Было ровно девять утра, когда маленькие "седьмушки", под предводительством Анны Васильевны и миловидной Дуси, вошли в класс. Последний представлял из себя большую светлую комнату в четыре окна выходящими в сад, с двумя десятками пюпитров, за которыми, обыкновенно, помещалось по две девочки. Пюпитры были расставлены таким образом, что стенка одного, составляла подпору для скамьи другого. Они стояли тремя рядами посредине комнаты, образуя таким образом четыре широкие прохода в комнате, которые на институтском языке назывались "переулками". У правой стены от входа находилась кафедра с колонками вместо ножек. Между колонками было пустое пространство, огороженное с трех сторон фундаментом кафедры. В это пространство учителя и учительницы имели обыкновение протягивать ноги и девочки прозвали его "пещерой". Кафедра помещалась на возвышении, по обе стороны которого шли большие черные доски, на которых девочки писали мелом упражнения и решения задач. Еще одна доска, но уже не черная, а красная висела на стене и на ней красовались фамилии воспитанниц, отличавшихся примерным поведением так называемых парфеток (от parfait -- превосходный), в отличие от мовешек (от mauvais -- гадкий), девочек, приводивших в ужас своими шалостями "синявок" то есть классных дам. У одного из окон находился столик и два мягких кресла для воспитательниц и почетных посетителей, начальницы с инспектором, инспектрисы и институтских опекунов. Во всю длину задней стены класса тянулись шкафы с верхним платьем воспитанниц, теплыми платками, галошами и капорами. Сюда же в эти шкафы прятались на отдельные полки и всевозможные лакомства, которые приносили родители детям в приемные дни.
Всю эту несложную обстановку успела одним взглядом охватить быстроглазая Южаночка до тех пор, пока Дуся-Надин не окликнула ее.
-- Иди сюда, Палтова. Ты будешь сидеть подле Гаврика. Вот твое место!
Едва только Ина уселась подле широко и радостно улыбнувшейся ей Гаврик, как к ним обеим шариком подкатилась Даня, словно вынырнувшая из-под земли.
-- Вот и я -- теперь, вся уже троица налицо в полном составе!
-- Мне говорила Щучка, что ты будешь. нашей подругой, -- зашептала Гаврик, сияя живыми карими глазами. Смотри же, только не измени. Тебя от нас наверное "отбивать" будут, а ты не смей изменять. Помни: гуляем все трое вместе и в зале и в коридоре и в саду. Гостинцы, которые в прием приносят, на три равные части делить. По утрам другим помогать одеваться нельзя, только друг другу. Будем неразлучной тройкой удалой. Ты, Щучка и я! Ладно?
-- Ладно!
-- Ну давай лапку! И молчи покамест, а то сейчас Herr Шталь (господин Шталь) войдет. Немец перец колбаса, купил лошадь без хвоста!
-- Как? Ха, ха, ха, ха! -- Звонким смехом залилась было Южаночка и тот час же осеклась сразу.
Снова прозвучал звонок. Широко распахнулась дверь класса и в комнату вошел или вернее вбежал старик маленького роста, в очках, с совершенно седыми как лунь волосами.
Это был учитель немецкого языка, господин Шталь, добрейшее в мир существо, за всю свою жизнь, не обидевшее мухи.
Присутствие черноглазой смуглой девочки в "партикулярном" костюм, сразу бросилось на глаза старику. Едва только успел он войти на кафедру, как тотчас же впился в Ину, добрыми ласковыми глазами.
А-а... у новость на классе, -- произнес он ломанным русским языком, -- однаво маленькова шюлерин... Пожалуйте сюда, маленькова барышня и говоритъ мене, што ви знайт из немецкого слов, -- уже непосредственно обратился он к Ине.
Та неторопливо встала, прошла по классу и нерешительно остановилась перед кафедрой.
Сделай реверанс, Палтова, -- прозвучал голос Анны Васильевны, вязавшей что-то у столика под окном.
Обмакнись! Обмакнись! -- шептала ей со своей скамейки Гаврик, усиленно кивая своей черной, как шар круглой головенкой.
Но Южаночка продолжала стоять неподвижно и спокойными безмятежными глазами рассматривать учителя. И слово реверанс, и слово "обмакнись", то есть присядь на институтском жаргоне, ей были одинаково непонятны. Но зато ей сразу стало мило и понятно добродушное лицо учителя, с седыми как лунь волосами.
-- На дедушку похож! Такой же хорошенький, старенький! -- вихрем пронеслось в ее голове и она улыбнулась ему своей чарующей улыбкой, от которой точно стало светлее и радостнее в неуютной казенной классной.
При виде этой улыбки и добродушное лицо Шталя стало еще более мягким и добродушным.
-- О каков карош маленьков девушка! Совсем карош маленьков барышня!. А что знайт маленьков барышня по немецку? -- произнес он ласково, желая заранее ободрить прелестного ребенка с такими ясными, славными живыми и честными глазками.
Южаночка подняла руку и усиленно потерла себе лоб так, что он стал у нее багрово красный, и старалась всячески припомнить хоть какую-нибудь немецкую фразу, случайно запавшую ей в голову.
Увы! По-немецки тетя Аня или вернее Анна Петровна Палтова не успела выучить Южаночку, а уроки с крысой, прогостившей у них только два летние месяца, мало подвинулись вперед. Зато денщик Тарас, не раз дразнил при Южаночке ротного портного-немца Франца двумя фразами, на сомнительном немецком диалекте, которые и старалась теперь, во что бы то ни стало, припомнить черноглазая девочка.
-- Ну? Ну? Что же ви молшит? Нечего не знайт по немецку? О как шаль! Как шаль! -- сокрушенно покачал головой добрый старик.
-- Нет, нет, я знаю! Пожалуйста, не огорчайтесь! Я целых две фразы знаю по-немецки! -- произнесла оживленным голоском Ина, разом припоминая то, что слышала там на далекой, милой окраине от Тараса-денщика.
-- Ну! Ну! Gut!Gut! (Хорошо, хорошо!) Говарит поскорее! -- закивал головой учитель, обрадованным голосом подбадривая ее.
-- А вот, первая: Sprechen Sie Deutsch -- jа Иван Андреич... (Говорите ли вы по-немецки? -- да,...), А вот и второе: Morgen frЭh (Рано утром) -- нос утри, -- под оглушительный взрыв хохота всего класса торжествуя проговорила Южаночка.
-- О! О! -- произнес с неподражаемой печалью и разочарованием в голосе господин Шталь, -- вы не знайт по-немецку, маленьков барышне. Совзем не знайт, совзем не знайт! -- закачал он грустно своей белой, точно снегом покрытой, головой.
-- Палтова! Как можешь ты говорить такие глупости господину учителю! -- послышался строгий голос классной дамы. -- А вы прочие, не сметь смеяться! Молчать! Сейчас же замолчать у меня! -- горячилась она.
-- Как глупа эта Палтова! -- прошептала Лина Фальк своей соседке, всегда несколько грустной, белокурой Зое Цаплиной. На что, кроткая Цапля отвечала таким же тихим шепотом:
-- О нет... Она премилая. Только чуточку смешная... Но у нее доброе сердце и мне она нравится.
-- Ну, и поздравляю тебя! -- резко оборвала ее Лина и повернувшись круто спиной к соседке, впилась в стоявшую все еще перед кафедрой Ину, злыми глазами.
А эта последняя, все еще смотрела на учителя, склонив набок свою хорошенькую головку...
Ей было бесконечно жаль этого милого, доброго старика, так живо напомнившего девочке ее любимца-дедушку и ей захотелось во что бы то ни стало сейчас же успокоить его и утешить. Не откладывая своего доброго побуждения в долгий ящик, Южаночка сделала несколько шагов вперед, приблизилась к кафедре и, прежде чем кто-либо успел остановить ее, положила на плечо учителя свою крошечную ручонку и похлопывая ею по плечу старика, проговорила, так ласково, как только могла и умела говорить ласково она, Южаночка.
-- Пожалуйста! О, пожалуйста, не огорчайтесь, господин немец, голубчик! Милый господин немец, не огорчайтесь... Я знаю только две фразы пока, это правда, но через неделю я буду их знать двадцать и тридцать даже, даю вам честное слово милый, дорогой господин немец! Честное слово! Да!
Что-то невообразимое произошло в тот же миг в классе. Взрыв громкого, веселого, неудержимого хохота наполнил комнату.
Смеялись до упаду, смеялись так, как никогда не смеялись еще, должно быть, в этих суровых и хмурых институтских стенах.
Напрасно Анна Васильевна и хорошенькая Дуся перебегали от одной парты к другой, призывая к порядку, смех вспыхивал то здесь, то там, и серебристой волной переливался по классу.
Старик Шталь, то высоко вскидывал брови и, грозя пальцем, с деланной строгостью торжественно провозглашал: "Aber sein Sie still, Kinder!" (Будьте же тихи, дети). То сидел растерянный, смущенный, не будучи в силах унять этот поток веселья, безудержно охвативший всех девочек.
Наконец, классной даме и ее помощнице удалось кое-как привести класс в порядок. Смех прекратился. Госпожа Вощинина подошла к Южаночке и проговорила сдержанно и серьезно:
-- Так нельзя обращаться к учителям, Палтова. Ты должна быть, как можно, почтительнее к своему начальству. Учителя, ведь это то же начальство. Понимаешь?
-- Так точно, понимаю, ваше благородие... То есть, Анна Васильевна... -- мгновенно поправившись отрапортовала Ина, опуская руки по швам.
Госпожа Вощинина пытливым взглядом посмотрела на новенькую.
"Что это, упрямство? Шалость или наивность? " -- мелькнуло живой мыслью в ее уме.
И еще советую тебе отвыкнуть, как можно скорее от тех замашек, которые ты приобрела дома... Нельзя благовоспитанной барышне говорить "так точно", "рады стараться" и тому подобные слова, годные лишь для солдата. Поняла ты меня?
Слушаю-с... То есть хорошо. Не буду говорить ничего такого, -- покорно согласилась Ина и по приказанию классной дамы, отвесив немцу-учителю глубокий реверанс пошла на свое место.
Это ничего что ты по-немецки не умеешь я тебе помогу выучиться! -- проговорила Гаврик шепотом, приближая к Южаночке свою стриженную головку.
девочек на середину класса и те читали ему по-немецки какой-то небольшой рассказ. Этот рассказ в устах воспитанниц звучал так плавно и красиво и так монотонно и тягуче при этом, что на невыспавшуюся за последнюю ночь Южаночку он подействовал, как великолепное усыпляющее средство. Веки Ины тяжелели, глаза смыкались и она наверное бы уснула под это однозвучное чтение, если бы внезапно дрогнувший в коридоре звонок не вернул девочку к действительности.