сжимая кулаки, князь Всеволод, -- Я выйду к ним, и мой браунинг достойно встретит гостей.
-- Ради Бога и этой несчастной девушки не делайте этого, Всеволод! -- молящим голосом прошептала Лика. -- Она умирает. Спасите ее! Дайте ей умереть спокойно. Уйдите отсюда другим ходом и спрячьтесь пока... А я уведу их... Есть здесь где спрятаться?
-- Вы должны спасти ее или дать ей последнюю минуту спокойствия. Вы должны подумать об этом несчастном ребенке!
-- Но... потом, когда... все утихнет, Лика... Ты вернешься... ты моя? Ведь, да, да?
Жилы вздулись на бледном лбу князя... Его горячее дыхание дошло до Лики, обжигая ее. Еще минута -- и она забудет все -- несчастную раненую, свой долг, совесть, свою любовь к этим несчастным, слепым братьям, которые готовы на преступление, на убийство в своей слепоте. Он, этот человек, презирающий их, враг всего того, что она считает священным, он ей дорог до безумия, до боли, до смерти... Он влечет ее за собою.
-- Нет! -- крикнула она дико, зажмурив глаза, чтобы не видеть его душу сжигающих глаз, -- нет! Мы чужие! Спасайте Хану или будет поздно... Прощайте, князь!