-- Палтова, вас просят в прием!
Услышала через месяц по своем возвращении в институт, Южаночка, в одно из Воскресений обычно произносимую в таких случаях фразу дежурной "шестушки".
Ина была изумлена. Она знала, что дедушка не мог к ней придти сегодня. Последнее время дедушка реже заглядывал к ней. У него был какой-то озабоченный и не то радостный, не то торжественный вид, очевидно, что-то необычайное происходило с ним в последнее время, но на все вопросы внучки, что с ним случилось, генерал Мансуров отвечал уклончиво и односложно: "Подожди, запасись терпением, Южаночка, скоро ты все, все узнаешь! А пока скажу тебе только одно: твой дедушка уже приступил к решению задачи."
И, не будучи слишком любопытной от природы, девочка ограничивалась этим объяснением и покорно ждала. В прошлый четверг генерал Мансуров зашел всего на минуту к внучке и предупредил Ину, что увидит ее только через неделю, так как ему придется ехать по делу к одному высокопоставленному лицу и он принужден будет пропустить воскресное свидание с внучкой. Поэтому-то, так и изумилась девочка, когда дежурившая в приеме "шестушка" позвала ее туда.
-- И кто только мог ко мне придти кроме дедушки сегодня? -- задавала себе мысленные вопросы Ина, стремительно бросаясь из класса по дороге в приемный зал..
-- Сидоренко! Миленький! Ты -- Сидоренко!
И еще издали увидя в углу залы нерешительно топтавшуюся фигуру старого солдата, очевидно, очень неловко чувствовавшего себя среди блестящей толпы важных посетителей-бар. Южаночка одним духом пронеслась через отделяющее их пространство и повисла на шее денщика, к немалому смятению классной дамы и воспитанниц, как дежуривших на приеме, так и принимавших своих родных. И сам Сидоренко, казалось, не ожидал такой чересчур уж радушной встречи. Его старчески-морщинистое лицо багрово покраснело, маленькие глазки растерянно заморгали, тараканьи усы зашевелились.
-- Ваше высокоблагородие... Барышня... Иночка... -- растерянно залепетал обрадованный и смущенный донельзя этой встречей старик.
-- Сидоренко! Сидореночко! Вот радость-то! Вот не ожидала! Ко мне в гости пришел, таракашка ты мой!
И Ина прыгала и скакала на одном месте, хлопая в ладоши, изъявляя всем своим существом самый живой восторг.
-- Mesdames! Смотрите! -- услышала она неожиданно голос за своей спиной, -- на шею солдату виснет, грязному солдату точно отцу родному... и целует его... Фи! Рыжие усы целует... А изо рта у него махоркой пахнет и...
-- Что? От кого махоркой пахнет? Кто это сказал?
Южаночка обернулась живо и вперила в говорившую гневные глаза...
Среди дежуривших шестых находилась одна седьмушка. Это была Лина Фальк, за отличие в примерном поведении назначенная самой госпожой Бранд дежурить на приеме. Ее золотушные маленькие глазки впивались в Южаночку насмешливым, ехидным взглядом, белобрысое лицо скривилось в презрительную гримасу. Вся кровь бросилась в лицо Ины при виде этих глаз, этой гримасы... Неожиданным бешенством зажглась ее маленькая, обычно добродушная и незлобная душа.
Ее Сидоренко, спаситель дедушки -- грязный солдат! От ее Сидоренко пахнет махоркой! Он, друг дедушки, его старая гвардия! Его гордость! Сердце Ины вспыхнуло, закипело, загорелось от обиды в груди.
-- Как ты смеешь говорить так? -- в одну секунду очутившись перед ненавистной ей белобрысой Линой, закричала она почти во весь голос.
-- Палтова! Не смейте шуметь! Ведите же себя прилично на приеме! -- резко остановила ее дежурная "чужая" дама шестых.
Но Ина уже не слышала ничего. Она "зашлась", как говорится, от гнева. Ее Сидоренко! Ее милого, дорогого Сидоренко обидели, оскорбили... И кто же! Кто! Какая-то ничтожная девчонка, недостойная и смотреть-то на такого героя!
И Ина задыхалась от гнева, негодования и душившей ее злобы и безотчетной тоски... Она стояла перед Фальк, вся дрожа с головы до ног и твердила, сверкая глазами и крепко стискивая свои маленькие кулаки:
-- А ну, повтори! Повтори, что ты сказала про нашего Сидоренко! -- охрипшим от бешенства голосом твердила она, все ближе и ближе подступая к Лине... Та окинула ее вызывающим взглядом, презрительно пожала плечами, надменно вздернула головой и произнесла с недоброй усмешкой на тонких губах:
-- Отстань пожалуйста! Чего ты лезешь! Я ненавижу тебя... и твоего Сидоренко... Он -- твой Сидоренко -- дурак!
-- Ай, ай, ай! Она дерется! Она дерется! Да возьмите же ее, возьмите! -- вырвалось испуганно из уст последней.
В тот же миг чьи-то острые пальцы впились в свою очередь в плечи Южаночки...
-- Дрянная, гадкая девчонка! Ты, Бог знает, что позволяешь себе! Сейчась же отпусти Лину и становись посреди залы, я наказываю тебя за грубость и пускай все посетители приема видят это! -- гневный и негодующий прозвучал над головой Южаночки, Бог знает когда и откуда поспевшей на выручку к племяннице, голос госпожи Бранд.
В следующую же минуту сильная рука схватила ее за руку и вывела на середину залы.
Стыд, ужас, отчаяние, все это разом нахлынуло в душу Ины... Румянцем смущения залило ей лицо... Мало того, что все головы посетителей повернулись к ней, что все глаза с любопытством и сочувствием устремились на провинившуюся девочку, разглядывая ее как невиданного зверька... что переживала девочка! Ей, Ине -- не позволят теперь двух слов сказать Сидоренко, милому Сидоренко, не разрешат перемолвиться с ним по "душе", порасспросить о дедушке, о его хлопотах, о нем самом, наконец, ее славном, добром "таракашке" -- Сидоренко, о Марье Ивановне, обо всех, обо всех. О злые! Гадкие люди! О злая, гадкая Фальк!
Из гордости Ина не плакала. Не проронила ни одной слезинки. Только лицо разгоралось все ярче и ярче, да глаза блестели и горели, как никогда...
А Сидоренко стоял по-прежнему на том же месте, не зная что делать, что предпринять. Наконец, несмело, угловато, то и дело вытягиваясь во фронт перед офицерами, наполнявшими приемный зал института, он бочком пробрался к Южаночке и произнес тихо, наклоняясь к ее уху.
-- Ваше высокоблагородие, Иночка... Барышня, не огорчайтесь! Ну пущай вас в роде как бы "под ружье" поставили, либо на часы сверх очереди... Ничего... Все образуется, все пройдет... Не кручиньтесь больно много. Дитё малое без наказания не вырастить... А вы бы, ваше высокоблагородие, чин-чином у начальницы-то, начальница она али заведующая вам что ли? Пошли бы да смиренненько прощения бы и попросили, уж куды как хорошо было бы! Пойди, дитятко, не гордись, попроси Иночка, ваше высокоблагородие прощения у синей-то барышни, а?
Заскорузлая рука старого солдата гладила чернокудрую головку девочки, а глаза любовно и ласково заглядывали в ее лицо.
И под этим мягким ласковым взором снова растоплялось закованное было в путы злобы и ненависти сердечко Ины, и снова всепрощением, теп лом и спокойствием нахлынуло в ее смятенную душу... Она улыбнулась доверчиво старому солдату, кивнула ему головкой и через минуту стояла уже перед госпожой Бранд.
-- Простите меня, фрейлейн, простите меня! -- смущенно пролепетал ее тихий голос.
Наставница строго взглянула на нее.
-- Я прощу тебя только тогда, когда тебя простит Лина! Проси же прощения у нее! -- твердо и резко отвечала она.
Что или ослышалась Южаночка? Или слух обманул ее? Просить прощения у Фальк, ненавистной противной Фальк, только что оскорбившей ее милого славного Сидоренко! О, никогда, никогда в жизни!
-- Никогда в жизни! -- пылко вырвалось легким криком из груди Ины, -- никогда! никогда! Никогда!
-- В таком случае становись на прежнее место и стой там, пока не окончится прием -- резкими звуками прозвучал над ней голос классной дамы и она с досадой отвернулась от девочки.
Не произнося больше ни одного слова, Южаночка вернулась на середину залы, подошла к своему другу и, крепко сжимая руку старого денщика, тихо, чуть слышно прошептала:
-- Я просила, но... Но она требует слишком большой жертвы, милый мой Сидоренко!.. Слишком большой и... Я не могу исполнить ее... Не могу... Не могу...
И она печально поникла своей черной головкой.
***
-- Ну, и охота тебе киснуть из-за такого пустяка! Вот невидаль подумаешь, постоять у всех на виду в прием... Брось думать об этом. Давай лучше поиграем в снежки, а пока, дай душка я поцелую тебя, -- и Гаврик, обняв за плечи подругу, тянулась к лицу Южаночки своими пухлыми, малиновыми губами.
-- И я тоже, и я тоже хочу поцеловать тебя Ина! -- в свою очередь говорила Даня-Щука и тоже потянулась к ней с другой стороны.
сада.
Час приема кончился, девочек повели на прогулку... Теплый ласковый февральский денек веял своим предвесенним дыханием... Всюду начинал уже стаивать снег... Сугробы взбухали и чернели. Чуть уловимым ароматом весны тянуло откуда-то издалека... Там и тут отколовшиеся от водосточных труб валялись льдинки, сверкая большими алмазами в лучах февральского солнца.
-- Ах, хорошо! Ей Богу, хорошо! -- всей грудью впитывая в себя чистый свежий воздух, -- восхищалась Гаврик.
-- Дивно хорошо! -- одобрила Даня, -- правда Южаночка, чудесный денек!
Ина только что раскрыла губы, приготовляясь ответить, как зафыркала, заплевала и замотала головой от большого снежного комка, ловко пущенного в нее Гавриком и попавшего ей прямо в губы...
-- Ха, ха, ха! -- залились смехом все трое и в один миг закипела снежная война.
Гаврик, Верховская и Южаночка словно с цепи сорвались. Вмиг было забыто недавнее горе и Ина уже с громким серебристым смехом то отбивалась от снежных снарядов, то сама с веселыми криками посылала их...
-- Разве вы не знаете, mesdames, что нам запрещается играть в такие мальчишеские игры, -- неожиданно услышали все трое знакомый, антипатичный голос и фигура Лины Фальк, укутанной в тяжелую клоку, с увязанной самым тщательным образом шарфом головой, словно из-под земли выросла перед играющими.
-- Проваливай! Проваливай! Доносчица! -- крикнула ей Гаврик, делая сердитое лицо и забрав огромный слиток снега обеими руками, покомкала его и неожиданно пустила в лицо Фальк, позеленевшее от злобы.
-- Как вы смеете Гаврик, я тете скажу! -- завизжала неистовым голосом белобрысая Лина.
-- Пожалуйста, сколько влезет и тетеньке, и бабушке и всем родственникам, чадам и домочадцам, -- захохотала шалунья, приготовляясь повторить свой маневр.
-- Эй, берегись, Фальк, -- крикнула в свою очередь Верховская, пуская комок в сторону зазевавшейся Ины.
-- Бац!
Новый взрыв смеха, неподдельного искреннего и чистого, как серебро.
И едва успевает Южаночка отряхнуться, как мокрый котенок от неожиданности нападения подруг, как второй заряд, сильнее первого шлепнул ее в лицо и залепил глаза.
-- Ага, вот вы как! Двое на одну, постойте! -- и ничего не видя от снега, запушившего ей веки, она быстро наклонилась, не глядя загребла полную пригоршню из сугроба... Что-то твердое на минуту попалось ей под руку, но Ина не имела времени размышлять что это было...
-- Раз! Два! Три! -- и широко размахнувшись она послала свой снаряд по тому направлению, где по ее мнению должны были находиться ее противники.
Отчаянный крик... И не крик даже, а вопль, пронзительный вопль боли в ту же минуту огласил сад.
-- Что это? О, Боже! Что случилось?
Лицо Южаночки с текущими по нему мокрыми ручьями, стаявшего снега обращалось в ту сторону, откуда вырвался крик... Слипшиеся ресницы раскрылись, глаза расширенные от неожиданности и испуга впились не мигая в одну точку.
На снегу, посреди площадки лежала Фальк, с рукой зажавшей правый глаз и отчаянный вопль рвался из ее груди, не умолкая ни на одну минуту.
-- Фальк! Фальк! Что случилось? Что с тобой?
Даня и Гаврик бросились к девочке с растерянными, испуганными лицами и всеми силами старались ее поднять.
А с дальней аллеи уже спешила госпожа Бранд, еще издали заметившая что-то неладное, прямо сюда, на площадку. Со всех сторон, изо всех углов стремительно бежали девочки своих и чужих классов, тоже привлеченные и испуганные дикими воплями Фальк.
-- Что? Что случилось? Дитя мое? Дитя, Лина! О, скажи хоть слово! -- одно только слово скажи, дитя! -- лепетала Эмилия Федоровна опускаясь перед племянницей на колени в снег. -- Хоть одно слово, Лина, одно слово! -- дрожащим голосом, с испуганным бледным лицом молила она.
-- Глаз! Глаз! Мне выбили глаз! Я слепая! О, больно, больно, больно! -- простонала Фальк и разразилась новыми воплями.
Дрожь ужаса пробежала у всех от этих слов.
-- О, какое несчастие! -- шептали потрясенные девочки, невольно прижимаясь друг к другу.
Сама же Бранд точно обезумела в эту минуту.
-- Она ослепла! Ей выбили глаз! О, Боже! Боже -- вскрикнула она и вдруг, увидя Ину стремительно кинулась к ней, схватила ее за плечи и тряся изо всей силы, заговорила сверкая исступленными от ужаса глазами:
-- Говори же! Говори, как все это случилось. Говори же! Говори! Ты была здесь! Ты была здесь? Говори скорее?
Но Ина едва ли могла произнести хоть слово, ошеломленная неожиданностью и этими отчаянными воплями, все еще продолжавшими рваться из груди Фальк.
Гаврик выступила вперед и дрожа всем телом сбивчиво заговорила.
-- Мы играли... В снежки... Врое... Палтова, Верховская и я. А она, Фальк, подошла к нам... Нельзя... Говорит, нельзя это... Мы кидались снежками... Вдруг она... То есть Фальк, как закричит... Схватилась за глаз, упала... И больше я ничего не знаю!
-- Больно! Больно! Доктора! Доктора мне скорее! -- вдруг неожиданно сорвался с губ Лины новый стон, еще более потрясающий и ужасный нежели все прежние.
-- Крошка моя! Сейчас! Сию минуту! Помогите мне, дети, поднять ее и отнести в лазарет! Вы, старшие, ради Бога! У меня самой руки и ноги отказываются служить! -- роняли побледневшие губы Эмилии Федоровны и она с мольбой обращала взоры к взрослым воспитанницам, явившимся сюда же на место катастрофы.
-- Сейчас, не беспокойтесь, фрейлейн, мы все, все сделаем! -- послышались ответные голоса и несколько воспитанниц старшего класса приблизились к распростертой и стонавшей на снегу Лине, подняли ее и осторожно взяв на руки, понесли по аллее.
Госпожа Бранд кинулась было следом за ними, но вдруг остановилась, как вкопанная. Ее острые глаза заметили нечто лежащее на снегу и сразу все стало для нее ясным. Она быстро наклонилась... Подняла заинтересовавший ее предмет и поднесла близко-близко к глазам... То был осколок льда, с острым концом, блестевший теперь всеми цветами радуги в лучах солнца...
И не одни только глаза Эмилии Федоровны впивались теперь в ее неожиданную находку. Блестящий темный взгляд Южаночки словно намагнетизированный, в свою очередь впивался в него... И ужас, настоящий безграничный ужас, ползущим к сердцу чудовищем постепенно захватывал теперь все ее разом замершее от нового открытия существо.
Теперь только разъяснилась в душе девочки смутная разгадка... Господь Великий и Милосердный! Из-за нее одной искалечена несчастная Фальк. Ведь этот осколок и был тот твердый предмет, который она по ошибке захватила вместе со снегом, в разгаре снежной битвы! О, какой ужас! Какой ужас!
И не помня себя от охватившего ее душу трепетного волнения Ина стремительно бросилась к госпоже Бранд, схватила ее за руки и, в забывчивости дергая их изо всех сил, исступленно, дико, нервно закричала:
-- О это я виновата! Я виновата... Я одна... Я одна.. Но я не хотела... Не хотела... Честное слово! Я думала снег... И вдруг твердое что-то... Не было времени рассуждать... Я в Гаврик хотела, а она... она... Не нарочно и... Не нарочно... А осколок в глаз попал... в самый! О Господи! Господи! Что делать теперь!
И она схватилась за голову и взглядом полным отчаяния и муки впилась в лицо классной дамы.
как подстреленная птица Ины... Щеки Бранд побледнели еще заметнее и резче в эту минуту... И вот ее губы дрогнули в конвульсивной гримасе и она заговорила шепотом, так как голос положительно отказывался ей служить.
-- О, дрянная! О, жестокая! О, бессердечная девчонка! Кто поверит тебе, что ты не нарочно сделала это! О ты! Ты так завидовала Лине... Ты ненавидела ее... Ты сегодня уже готова была искалечить ее в прием, не подоспей я во время, и вот ты сейчас исполнила задуманный тобой предательский план! Ты нарочно швырнула куском льда в лицо Лины, желая если не изуродовать ее, то причинить ей неприятность, и боль... О, ты -- маленькая преступница, ты зло класса и тебе нет места больше среди подруг. Ты нравственно портишь только одних и уродуешь, калечишь других! Ступай за мной!
за удаляющимися с Линой на руках старшими воспитанницами...