Таинственная тетя. --Праздник у Весманд. -- Муки совести. -- Злополучный трепак и Нэлли Ронова.
Пятнадцатого июля, в день именин Вовы, был назначен большой праздник в белом доме, где жили семейства офицеров соседнего батальона с их командиром. Я не сомневалась, что буду приглашена и тщательно готовилась к этому дню. Я знала, что стрелки и их жены, а особенно сам генерал Весманд -- командир соседней с нами вoeннoй части -- и его жена очень любили маленькую, немного взбалмошную, но далеко не злую "принцессу". А об их сыне Вове и говорить нечего. Мы отлично понимали друг друга и дня не могли прожить, чтобы не играть и... не поссориться друг с другом.
Наконец так страстно ожидаемый мною день наступил. Тотчас после завтрака тетя позвала меня одеваться. Белое в кружевных воланах и прошивках платье с голубым поясом, цвета весеннего неба, было прелестно. Русые кудри принцессы тщательно причесаны и на них наколот голубой бант в виде кокарды. Шелковые чулки нежного голубого цвета, такие же туфельки на ногах и... я бегу показываться "солнышку" в моем новом костюме. Он сидит в тужурке в кабинете и пишет что-то у стола. Я в ужасе.
-- Ах, ты еще не готовь, "солнышко"! Но как это можно? Ведь мы опоздаем! -- говорю я тоном глубокого отчаяния.
-- Успокойся, деточка. Ты поспеешь с тетей вовремя. --отвечает он, лаская меня. -- А я позднее приду.
-- Позднее!.. ну-у...
И лицо мое вытягивается в скучающую гримасу. Я так люблю ходить в гости с моим дорогим, ненаглядным отцом. И вот...
Но предстоящий праздник так увлекает меня, что я скоро забываю это первое маленькое разочарование.
И быстро целую "солнышко" и вприпрыжку бегу к дверям.
-- Лидюша! -- останавливает меня голос отца, когда я уже достигла порога. --Поди-ка сюда на минутку.
Что-то необыденное слышится мне в нотах этого голоса, и в одну минуту я перед ним.
-- Видишь ли, девочка, -- говорит папа, и глаза его смотрят не в мое лицо, а куда-то повыше, на мою голову, где в русых кудрях виднеется голубенький бантик-кокарда, -- сегодня к генеральше Весманд со мною приедет одна твоя тетя: моя кузина Ронова... тетя Нэлли... Будь любезна с нею... Постарайся, чтобы она тебя полюбила...
-- Зачем? -- срывается с моих губ.
Папа теперь уже не смотрит на голубенькую кокарду, а прямо на меня, в мое лицо.
-- Тетя Нэлли, как ты сама убедишься, очень хорошая, добрая девушка... Ее нельзя не любить, -- говорит он с каким-то особенным выражением.
"Хорошая, добрая девушка". -- эхом повторяло что-то в моем мозгу. И ради нее "солнышко" не идет вместе со мною и Лизой на праздник, а придет позднее... Да! Очень хорошо!
И я уже ненавижу эту "хорошую, добрую девушку". Ненавижу всей душой.
Я не знаю, что ответить папе, и в волнении тереблю конец моего голубого пояса, и рада, бесконечно рада, когда тетя Оля зовет меня, и я могу чмокнуть моего отца и убежать...
***
-- О-о, какая прелестная девчурка! Лидочка, да и выросли же вы как за это время. Aй да девочка! Прелесть что такие, картинка!
Я быстро вскидываю глазами на шумного, веселого, коренастого человека в стрелковом мундире, с широким лицом и огромной бородавкой на левой щеке. Тут же сидят несколько человек офицеров и дам. Я знаю из них румяного здоровяка Ранского, с огромными усами, и бледного, красивого, чахоточного Гиллерта, который дивно играет на рояле.
Сама генеральша -- маленькая, полненькая женщина с белыми, как сахар, крошечными, почти детскими ручонками -- спешит навстречу к нам. Она целуется с тетей Лизой, улыбается и кивает мне, представляет нас всем этим нарядным дамам и щебечет при этом, как канареечка.
-- Charmant enfant! -- говорит она тихонько тете, бросая в мою сторону любующийся взгляд. --И совсем, совсем большая! -- тотчас же прибавляет она по-русски.
-- И какая хорошенькая! -- вторят ей батальонные дамы.
Из них я знав только одну. Марию Александровну Рагодскую, с дочерью которой, восьмилетней, серьезной и черноглазой Наташей, мне приходилось играть.
Я чувствую себя очень неловко под этими перекрестными взглядам смутно сознавая, что не заслужила все эти восторженные похвалы, и что они скорее направлены к тете Лизе, нежели ко мне -- что бы сделать что-либо приятное моей воспитательнице. И потому я очень рада, когда на пороге появляется Вова, красный, возбужденный и радостный, как и подобает быть имениннику, и, схватив меня за руку, уводит в сад.
В саду очень шумно и весело. Два кадета, какой-то незнакомый гимназист, потом высокий, худой, как жердь, юнкер кавалерийского училища, Лили, Наташа Рагодская и какие-то еще две девочки, очень пышно и нарядно одетые, играют в крокет. И все говорят по-французски. Я ненавижу французский язык, потому что очень плохо его знаю и потому, что нахожу лишним объясняться на чужом языке в то время, как есть свой собственный, природный, русский.
Вова, со светскою любезностью хозяина дома, живо представляет меня всем. Нарядные девочки чинно приседают мне кавалерийский юнкер небрежно щелкает шпорами, процедив сквозь зубы:
-- Bonjour, mademo'selle.
Наташа Рагодская важно подходит ко мне, становится на цыпочки и протягивает губы для поцелуя. Два кадета и гимназист угрюмо кланяются, щелкнув каблуками -- за неимением шпор, а Лили встречает меня очень громко:
-- Ага! Очаровательная принцесса! Как поживают твои рыцари?
И тотчас же, окинув всю мою фигуру критическим взглядом, говорить:
-- Ах, какая ты нарядная! Только, к чему ты так нарядилась? -- в этом праздничном платье и атласных сапожках будет очень неудобно играть в саду.
Сама Лили одета очень скромно. На ней род английской фуфайки, какую носят спортсмены, и низко вырезанная en coeur белая матроска. На ногах желтые сандалии и такие короткие чулки, что ноги девочки кажутся совсем голыми.
Лили теперь четырнадцать лет, и она ужасно ломается, корча из себя взрослую.
Мне досадно, что она смеется над моим нарядным костюмом, которым все, по моему мнению, должны восторгаться.
-- Лучше быть одетой как я, чем ходить с голыми ногами! -- отвечаю я заносчиво.
-- Ха, ха, ха, ха! -- заливается громким смехом Лили. -- Ты совсем глупышка. Мои костюм -- последнее слово моды, в Англии все девочки ходят так. Это считается там самою последнею модою -- le dernier cris de la mode!
-- Какая она наивная, неправда ли, mesdames? -- прищурившись с самой отвратительной манерой, прибавляет она, обращаясь к нарядным девочкам.
Как она смеет называть меня "наивною"! Меня, принцессу!
-- Лучше быть наивной, нежели такой... бесстыдницей, -- говорю я дерзко, кивая головой Лили на ее голые ноги.
-- А! -- протягивает она значительно, вытягивая слова. --Ты совсем дурочка, право, -- и окидывает всю мою фигуру с головы до ног презрительным взглядом. Затем она обращается ко всем с самой любезной улыбкой:
-- Еще успеем сыграть до обеда одну партию в крокет. Allons , mesdames et messieurs!
-- А ты не будешь разве играть с нами? -- подбегает ко мне Володя, видя, что я не иду "мериться" с другими на палке крокетного молотка.
-- Не хочу! -- упрямо говорю я. --Я ненавижу крокет.
-- Очень любезно! -- насмешливо цедит сквозь зубы Лили.
-- Во что же ты хочешь играть'? -- допытывается Володя.
Мне он решительно сегодня не нравится. Я вижу, какими он восхищенными глазами смотрит на Лили, как подражает ей, не выговаривая "р" и "u" во французском диалекте, и мне досадно на него, ужасно досадно! К тому же хорошо знакомый мне мальчик-каприз уже около, о бок со мною, и шепчет мне в ухо:
- "Конечно, не стоить играть! Что это за радость бить глупыми молотками по глупым, шарам и смотреть, как они катятся?"
И я говорю, угрюмо и злобно глядя исподлобья:
-- Не хочу играй в этот глупый крокет, предпочитаю играть в солдаты.
-- Comment? -- в один голос вскрикивают обе нарядные барышни и кавалерский юнкер.
-- В солдаты, -- повторяю я, -- что, вы не понимаете, что ли? До того офранцузились, что по-русски понимать разучились.
И я резко поворачиваю им спину.
Громкий хохот служить ответом моим словам. Кавалерийский юнкер хохочет басом, нарядные барышни дискантом, Лили так взвизгивает и трясет головою, что все ее кудри пляшут какой-то своеобразный танец вокруг ее, покрасневшего от смеха, лица. Гимназист и кадеты легонько подфыркивают и поминутно закрывают рты носовыми платками.
И даже серьезная Наташа и та улыбается своей тихой улыбкой.
-- Нет! Нет, это великолепно. Une demoiselle и желает играть в солдаты! -- кричит юнкер, весь трясясь от смеха.
Противные!
"Ах, Господи, и зачем меня привели сюда! -- тоскливо сжимается мое сердце. --Скажу "солнышку", что никогда не приду больше".
И, круто повернувшись спиной к "противной компании", как я мысленно окрестила Вовиных гостей, я иду по дорожке сада.
Вокруг меня розы, левкои и душистый горошек. Пчелы и осы жужжат в воздухе. До приторности, до душноты пахнет цветами.
На повороте аллеи мелькает белый китель отца.
-- Солнышко! -- кричу я неистово, бросаясь к нему со всех ног, -- не бери меня больше сюда, здесь противно и скучно. Солн...
Я обрываю на полуслове, потому что мой отец не один. С ним высокая худенькая девушка с огромными иссера-синими, близорукими глазами, очень румяная и гладко-прегладко причесанная на пробор.
Что-то холодное, что-то высокомерное было в тонком с горбинкой носе и в серых выпуклых глазах девушки.
-- Кузина Нэлли. --проговорил "солнышко", поворачиваясь к черноволосой девушке, -- вот моя девочка, полюбите ее!
Девушка приставила черепаховый лорнет к глазам и окинула меня очень внимательным взглядом.
-- Какая нарядная! -- произнесла она сдержанно. Сама она была одета очень скромно во что-то светло-серое. Костюм, однако, безукоризненно сидел на ней.
Она протянула мне руку. Я нерешительно подала свою. Быстрым взглядом обежала она мои пальцы, и вдруг брезгливая улыбка сморщила ее губы.
-- По кому ты носишь траур, дитя? -- сносила она, слегка улыбаясь.
Я не поняла сначала и робко взглянув на "солнышко". Лицо отца было залито румянцем, в глазах его видно было смущение. Тогда я, недоумевая, взглянула на мои пальцы. Ничего, решительно ничего особенного не находила я в этих тоненьких , красноватых детских пальчиках, если не считать резких черных полосок под ногтями на самых концах. Но взглянув сначала на отца, потом на молодую девушку и, наконец, на мои пальцы, я быстро сообразила, что именно за черные полоски обратили внимание Нэлли и вызвали ее замечание.
И я вспыхнула и смутилась не меньше папы.
-- Такая нарядная хорошенькая девочка и такие грязные ногти! -- проговорила между тем Нэлли своим бесстрастным голосом, от которого мурашки забегали у меня по спине.
-- Как же тебе не стыдно приходить в таком виде в гости? -- произнес с укором отец.
-- Папа Алеша. -- Горячо вырвалось у меня, -- Я не виновата... я торопилась...
-- Что это? Как она вас называет, Alexis? -- спросила удивленным голосом Нэлли. --Па-па A-ле-ша! -- протянула она, и голос ее дрогнул от затаенного смеха.
, как я называю мое "солнышко"! Какое ей до этого дело?
Я уже готова была ответить какою-нибудь неожиданною резкостью, как вдруг из-за поворота аллеи быстро подбежал ко мне поручик Хорченко, один из часто бывавших у нас товарищей моего отца. Это был очень веселый человек, охотно шутивший и игравший со мною. И мы были с ним всегда хорошие друзья.
-- Ага, вот вы где, моя маленькая невеста, -- проговорил он, вырастая передо мною, как Конек-Горбунок, в сказке, перед Иванушкой. -- Осмелюсь надеяться на счастье вести вас к столу? -- дурачась и смеясь произнес он, подставляя мне руку калачиком.
Вмиг и моя стычка с детьми, и неприятное знакомство с теткой -- все было забыто. Я подала руку моему кавалеру и мы смеясь пошли вперед.
За столом мой веселый кавалер посадил меня подле себя, накладывал кушанья и пресерьезно уверял, что у него в Малороссии, как у злодея Синей Бороды в сказке, четырнадцать жен томятся в подземелье замка и что я буду пятнадцатая. Я хохотала как безумная. Мне было страшно весело.
-- А знаете, Михаил Лаврентиевич, -- совершенно разойдясь, очень громко проговорила я, бросив торжествующий взгляд на Нэлли, которая сидела визави, около моего "солнышка", -- я охотно поехала бы с ваши и стала бы пятнадцатой женою Синей Бороды. Ведь вы бы не стали упрекать меня за не совсем хорошо вычищенные ногти, как это думают некоторые классные дамы?.. Не правда ли?
Я увидала, как при этих словах вспыхнуло и без того уже румяное лицо Нэлли -- и втайне торжествовала победу.
Обед прошел весело и оживленно. Мне правда, было не совсем хорошо на душе после злополучных сцен в саду, но я умышленно громко разговаривала и хохотала, чтобы показать Вове и его компании, как я веселюсь здесь, как чувствую себя отлично без них.
Вова сидел по соседству с Лили за обедом и внимательно слушал громкий и непринужденный рассказ Лили. Лили держала себя совсем как взрослая. После обеда хозяйка упросила одного из присутствовавших офицеров сыграть на рояль. Он сел, и через минуту из-под белых длинных пальцев офицера полились чудные звуки. Мне, казалось, что эти, что эти звуки говорили о цветах и небе, таком лазоревом и прекрасном в летнюю пору, и о пении райских птичек, -- вообще о чем-то ином, чего еще не могла понять, но уже смутно охватывала впечатлительная, душа маленькой девочки...
Я стояла глубоко-потрясенная, взволнованная... Я забыла все: и стычку в саду с молодежью, и ненавистную Нэлли Ронову, словом все, все... Мне казалось, что я нахожусь в каком-то волшебном чертоге, призрачном и прекрасном, где легкокрылые прозрачные существа витают в голубом эфире и поют чудесный гимн, сложенный из дивных звуков!
Вдруг резкий смех, раздавшийся над моим ухом, точно ножом резнул меня по сердцу.
-- Пожалуйста, не проглоти нас, Lydie, ты разинула рот, как акула.
И вмиг, и призрачный чертог, и легкокрылые эльфы -- все исчезло. Предо мною стояла рыжая Лили и хохотала до слез над моим открытым ртом и над моим растерянным видом. Но странно, я не рассердилась в этот раз на маленькую насмешницу. Моя голова еще была полна звуков, слышанных только что. Мое сердце горело.
-- Тебе нравится? -- подхватил подбежавший к нам Вова и посмотрел на меня сияющими влажными глазами. -- Гиллерт (так звали офицера, игравшего на рояле) -- молодец! Только и Лили молодец тоже. Если б ты только слышала, как она играет на гитаре и поет цыганские песни!
-- Что? Лили поет? Ах, Лили, спойте пожалуйста. -- Восклицали на разные голоса мужчины и дамы, окружив нас. -- Пожалуйста, Лили.
В одну минуту появилась откуда-то гитара, кто-то выставил на середину зала стул, кто-то усадил на него Лили, которая отнекивалась и ломалась, как взрослая. Потом привычным жестом рыжая девочка ударила рукою по струнам и струны запели...
Подняв высоко голову и сощурив глаза, Лили пела:
в обед и ужин...
А потом:
Спрятался месяц за тучку...
и еще что-то.
-- Не правда ли, великолепно? -- спросил, подбежав ко мне, Вова.
-- Вот уж гадко-то! -- самым искренним голосом вырвалось у меня.
-- Ах, какая ты дурочка, Лида, -- рассердился Вова, -- Лили бесподобна -- она поет, как настоящая цыганка. Ранский говорит, что отличить даже нельзя.
-- Ну, я не поздравляю настоящих цыганок, если они так каркают, как Лили, -- расхохоталась я.
Завидую? А пожалуй, что и так! Вова сказал правду. Я ненавижу сейчас Лили, ненавижу за то, что все ее хвалят, одобряют, восхищаются ею. Ею, а не мною, маленькой сероглазой девочкой, с такими длинными ресницами, что глаза в них, по выражению Хорченко, заблудились как в лесу. И мне страшно хочется сделать что-нибудь такое, чтобы все перестали обращать внимание на Лили и занялись только мною.
Я думала об одном: вот, если бы сейчас высоко над потолком протянули проволоку, и я, в легкой юбочке, осыпанной блестками, с распущенными локонами по плечам, как та маленькая канатная плясунья, виденная мною однажды в цирке, стала бы грациозно танцевать в воздухе... О, тогда все наверное бы пришли в неистовый восторг, аплодировали мне, как в цирке аплодировали канатной плясунье, и как теперь аплодируют здесь Лили.
-- Что с вами? Над чем вы задумались, маленькая принцесса? -- послышался над моим ухом знакомый голос.
-- Мне скучно! -- протянула я унылым голосом.
-- Если только скучно, то этому горю помочь можно! Пойдемте.
И быстро подхватив меня под руку, он повлек меня через всю залу в кабинет хозяина, где я увидала несколько человек офицеров, стоявших в кружок, в центр в которого румяный весельчак Ранский отплясывал трепака.
-- Господа, стул принцессе, она хочет смотреть.
-- А плясать со мною не хочет? -- лукаво подмигнул мне глазом, спросил Ранский, выделывая какое-то удивительное па.
-- Ужасно хочу! -- вырвалось у меня, самым искренним образом и тут же я добавила мысленно: -- "Пускай Лилька "каркает" в зале, а я тут им так "отхватаю" трепака, что они "ахнуть".
Вмиг откуда-то в руках Хорченко появилась гармоника и бойкий мотив "Ах, вы, сени, мои сени" понесся по комнате.
То отступая, то подбегая ко мне, Ранский подергивал плечами, выворачивая ноги, мотая головою и вдруг разом грянулся на пол и пошел в присядку. Точно что ударило мне в голову... Дрожь восторга пробежала по моим жилам и я полетела быстрее птицы, описывая круги, взмахивая кудрями, с которых давно уже упала голубенькая кокарда, и вся ходуном ходя от охватившего меня огня пляски.
-- Ай да Лидочка! Ай да принцесса! Молодцом! Молодцом! -- кричали то здесь, то там в тесно обступившем нас кружке зрителей.
"Ага, чья взяла, рыжая Лилька? Твое глупое карканье или моя пляска?" -- молнией промелькнула во мне торжествующая мысль и, прежде чем кто-либо успел остановить меня, я, по примеру моего партнера Ранского, пустилась в присядку. Вся тонкая, ровная и ловкая, как мальчик, я отбивала дробно и мелко каблуком, отбрасывая ноги то влево, то вправо, то подскакивая на пол-аршина от земли... Этому уж меня не учил "солнышко", этому я случайно выучилась от денщика Петра, когда он плясал как-то у кухонного крыльца в одно из воскресений.
-- Боже мой! Да неужели же это ваша девочка, Alexis? И я увидела "солнышко" о бок с Нэлли Роновой на пороге. Никогда не забуду я выражения лица моего папы. Мне казалось, что он готов был провалиться от стыда сквозь землю. А в глазах Нэлли Роновой отразился такой красноречивый ужас, что мне даже страшно стало за нее.
"Солнышко" быстро подошел ко мне, нагнулся к моему уху и шепнул сердито:
-- Ты сейчас же отправишься домой.
"Вот тебе раз! После такого успеха и вдруг..." Я больно закусила себе губы, чтобы не расплакаться от жгучего чувства стыда и обиды. Когда я шла мимо Нэлли, она сказала:
-- Да, да! -- как-то особенно быстро произнес папа, -- я отдам ее будущею осенью в институт, только надо будет раньше пригласить гувернантку, чтобы ее подготовила.
"Ага! Опять гувернантка... и институт вдобавок... И все из-за этой непрошенной тетушки!"
Как я ее ненавижу...
Противная!