-- Кто это? Что это? Откуда этот ребенок? -- появляется фрейлейн Брунс и, вся красная от волнения, налетает на растерявшуюся, сконфуженную Шарадзе.
-- Это... Это... -- лепечет взволнованная армянка, не будучи в силах произнести что-нибудь.
-- Отвечайте, откуда это дитя?
Сидящая рядом с Глашей Валя Балкашина с видом мученицы хватается за флакончик с нюхательными солями. Как раз вовремя подоспевает Золотая рыбка, за ней Хризантема и другие.
-- Ах, фрейлейн... -- звенит стеклянный голосок Лиды Тольской. -- Боже мой, ведь мы же предупреждали вас, что к Нике Баян сегодня приедет из имения ее маленькая кузина -- княжна... княжна... княжна...
Тут Тольская запнулась и побледнела.
-- Какая княжна? -- спрашивает фрейлейн Брунс
-- Княжна... княжна Тайна Ин... То есть я хотела сказать -- Таита, княжна Таита Уленская, -- как-то радостно прибавила она, вспомнив таинственные буквы в записке донны Севильи: Т-а и-та.
-- Таита? -- с удивлением переспрашивает Брунс.
-- Да... У нее странное имя... И в святцах его нет... Таита.
-- Но... но... Но, зачем кричит на всю залу ваша княжна? -- сердито поблескивая глазами, не унимается фрейлейн Брунс, хотя явно заметно, что она уже несколько сдалась.
-- Да -- ведь она маленькая, ничего не понимает... -- подоспев, горячо говорит Эля Федорова, и злым взглядом впивается в Августу Христиановну. -- Все дети в ее возрасте кричат.
Кто-то фыркает. Толпа институток постепенно сгущается вокруг спорящих.
-- Но, -- протестует фрейлейн Брунс, -- но это неприлично так кричать.
-- Фрейлейн, но ведь этой девочке только пять лет, -- пытается защитить Глашу Эля.
-- Как вас зовут, девочка, -- неожиданно обращается фрейлейн Брунс к Глаше, как бы инстинктом почуя нечто странное в появлении здесь этой подозрительной княжны.
Глаша видит перед собой чужого человека, сердитое красное лицо, недоброжелательные глаза, злую, странную улыбку и робко жмется к Тамаре.
-- Меня зовут Глася, -- шепчет она, глядя исподлобья на сердитое красное лицо.
-- Wie? Как?
-- Она ошиблась. Ее зовут Зизи, а не Глаша, -- совершенно некстати выпаливает Тамара.
-- Не Зизи, а Таита, -- поправляет Тольская.
О, какой уничтожающий взгляд! Августа Христиановна обдает им с головы до ног всю фигуру Тамары, потом переводит глаза на Глашу.
-- Девочка пяти лет, не знающая своего имени!.. Это что-нибудь да не так.
-- Mein Kind(мое дитя), -- притворно сладко и нежно обращается она снова к Глаше и даже проводит костлявыми пальцами по ее головке, -- ты только сейчас приехала сюда или уже давно тут? А? Скажи, не бойся, моя крошка!
Нежный голос и улыбка Брунс подкупают Глашу.
-- Не, я не плиехала. Я от дедуськи плисла... Бауську Нику смотлела... Голазд холосо плясет бауська Ника... -- болтает она непринужденно.
-- Что-о?
Глаза Августы Христиановны выкатываются от неожиданности. Княжна, говорящая совершенно по-деревенски... "Горазд"... "Не"... О, ужас какой! Смутная догадка появляется в голове немки. Подавив в себе все возрастающее волнение, она обращается опять к ребенку:
-- Деточка, пойдем в сторонку. Я тебе конфетку дам... Здесь тебе неудобно, жарко...
-- Ладно... -- слышится довольный голосок.
О, это "ладно"!.. Оно погубило все дело. Маленькая аристократка -- и "ладно"! Так княжны не говорят! Это не может быть княжна. Да и лицо у этой девочки простое. В нем нет ни капли аристократичности.
Лицо Августы Христиановны багровеет. Торжествующим взором обводит она сузившийся вокруг них кружок выпускных.
Еще минута, и она готова кинуться к начальнице, к инспектрисе. Зачем? Почему? -- она и сама не отдает себе отчета. Знает и чувствует только одно: эта маленькая смешная девочка в розовом платье не княжна вовсе, не то, за кого ее выдают. Здесь кроется какая-то тайна, какой-то заговор, какие-то новые глупые проказы, которые необходимо разоблачить. Недаром же у воспитанниц такие растерянные, испуганные лица. О, это надо вывести на чистую воду, надо во что бы то ни стало. И чем скорее, лучше, да...
Августа Христиановна смотрит мгновенье на белобрысую, завитую барашком головку. Смотрит в упор на курносое бойкое личико и черные, смело поднятые на нее глазенки и спрашивает, кладя одну руку на плечо Глаши, а другой гладя ее светлые льняные кудерьки.
-- Откуда же ты, девочка? Где твоя мама?
Глаша оглядывается с ей одной свойственной живостью и, заметя в толпе выпускных бледное спокойное личико Мари Веселовской, бросается к ней, хватает ее за руку и тащит пред лицо классной дамы.
-- Вот моя мама! Вот! -- лепечет она с довольным радостным видом и тянется к смущенной Земфире за поцелуем.
Эффект получается чрезвычайный. Мгновенно наступает мертвая тишина. Все еще багрово-красная фрейлейн Брунс теперь бросается к Мари.
-- Почему она вас так называет, почему? Скажите! -- и, сама того не замечая, вцепляется в полную руку девушки костлявыми пальцами.
металлическими запястьями и ожерельями -- принадлежностью костюма цыганки, -- маленькая княжна Таита воспитывалась в деревне, играла с деревенскими детьми и неудивительно, что ее манеры и говор немножечко того... Хромают... Ее даже Глашей прозвали, вполне по-деревенски, за эти манеры, в шутку в родной семье. И решили ее перевоспитать. С этой целью она приходит к Нике Баян каждое воскресенье, во время приемов, и многие из нас сидят с ней и учат ее манерам. Каждая из нас притом взяла на себя роль ее воспитательницы. Мари Веселовская -- ее мама (такую игру придумали мы все сообща), я -- папа, Тамара Тер-Дуярова -- дедушка, Баян -- бабушка...
-- Совершенно верно, я бабушка! -- кричит подоспевшая Ника и смеется всеми ямочками своего очаровательного подвижного лица.
-- Бабуська Ника! Бабуська, -- радостно смеется и бросается к ней на грудь Глаша.
-- И притом самая очаровательная бабушка, какую кто-либо встречал в мире! -- слышится позади нее приятный мужской баритон.
Все оборачиваются и расступаются перед красивой рослой молодой парой. Это Зоя Львовна Калинина под руку с братом-доктором вступает в круг воспитанниц.
Словно нечто свыше осеняет в этот момент голову Ники. Она бросается к молодой наставнице заранее предупрежденной ею о посещении Тайной институтского вечера и, побеждая охватившее ее волнение, весело говорит:
-- Зоя Львовна, дорогая, дуся наша, заступитесь хоть вы за нас. Фрейлейн Брунс почему-то нам не доверяет. Находит положение княжны нелегальным в этой зале. Скажите же Августе Христиановне, что вы тоже знаете эту ни в чем неповинную крошку, и защитите ее.
-- А кто же может в этом сомневаться? Знаю ее и очень люблю. Пойди сюда, маленькая.
И Зоя Львовна берет на руки и прижимает к груди доверчиво отдавшуюся ее ласке Глашу.
Теперь очередь смущаться за Августой Христиановной. Раз сама Зоя Львовна знает эту маленькую девочку, подошедшую к ней, как к старой знакомой -- ей нечего волноваться. Все законно, все правильно, все, как надо. Ничто не идет в разрез с раз и навсегда установленными правилами института. Все еще смущенная, обводит она глазами толпившихся вокруг нее воспитанниц, лепечет какой-то комплимент Зое Львовне и скрывается в толпе.
-- Слава Богу, спасены! -- вырывается одним общим вздохом.
-- Надолго ли?
-- Пойдем-ка лучше от греха подальше, Тайночка, Дам я тебе конфет и фруктов, да отведу к Ефиму. -- Шарадзе, подхватив на руки заупрямившуюся было Глашу, исчезает вместе с ней из залы.
А в дальнем углу маленький тапер ударяет руками по клавишам рояля, и мотив модного вальса уже звучит под сводами огромной комнаты.
-- Mademoiselle Баян, разрешите вас просить на тур.
Темная энергичная голова Дмитрия Львовича Калинина низко склоняется перед Никой. Девушка непринужденно кладет ему на плечо свою маленькую руку, и они несутся по зале.
Звуки вальса смеются и поют, радостно волнуя молодые души. Быстро кружатся, открывая первой парой вечер, Ника и Дмитрий Львович. Все невольно любуются ими, и maman, и почетные опекуны, и учителя. О, как весело так кружиться, чувствуя на себе любующиеся взгляды! Ника не тщеславна, нет, но сейчас, когда все глаза устремлены на нее, ее самолюбие приятно затронуто всеобщим вниманием.
-- Ах, -- неожиданно вспоминает она, -- я и забыла поблагодарить вас как следует за спасение нашей Таиточки, за ее лечение. Зоя Львовна передала вам наше письмо. Теперь я еще раз благодарю вас за Таиточку, доктор.
-- За кого? -- удивленно, не переставая кружиться, спрашивает молодой врач.
-- За Таиточку, Глашу... Вы ее спасли тогда. Мы послали вам ваше коллективное благодарственное письмо, теперь я благодарю вас от всей души уже лично... -- говорит она серьезным, прочувствованным голосом.
Ника благодарила молодого доктора за спасение девочки, а он говорил улыбаясь:
-- Когда?
Глаза Ники раскрываются широко удивленным взглядом.
-- Ну да, поблагодарили, -- повторил он, -- еще сегодня, когда танцевали ваш танец в этой коричневой хламиде. О, это была целая поэма! Огромное наслаждение доставили вы мне вашим танцем. И не только мне, но и всем присутствующим в этой зале. Мы квиты таким образом, m-lle Ника. Вы разрешите мне назвать вас так?
Как хорошо, как тепло звучит его голос! Как ласково смотрят на нее его большие, добрые, серые глаза. И Нике кажется, что это не вальс звучит под искусными руками тапера, а песня эльфов в тихую лунную ночь... И душа ее поет ответной песнью, так радостно и легко у нее на сердце сейчас.
-- Благодарю вас, -- слышит она, словно издалека тот же бархатный голос, и сказка обрывается на полуслове.
Она сидит в уголке на стуле в своем коричневом платье Миньоны, с распущенными по плечам кудрями, а ее бальный кавалер уже далеко. Вот он подходит к своей сестре Зое Львовне и что-то оживленно говорит ей. И оба, обернувшись в сторону Ники, смотрят на нее издали через всю залу.
-- Хороша, нечего сказать, сама танцует, а о нас и забыла, -- слышит вдруг, словно во сне, Ника сердитые голоса и точно просыпается сразу.
Вокруг нее теснятся Наташа Браун, Хризантема, Золотая рыбка, "Дорогая моя", Маша Лихачева и вернувшаяся из сторожки Шарадзе.
-- Ты танцуешь, а о других и думать совсем забыла!
-- Да что такое? В чем моя вина?
-- А в том, -- сердито звенит своим стеклянным голоском Золотая рыбка, -- что ты эгоистка, вот и все. У тебя доктор и два брата, и не думаешь их нам представлять.
-- Ага, так вот что! -- приходит в себя сразу Ника и, быстро вскочив со своего места, несется через залу в тот угол, где темнеют мундиры военных и учащейся молодежи.
-- Вовка, -- ловит она за рукав по пути маленького толстенького румяного кадета. -- Вовка, иди с моими одноклассницами танцевать. Я тебя представлю.
-- Ника! Ника! -- говорит мальчик, восторженно глядя на сестру, -- как здорово ты плясала нынче. И кто тебя этому научил?
-- Никто не научил. Это случайно, Вовка. А что, хорошо разве?
-- Помилуй Бог, хорошо. Здорово хорошо, Никушка! Это знаешь, по-нашему, по-суворовски, по-солдатски выходит.
-- То есть, как же это? По-солдатски? Значит без малейшей грации? -- смеется девушка.
-- Ну, вот и врешь!
Вовка Баян, пятнадцатилетний упитанный мальчуган-кадетик, начинает раздражаться.
-- Уж эти девчонки! Никогда не могут понять самую соль дела...
Вова не может находить. Идеал этого румяного, всем и всеми всегда довольного жизнерадостного кадетика -- Суворов. Великий русский полководец всегда был чем-то высшим; неземным и прекрасным в мечтах Вовы. Гений Суворова более всех других героев отечественной истории увлекал мальчика. И Вова старался во всем подражать своему идеалу. И употреблял суворовские словечки и выражения, ел грубую пищу, не выносил зеркал, на каждой фразе прибавлял, кстати и некстати, знаменитое суворовское "Помилуй Бог" -- и мечтал о будущей славе, если не о такой яркой и гениальной, какую стяжал себе великий русский полководец, то хотя бы о маленькой и ничтожной славе, которую он надеялся себе снискать на войне.
-- Послушай, Никушка, ты меня не веди к старшим воспитанницам -- они важничают, помилуй Бог, небось, а я ведь солдат, ем щи да кашу и режу правду-матку, как Александр Васильевич, -- шепотом робко говорил Вова, нехотя проходя с сестрой в противоположный угол залы где поджидала его уже группа выпускных институток. -- Я лучше к маленьким пойду. Я боюсь, помилуй Бог... -- совсем уже струсил кадетик по мере приближения к ним.
-- Боюсь?! А еще солдат! Стыдись! -- хохотала Ника.
-- Ты поменьше ростом хоть выбери. Я сам невелик, -- хватался за последнюю соломинку, как утопающий, Вова.
-- Молчи уж, хорошо? Вон Золотая рыбка, к ней и поведу... Лидочка, представляю тебе сего мужественного воина, Это мой брат -- Суворов номер два. Заранее извиняюсь, если он с грацией гиппопотама будет наступать тебе на пальцы во время вальса, -- заразительно смеясь, говорит Ника Лиде Тольской, слегка подталкивая к ней вспыхнувшего до ушей Вову.
Тот неуклюже поклонился и обхватил талию девушки.
-- Вы какой вальс танцуете? -- мрачно обратился маленький Суворов к своей даме.
-- Только Венский, конечно.
-- Как же быть-то? А я только в три па, помилуй Бог.
-- Ну, давайте, помилуй Бог, в три па... -- засмеялась Тольская.
-- А вы славная. Сразу с вами легко. Не кисейная барышня, нисколько. Ну, помилуй Бог, валяйте.
-- Что? Ха-ха-ха!
И они весело, бешеным темпом закружились под музыку. Сделав несколько туров, Вова окончательно расхрабрился.
-- Помилуй Бог, здорово хорошо!.. Теперь другим подругам представьте. Не страшно. Ника права: солдат должен быть храбр, -- доставляя на место Золотую рыбку, -- произнес он, отдуваясь.
-- Вот, Капочка Малиновская свободна. Я вас представлю ей.
И Лида Тольская, не дожидаясь ответа, повела Вову к сумрачно приютившейся в углу Камилавке.
-- Позвольте просить, -- расшаркался перед ней Вова.
-- Да что вы? За кого вы меня считаете? Что, я беса тешить стану, грех и ересь разводить? Танцуйте с другими. Меня в покое оставьте, -- со злыми глазами, накинулась на него Малиновская.
Вова смутился. Золотая рыбка сконфузилась.
-- Что это она? Разве я провинился, помилуй Бог, перед ней... -- смущенно пробормотал мальчик. -- Зачем она сердится? -- зашептал он Лиде, отступая уже совсем не по-суворовски от Малиновской.
-- Нет, нет, успокойтесь, Капочка всегда такая. Простить себе не могу, что забыла ее "принципы" и подвела вас к ней... -- лепетала сконфуженная не менее "второго Суворова" Золотая рыбка. -- Оставьте ее и протанцуем еще тур со мной.
И Вова закружился снова по зале со своей прежней дамой. Теперь они болтали без умолку, и мальчик узнал через две минуты, что у его юной дамы есть аквариум в дортуаре, где живут два живые тритона и три золотые рыбки. Узнал тоже, что институтская "maman" -- прелесть и само "очарование", а Ханжа порядочное "ничтожество" и что далеко не все синявки -- "фурии и палачихи". Вот Зоя Львовна, например: ангел и сама доброта. "Четырехместная карета" -- ничего себе, и многие другие...
Вова, в свою очередь, в долгу не остался и рассказал все корпусные новости, поверил кое-какие мечты о будущем, больше о войне и походах, и в заключение отвесил такой комплимент Золотой рыбке, от которого девушка расхохоталась от души.
-- А вы, помилуй Бог, совсем свой брат солдат, и с вами мы точно пять лет знакомы.
В это время Ника стояла подле своего старшего брата Сергея.
-- Пожалуйста, Сережа, протанцуй с "невестой Надсона", -- просила она самым убедительным образом молодого студента.
-- С кем, Никушка, с кем? -- засмеялся тот.
-- С Наташей Браун. Она поклонница Надсона, и мы ее все так называем.
-- Но, голубушка моя, не та ли это мечтательная девица, которая читала с эстрады?.. Она так тонка и эфирна, так поэтична и легка, что я боюсь, увлечет меня, того и гляди, на самое небо. А оттуда, Никушка, сама знаешь, нет возврата, -- смеясь, отговаривался Сергей.
-- Ну, тогда с Машей Лихачевой.
-- Ой, уволь, родная. Твоя Маша так всегда "шипром" продушена, что у меня при встрече с ней долго потом голова болит, -- смеялся, зная все слабости и грешки институток, Сережа Баян.
-- Ну, с Капой...
-- Это с "грехом"-то и "ересью"? Спаси меня Господь!
-- Ну, так с кем хочешь, Сережа, только с нашими танцуй. Не смей приглашать чужестранок вторых и третьих, и с пепиньерками тоже не надо танцевать, -- уже волнуясь, говорила Ника.
-- Но почему, смею спросить?
-- Это будет изменой моему классу, понимаешь? Ты -- мой брат и должен соблюдать наши интересы Я сама смеюсь над этим, но что делать: с волками жить -- по-волчьи выть.
-- Ага, понимаю, -- совсем уже расхохотался Сергей.
-- У тех есть свои собственные кавалеры, -- докончила Ника.
-- Несчастные... И на них установлена "монополия". Послушай, а m-lle Чернова и Веселовская здесь?
-- Они уже танцуют. Пригласи других.
-- Жаль. Мне они нравятся больше других. Алеко и Земфира, так кажется?
-- А кто это? Какая хорошенькая. Что это она, кажется спит? -- и глаза Сергея Баян, обегавшие рассеянно залу, вдруг останавливаются с насмешливым любопытством на сидящей позади них в уголке скамьи девичьей фигуре. Ему сразу бросается в глаза точеное, с правильными чертами личико, сомкнутые веки, длинные ресницы.
-- Ха-ха-ха! -- смеется Ника. -- Да это Спящая красавица. Разве ты не помнишь? Та самая, которая уснула раз на приеме. Все смеялись тогда... А раз она на французском уроке захрапела. Наш француз испугался, думал с ней обморок. Потащили Неточку в лазарет, а она проснулась и ничуть не сконфузилась, представь, ничуть. Такая апатичная, спокойная и сонная, совсем спящая царевна.
-- Ну постараемся разбудить вашу спящую царевну. Авось, удастся, -- произнес с улыбкой Сергей и направился решительными шагами к задремавшей Неточке.
-- M-lle , позвольте вас просить на тур вальса?
Серые глаза Неты раскрылись широко и с изумлением остановили свой взгляд на лице молодого студента.
-- Я, кажется, уснула. Вечер еще не кончился, -- апатично и сонно протянула Нета.
-- Боже мой, да ведь это вы, кажется, исполняли арию Татьяны сегодня и вы же продавали билеты на концерт? -- в свою очередь изумленно произнес Сергей.
-- Я. Ну, так что же?
-- Ну, как же вы можете спать? После такого прекрасного безукоризненного исполнения?
-- А разве оно было прекрасным? -- не то с удивлением, не то с недоверием произнесла Козельская.
-- Нет Неточка, ты прелесть что такое! Такая непосредственность в наш век! -- и Ника Баян чмокнула налету подругу. -- Сергей, займи ее хорошенько. Кстати, пригласи на контрданс! -- крикнула она брату, исчезая с быстротой мотылька в толпе приглашенных.
-- А мне разрешите протанцевать с вами? -- услышала в тот же миг молодая девушка уже знакомый ей голос за спиной.
-- Ах, это вы, доктор! А я было потеряла вас из виду, -- обрадовалась Ника, увидя перед собой красивое, веселое лицо Дмитрия Львовича.
-- Увы! Это удел всех нас простых смертных! -- с деланным пафосом шутливо воскликнул тот. -- Что же касается меня, то я не упускал вас из виду ни на одну минуту. Я видел, как вам расточало похвалы начальство, слышал как отзывались о вас опекуны, учителя и порадовался заодно с вами.
-- Правда? Какой вы добрый и милый -- искренно сорвалось с губок Ники.
"Если я добрый и милый, то вы -- сама прелесть, -- хотелось сказать молодому врачу, -- и я никогда в жизни не встречал еще такой милой, славной, непосредственной девушки". Но такая фраза могла бы оказаться некорректной и противной правилам благовоспитанности, и потому Дмитрий Львович удовольствовался вопросом, обращенным к своей юной даме:
-- Вам весело сегодня, не правда ли?
-- Ужасно весело! Как никогда!
Нике, действительно, было весело сегодня. Беззаботная радость наполняла все ее существо. Звуки кадрили, вылетающие из-под привычных быстрых пальцев тапера, поднимали настроение. Доктор был таким разговорчивым и остроумным. А только что расточаемые перед ней похвалы учителей и начальства ее искусству совсем вскружили ее каштановую головку.
-- Смотрите, смотрите, что сей сон означает? -- провожая ее на место после первой фигуры, удивленно глядя куда-то вбок, обратился к Нике Дмитрий Львович.
-- Что такое? Чем она вас смутила?
Но Ника не отвечала. Ее глаза приковались к одной точке. Лицо потеряло сразу веселое, беззаботное выражение.
Два сине-серых глаза смотрели на нее в упор, злым взглядом, не мигая, явно негодуя и чем-то угрожая. Тонкие губы кривились в презрительную усмешку.
-- Это еще что за статуя молчания? -- недоумевал Калинин.
-- Это Сказка.
-- Что-о-о-о?.. -- вырвалось у него комическим басом.
-- Сказка. Ее так прозвали. Настоящее ее имя княжна Заря Ратмирова.
-- Турчанка?
-- Нет, русская...
-- Но Заря... Заря... Это пахнет Магометом
-- Ха-ха-ха! Пахнет!
-- Ну, вот вы и рассмеялись. А я уже думал, Что это "мрачная повесть"...
-- Сказка! Сказка! -- хохотала уже Ника, снова приобретая свое прежнее веселое настроение.
-- Но почему она Сказка, а не новелла, не стихотворение в прозе, например? -- допытывался доктор.
-- А разве вы сами не находите в ее внешности какого-то своеобразного таинственного оттенка, чего-то не от мира сего, особенного, исключительного и красивого, как сказка?
-- Воля ваша, не вижу, не вижу ничего. В вас самой, если уже на то пошло, гораздо больше сказочности, нежели в ней.
Ника покраснела. В это время позади нее послышался явственный шепот:
-- Баян... Ника... Когда кончится кадриль, придите ко мне.
-- Хорошо, Заря.
-- Что сообщила вам ваша "пьеса"? -- поинтересовался доктор Калинин.
-- Она вашего класса, эта беллетристика со злыми глазами?
-- Нет... ха-ха-ха... Второго.
-- Но вы дружны с ней? Подруги?
-- О, нет. Мы просто обожаем друг друга.
-- Что это значит?
-- А, вы не знаете? Я вам сейчас объясню. -- И, проделав положенное второй фигурой па, Ника самым серьезным образом стала пояснять Дмитрию Львовичу, что значит на институтском языке "обожать" -- подносить цветы и конфеты своему "предмету", гулять с ним парой в рекреации, писать письма на раздушенных бумажках, выписывать или выцарапывать в честь нее вензель на руке...
-- Боже, как трогательно! -- вскричал патетически доктор. -- Неужели же и вы, такая умница, вот с этими чудесными глазками, с этой логичной головкой также выцарапываете вензеля и подносите цветы вашей "пассии"? -- смеясь, допытывался он у девушки.
-- Ну, положим, вензеля я не выцарапывала, а розы подношу... иногда, -- краснея говорила Ника.
Он не успел возразить ей, потому что музыка заиграла в эту минуту снова, и они поднялись с места для новой фигуры кадрили.
***
-- Вижу, Ника, что вы совсем позабыли меня. Я не спускала глаз с вашего лица, пока вы танцевали на эстраде. Я любовалась вами все время. А вы ни одного раза даже не взглянули на меня. Потом я послала Мару за вами, а вы не пришли. Еще бы, такой талант! Такая знаменитость! До вас рукой теперь не достать. Вы всех очаровали вашими танцами.
Голос княжны Зари Ратмировой дрожит и обрывается от волнения каждую минуту. А лицо ее, всегда таинственное, теперь словно сбросило с себя маску. Она сердится. Глаза ее, так пленявшие еще недавно своей загадочностью Нику, сейчас странно округлились от гнева и стали как у птицы и губы у нее дрожат.
Ника смотрит в это лицо, еще недавно такое обаятельное в своем спокойном молчании, а теперь потерявшее вдруг всю прелесть.
"Совсем другая Заря... Завистливая, обыкновенная, как все... -- мелькает в головке Баян. -- И что я находила в ней раньше особенного?.. И эти круглые злые глаза... Да она похожа сейчас на сову... Сова, точно сова..."
***
Уже давно затихла музыка. Разъехались гости. Вечер-концерт закончился. Институтки разошлись своим спальням. Все спят. Только Ника и Ратмирова притаились у коридорного окна и шепотом ведут беседу.
-- Нехорошо, Ника, нехорошо, -- снова подхватывает Заря, -- забыли вы меня совсем. То тайны у нас какие-то выискались, целыми днями шепчетесь со своими одноклассницами, о чем-то хлопочете, куда-то носитесь; то теперь любезничаете с этим доктором, то возитесь с какой-то невозможной девчонкой. А для меня у вас не находится ни одной свободной минуты. А я вас так люблю...
Ника смотрит большими глазами на Ратмирову и только сейчас замечает всю деланность ее тона, всю рассчитанность и размеренность жестов и эти глаза, так нравившиеся ей раньше, а теперь горящие злым огоньком, глаза совы. Где же Сказка? Где таинственная прелесть этой самой Зари? Куда она скрылась сейчас? И как с ней скучно в сущности... Не о чем говорить. Или она молчит, или говорит о пустяках, упрекает ее, Нику.
И непосредственная, как всегда и всюду со всеми, Ника говорит, режет правду-матку, как сказал бы про нее ее брат Вова:
-- Знаете что, Заря: не находите ли вы, что все это пресловутое обожание -- один смех и пустота. Вся эта беготня друг за другом, свидания на лестницах, это -- чушь и ерунда. Вот недавно вы, например, выцарапали мое имя у себя на руке. Но ведь это же смешно и ненормально. Можно любить друг друг, но зачем причинять себе боль. Зоя Львовна смеялась как-то над этими вензелями...
-- Ну, она над всеми смеется.
-- Неправда, Заря. Она -- само великодушие и честность, ваша Калинина. И такая на редкость здоровая натура! Нельзя не ценить ее.
-- Я никого не буду обожать, Заря. Я нахожу, что это дико и смешно. Я очень дорожу вами, но прежнее отношение наше друг к другу должно прекратиться. Это такая глупость, повторяю -- вся наша беготня младших за старшими.
-- Но вы этого не находили раньше -- иронизирует княжна.
-- Потому что я раньше была иная. А сегодня точно прозрела.
-- Неправда! -- кричит Ратмирова и топает ногой. -- Вы просто заважничали -- весь институт носится с вами... До нас ли вам теперь?
И, говоря это, она презрительно кривит губы и вскидывает на Нику злые глаза и кричит ей в упор, заметно бледнея всем своим изменившимся от гнева лицом:
-- Что? Откуда вы знаете? Заря! Заря!
Ноги Ники подкашиваются, и она, помимо собственной воли, опускается на подоконник.
"Как? Их Тайна перестала быть тайной?.. Заря узнала о ней все, а заодно с ней, может быть, и весь ее класс."
-- Откуда? Каким образом вы узнали? -- срывается у Ники Баян безнадежным, полным отчаяния, звуком.
-- Да, я знаю все. Знаю, что вы, первые, прячете какую-то девочку в сторожке Ефима. Знаю, что каждую свободную минуту бегаете ее навещать. Знаю, наконец, что носятся ей обеды ежедневно. И еще больше того знаю: сегодняшний вечер ваш был устроен в ее пользу, и она сама на нем присутствовала под видом вашей маленькой родственницы, и вы все старались называть ее загадочным именем "Т-а и-та", что означает "Тайна института".
-- Боже мой, откуда вы, Заря, это знаете? Откуда? -- отчаянии лепечет Ника. -- Ведь никто вам этого не говорил.
-- Конечно, но вы забываете, что я очень люблю вас Ника, что я очень привязалась к вам и, увидев, что вы всячески стали избегать моей дружбы, я стала следить за вами, выследила и узнала все.
-- Какая низость!.. И это сделали вы, которую я так уважала и ценила всегда!
Тут Заря не выдерживает и рыдает неудержимо.
Нике Баян немного жаль сейчас эту девушку, всегда такую сдержанную и молчаливую до сих пор. Но ей еще страшнее за участь Тайны, Ефима, Стеши. Что, если княжна Заря, рассерженная на нее, Нику, кому-нибудь расскажет о существовании Глаши? Ведь тогда все они пропали, пропали совсем...
-- Заря... Послушайте... Да не плачьте же, не плачьте, ради Бога... Вы будете молчать? Не правда ли. Никто не узнает от вас об этой маленькой девочке? Ведь не узнают, Заря?
-- За кого... вы меня... принимаете... В роду Ратмировых не было никогда предателей, -- нашла в себе силы вымолвить сквозь слезы княжна. -- Но вы, ведь, не лишите меня вашего общества Ника, -- добавляет она робко чрез минуту.
-- Нет, именно на прежних! Непременно прежних! Я хочу, чтобы все институтки знали, что красавица, умница и талант Ника Баян отвечает мне на мое обожание.
-- Нет, этого не будет... Я же говорю вам, что все это дико и глупо, Заря, -- бросает Ника, возмущенная упрямством княжны.
-- Так!.. Ну, тогда не пеняйте на меня. Я ни за что не ручаюсь, если меня разозлят окончательно.
-- Какая гнусность!.. -- вырывается у Ники, и с жестом негодования она отходит от княжны.
Но Ника молчит и быстрыми шагами уходит в даль коридора. Ей не о чем больше говорить с княжной. Вся душа ее протестует и дрожит негодованием от ее угрозы. И образ молчаливой, красивой и таинственной Сказки сменяется новым, злым и так недостойно угрожавшим ей только что новым образом.
"Нет, никогда уже после таких слов не вернусь я к тебе, Заря, -- мысленно проносится в голове Ники. -- Кончена дружба наша, и моя прекрасная таинственная Сказка раз и навсегда исчезла для меня".