Едва только Тася забылась тяжелым неприятным сном, как услышала, что кто-то тихо называет ее по имени. Она открыла глаза и села на постели. Перед ней стояла Карлуша.
-- Что тебе надо? -- грубо окликнула Тася горбунью.
-- Ты не сердись... Я не со злобой пришла к тебе, Стогунцева, -- тихо зашептала та, и Тася не узнала обычно раздраженного и сердитого голоса Вавиловой. -- Ты не сердись... Я пришла прощения y тебя попросить, Стогунцева... -- срываясь на каждом слове, продолжала Карлуша. -- Я перед тобой много виновата. Все дразню тебя... задираю. Это нехорошо. Меня Бог верно за это наказал. Милка пропала. Папина Милка. Мое единственное счастье, единственная радость в пансионе. Ведь я сирота, Тася. Папа y меня недавно умер... Перед смертью Милку и подарил. Ах, Господи, как я Милку любила! A она пропала... Оттого, что злая я была -- тебя обижала и всех... Ах, как тяжело мне, если бы ты знала!
Голос Карлуши внезапно прервался и Тася услышала тихое рыдание, вырывавшееся из груди горбуньи.
Точно раскаленные иглы впивались в сердце Таси при виде этой убитой горем девочки, этих неизъяснимо печальных глаз.
"Вот она какая! A я-то! A я! С Милкой что я сделала!" -- мысленно с ужасом прошептала Тася, и еще более острое раскаяние засосало все существо девочки.
A Карлуша между тем продолжала, всхлипывая:
-- Сегодня я долго спать не могла и все думала: почему мы не дружно живем, почему ссоримся? Ведь все мы далеко от родных здесь, из разных сторон, как птички слетелись. Вот бы и жить согласно и дружно. A мы -- то друг друга дразним, то наставников сердим. Это нехорошо. Они заботятся о нас. И господин Орлик, и сестра его, и Сова... Да, все мы недобрые, насмешливые. Одна только Дуся, как ангел, да Маргариточка, a другие зато... A я хуже всех была! На всех злилась, всех ненавидела, точно виноваты все в том, что я калека горбатая. Вот Бог и наказал. Пропала Милка, a папочка ее с такой любовью мне подарил! Он уж больной тогда был, папочка. Бледный такой, еле ноги передвигал, a сам все меня ласкает: "Как-то ты после меня, моя деточка, останешься, -- говорит, -- бедняжечка моя"... Жалко ему меня было... Бедный, бедный папочка! Как он страдал! A я и подарка его сберечь не сумела. Гадкая, дурная, поделом мне! Вперед уж не буду такой. Постараюсь исправиться хорошей быть, доброй. Если виновата перед кем, прощение выпрошу. Вот и к тебе пришла. Прости, Бога ради, Тася, милая, -- и с трудом сдерживая глухое рыданье, чтобы не разбудить нм спящих девочек, горбатенькая Карлуша скользнула от Тасиной кровати и бросилась в свою постель.
Тася зарылась с головой в подушку. В голове её стучало, точно огромный молот ударял в нее. И маленькое сердечко билось сильно и тревожно. "Прости ради Бога, Тася, милая", -- слышался ей на разные лады голос Карлуши, -- той самой Карлуши, перед которой так виновата она -- Тася!
На одну минуту в голове девочки мелькнула мысль: вернуть Карлушу, покаяться перед ней во всем, выпросить y неё прощение. Но, с другой стороны, боязнь, что горбунья пожалуется, и страх перед наказанием удерживали Тасю.
Совершенно разбитая мучениями совести уснула она только под утро тяжелым, неспокойным сном.
***
Со дня пропажи Милки Тася не находила себе покоя. Проснувшаяся совесть грызла сердце девочки. Ей было жаль и горбунью Карлушу, и саму Милку. Она даже в лице осунулась, побледнела, похудела и глаза её приняли беспокойное выражение.
-- Ты больна, Тася? -- спрашивала Стогунцеву её новая подруга Дуся, испытующе взглядывая на девочку своими ласковыми и проницательными глазами.
-- Ах, отстань пожалуйста, -- с напускным неудовольствием говорила Тася, густо краснея и тщательно избегая взгляда Горской.
Ta только головой покачивала, очевидно догадываясь, что Тася тщательно скрывает от неё что-то.
И вдруг Милка нашлась! Нашлась самым неожиданным образом, недели через две после описанных событий. Старшие девочки под начальством m-lle Орлик побывали как-то раз в балагане и увидели там Милку. Милка прыгала через обруч и изображала часового, стоя на сцене с крошечным ружьем.
-- Милка! Милка! -- позвала Маргарита, и четвероногий часовой, позабыв свои обязанности, бросил ружье и, подняв хвост, бросился в ложу, где сидели девочки, прямо на колени Вронской. Тогда m-lle Орлик попросила вызвать старшего фокусника, что бы узнать, откуда y него кошка. Явился неприятного вида, нечистоплотный господин и сказал, что кошка его, что он привез ее с собой из Петербурга и что не отдаст её ни за какие деньги.
Когда же m-lle Орлик очень серьезно заявила ему, что кошка принадлежит одной из пансионерок и что ее украли y них из пансиона и пригрозила полицией, -- хозяин балагана видимо смешался и сказал, что он ничего не знает, и что кошку ему принес его ученик "Король воздуха", за которым и послал тотчас же. Явился знакомый уже читателям черноглазый мальчик, одетый в какие-то яркие, обшитые позументами, тряпки, и заявил на расспросы надзирательницы, что кошку он не украл, a что ему подарила ее одна девочка-пансионерка, которую он видел две недели тому назад в окне.
-- Он лжет! Он лжет! Он сам украл Милку и только боится сознаться, -- шепотом произнесла Маргарита на ухо Анне Андреевне.
-- Зачем лгать! -- беспечно сказал он, пожимая плечами, -- кошку дала мне маленькая девочка, которая была зла на горбатую пансионерку за то, что ее наказали без гулянья. Горбатую зовут Карлуша, кошку -- Милка; если она ваша -- берите ее... Без полиции берите. A я больше ничего не знаю.
-- A как выглядела та девочка в окне? -- спросила m-lle Орлик маленького акробата.
Тот тотчас же нарисовал ей наружность Таси.
-- Черные глаза... Черные кудри... Румяное личико... Словом, красивая девочка, которая может служить украшением цирка.
-- Сомнений нет! Это Стогунцева! -- произнесла m-lle Орлик тихо.
-- Это Тася! -- подтвердили девочки.
Они дали акробату за кошку рубль и, взяв Милку поспешили домой, совершенно не интересуясь окончанием представления.
Появление Милки произвело ужасную суматоху. Все девочки всполошились. Карлуша с рыданьем бросилась обнимать свою любимицу.
-- Это мне в награду за то, что я старалась хорошо себя вести все это время и не ссориться ни с кем -- вот покойный папа и послал мне радость, -- говорила она, смеясь и плача в одно и то же время.
Девочки наперерыв ласкали Милку и радовались не меньше Карлуши. Одна только Тася не разделяла общего оживления. При виде Милки она густо покраснела и незаметно выскользнула из комнаты, чтобы девочки не могли увидеть её смущенного лица. Старшие девочки к тому же все время испытующе поглядывали на нее, и это еще более смущало Тасю. Между тем m-lle Орлик, вернувшись из цирка, прямо прошла в комнату брата, где они долго совещались о чем-то.
Девочки ходили торжественные и притихшие, зная, что это совещание является неспроста, и что их ждет что-нибудь, новое и необычайное. Наконец, ровно в девять часов вечера, когда большой колокол ударил свой обычный призыв к чаю, двери директорской комнаты распахнулись, и господин Орлик вышел в столовую, где находились пансионерки. В руках он нес большой темный мешок, перевязанный бечевкой. Лицо директора было сухо и серьезно.
-- Дети! -- начал Василий Андреевич торжественным голосом. -- Дети! До сих пор y нас в пансионе были шалости, детские проказы, непослушание и капризы. Ho теперь появилась новая дурная черта -- мстительность. Кто-то из вас рассердился на Вавилову и очень дурно поступил с ней, отдав её кошку в чужие руки. Очевидно, тот, кто сделал это, совершенно позабыл, что распорядиться без спросу чужой собственностью -- это то же самое, что взять без спросу или украсть. A это еще худший порок, нежели мстительность, и должен быть строго наказан. Повторяю, дети, между вами не можеть быть воровки. В этом я уверен. Девочка, сделавшая это, просто не обдумала хорошенько своего поступка, и поэтому я прошу ее сознаться. Сознание снимает уже половину вины. "Повинную голову меч не сечет", -- говорит русская пословица. И так, дети, я жду. Пусть виновная назовет себя и этим уменьшит свою вину перед всеми.
Господин Орлик кончил свою речь и теперь стоял в выжидательной позе, не выпуская из рук своего странного мешка. Девочки переглядывались и молчали. Маргарита Вронская и графиня Стэлла, бывшие в балагане и знавшие истину, изредка взглядывали на Тасю.
Но и Тася молчала, хотя все лицо её покрывалось пятнами, a глаза бегали, как y пойманного зверька.
"Нет! Нет! Ни за что я не сознаюсь! -- думала она. -- Назвать себя перед целым пансионом, чтобы сгореть со стыда на месте, чтобы потом терпеть насмешки и попреки! Терпеть, может быть, строгое наказание, долгое заключение в темном карцере! О, нет! Это уже слишком! Я не признаюсь ни за что! Ни за что!"
И она упорно молчала, не смея поднять глаз на господина Орлика. Молчали и остальные. Так длилось пять минут, не больше, но эти пять минут показались за целый час и директору, и пансионеркам. Наконец, господин Орлик прервал это тяжелое, гнетущее молчание: -- Так как виновная не хочет сознаться, -- заговорил он снова, -- то придется прибегнуть к справедливому решению судьбы. В этом мешке, -- и он поднял странный мешок над головой, -- двенадцать билетиков. Одиннадцать из них совершенно чистые, двенадцатый с надписью: "Она виновна". Каждая из вас опустит руку в мешок и вытащит билетик. Судьба справедлива, и она не допустит, чтобы правая оказалась виноватой и наоборот. Билетик с надписью попадет в руки настоящей виновной. A теперь я потушу лампу -- это необходимо сделать до поры до времени. Только прежде встаньте все в шеренгу и, подходя по одной к мешку, называйте свое имя.
Произнеся это, господин Орлик подождал, пока девочки не исполнят его приказания и потом потушил свет.
В комнате наступила темнота. Только догорающий огонек лампады, зажженной y киота, перед которым обычно молились пансионерки, обливал своим дрожащим, чуть заметным светом фигуру господин Орлика с мешком и вереницу, состоящую из двенадцати девочек.
Впереди шли старшие. Маргарита Вронская первая подошла к мешку и смело опустила в него руку, назвав свое имя.
За ней приблизилась графиня Стэлла. Потом подошла Маруся Васильева. Эта, никогда не унывающая шалунья-девочка, и тут оказалась верна своему шаловливому характеру: даже при таких торжественных обстоятельствах она не удержалась, чтобы не выкинуть обычной шутки.
-- Васильева, -- строго произнес господин Орлик, -- как вам не стыдно паясничать в такую минуту!
-- Простите, Василий Андреевич, -- сконфуженно оправдывалась Коташка.
нельзя, и девочки покорились ему со вздохом. С Гусыней произошло некоторое замешательство. Машенька Степанович подошла к мешку вплотную и стояла перед ним, в неизъяснимом ужасе глядя на директора.
-- Берите же, Степанович! Вы задерживаете остальных, -- произнес господин Орлик, видя нерешительность девочки.
-- Ай, не могу! -- так и встрепенулась Машенька. -- Ей Богу же не могу! Хоть зарежьте, не могу. Я туда суну руку-то, a как он оттуда шасть...
-- Кто? -- в один голос спросили девочки.
-- Да тот, кто в мешке спрятан! -- в ужасе прошептала глупенькая Машенька.
-- Ай, Ай! -- запустив было руку в мешок и снова в ужасе отдергивая ее, вскричала Машенька, -- ай, не могу! Боюсь!
Кое-кто из девочек фыркнул, несмотря на торжественность минуты.
Едва-едва уговорили Машеньку взять из мешка билетик.
Вслед за Ниночкой Рузой, между ней и Берг, подходила Тася. Не спокойно было на душе девочки, и чем ближе приближалась она к злополучному мешку, тем сердце её билось чаще и сильнее. Ей казалось немыслимым запустить туда руку и вынуть билетик. Она была заранее уверена, что судьба справедливо накажет ее, Тасю, и даст узнать её вину.
пальцам и таким образом уличит ее. Потом, как ни в чем не бывало, она отошла к группе подруг, уже взявших билетик.
-- Ну-с, кажется, все подходили? -- произнес в темноте голос Василия Андреевича, когда последняя из девочек, Пчелка, отошла от него.
-- Все! -- хором отвечали девочки.
-- Осветите столовую, -- снова произнес господин Орлик.
Самая высокая из пансионерок, Маргарита Вронская, встала на табурет и зажгла висевшую над столом лампу. В комнате стало по-прежнему светло.
Девочки повиновались. И тут же легкий крик изумления вырвался из груди всех присутствующих. Каждая рука, державшая билетик, была черна, как y трубочиста, и только одна из них была бела и чиста по-прежнему и резко отличалась своей белизной от остальных.
В белой руке не было билетика. Она принадлежала Тасе.