25-е июля. -- Подношение. -- Сестрички Вильканг. -- Большой Джон появляется, как фее из сказки. -- Я выдаю тайну кикиморы.
Двадцать пятого июля день ангела моей мачехи. M-lle Тандре, которая оказалась добродушнейшим существом в мире, разом подчинившимся деспотичной власти "маленькой принцессы", еще за месяц до этого торжественного дня трубила мне в уши о том, что надо сделать сюрприз ко дню ангела "maman". Она достала канвы, гаруса, шелку и... и тут-то и началось мое мученье. Я должна была вышить плато под лампу.
Ах, это несносное плато! Я никогда не любила никаких "вышиваний", никаких "девичьих работ",как выражалась тетя Лиза. В жизни моей я сделала одну единственную работу только, -- вышила закладку "солнышку", и что это была за закладка! Крестики шли вкось и вкривь, вкривь и вкось. И все-таки закладка показалась достаточно прекрасной моему папе; он наградил меня за нее горячими поцелуями и пришел в настоящий восторг от сюрприза его девочки. Но тогда я работала с удовольствием и с любовью усеивала канву косыми и кривыми крестиками, а теперь, теперь я должна была работать для... мачехи. Немудрено поэтому, если иголка скрипела и гнулась в моих руках, делаясь мокрой от моих вспотевших от усилия рук, а гарус пачкался и рвался ужасно. Я приводила в настоящее отчаяние мою бедную "кикимору".
-- Нет! Не хочу больше работать! -- вскрикивала я с отчаянием в голосе, забрасывая под стол мое злополучное плато.
- О-о! Lydie! Что же вы подарите вашей maman? -- искренно ужасалась Тандре, собственноручно извлекая из-под стола решительно не задавшуюся мне работу.
-- Во-первых, она не maman, а мачеха!-- кричала я со злостью, -- а во-вторых, вместо этого глупого плато я ей расскажу лучше сказку, в которой маленькая принцесса бросается в воду, оттого что злая мачеха мучает, ее...
-- О-о, вы не расскажете такой сказки вашей maman, Lydie! -- самым искренним образом пугается гувернантка,-- вы не расскажете ее, во имя неба!
-- Нет, расскажу!-- закричала я, уже топая ногами.
-- Oh! Вы маленький демон в юбке!-- прошептала француженка и стала уговаривать меня "не делать скандала" и продолжать начатую работу, хотя бы только для того, чтобы не огорчить отца.
Последние слова подействовали на меня. Хотя и с отвращением, я все же принялась оканчивать ненавистное плато, делая вид, что не замечаю, что часть работы исполняет за меня, под предлогом "исправления", m-lle Тандре.
25-е июля подошло незаметно.
"Солнышко" не спал накануне всю ночь и украшал весь дом гирляндами из зелени и цветов. Все окна, двери, вся терраса и балкон -- все было обвито гирляндами и венками. Это было чудо, как хорошо! Кроме того, по всему фронтону развесили фонарики, потому что вечером, когда съедутся гости, предполагалось зажечь иллюминацию.
Как только мы встали с Тандре (при чем я сразу заметила, что с головой моей гувернантки случилось совсем необычайного рода превращение: она легла гладенькая спать, а встала кудрявая-кудрявая, как негритянка), и как только мы были готовы,-- то отправилась искать ее.
Она была вся в белом. Даже лента для лорнета была белая, а в волосах белый цветок.
Я присела перед нею и проговорила казенную фразу: Je vous felicite, maman (Поздравляю вас, мама) и протянула ей плато. Она как-то снисходительно улыбнулась, поцеловала меня, поблагодарила. Но вслед затем прищурила глаза на мою работу и стала внимательно рассматривать. Потом, не довольствуясь этим, она поднесла лорнет к глазам и... и...
-- Вот здесь неправильно вышито, Lydie... -- произнесла она своим недопускающим возражения голосом. -- Эти крестики должны идти в одну сторону, а у тебя они в разные стороны идут... Пора бы, душечка, научиться... Такая большая девочка и не умеешь вышивать... Merci, однако, за доброе побуждение сделать мне приятное...
И быстро наклонившись ко мне, она вновь запечатлела холодный поцелуй на моем разгоревшемся от стыда лице.
Я уже собиралась ответить ей, как стали съезжаться гости. "Она", положив мое плато на стол, отправилась встречать гостей, но уже через минуту я услышала опять ее голос, обращенный ко мне:
-- Lydie, вот барышни Вильканг: мисс Луиза,мисс Кэтти, мисс Лиза, мисс Мэгги, мисс Алиса, мисс Елена!
Мисс!.. мисс!.. мисс!.. мисс!
Я решительно растерялась от неожиданности при виде шестерых барышень, начиная от семнадцатилетнего и кончая девятилетним возрастом. Даже мачеха, видя мои испуганные глаза и растерянный вид, не могла не улыбнуться. Сестрички Вильканг молча приседали. Все шесть они были на одно лицо. Рыжеватые, длиннолицые, худенькие, в одинаковых платьях и прическах. Даже у самой маленькой были волосы собраны в прическу крендельком на макушке. Их белые пикейные платьица поразили меня своей свежестью. Все на них корректно донельзя и чисто, чисто, чисто. Точно их только что вытащили из ванны, всех этих английских сестричек. Я слышала о них и прежде. "Она" мне ставила их всегда в пример. "Вот барышни Вильканг, дочери директора шлиссельбургской ситцевой фабрики, что за милые англичаночки. Я желала бы, чтобы Lydie походила на них". Так "она" говорила...
-- Lydie! Займи хорошенько барышень!-- обращается она теперь ко мне и тотчас же устремляется навстречу новым гостям.
Что мне сделать с ними, со всей этой шестеркой, в беспримерно чистых пикейных платьицах, в свежих желтых ботинках и в прическах, а la кренделек? Как мне быть с этой шестеркой, не говорящей ни слова по-русски? Какой чумичкой кажусь я им, должно быть, в моей затрапезной матроске и в простой соломенной шляпе, болтающейся, по обыкновению, за спиной!
Я набираю воздуху в грудь, как можно больше, и говорю мрачно по-французски:
-- Пойдем, я покажу вам наш сад. Пикейные барышни разом изъявляют свое согласие.
-- Yes! Yes! (Да! Да!) В сад!.. Отлично!-- лопочут они. Две из них идут в авангарде, две по обе стороны меня, точно два жандарма около преступника, две замыкают шествие. В таком виде мы обходим весь сад, мерно, большими шагами, прямо глядя перед собой. Англичанки при этом шагают как настоящие гренадеры. И ноги у них такие огромные в желтых туфлях!
В торжественном шествии мы доходим вплоть до пруда. На пруде качается крошечная лодочка. Мне строго запрещено кататься в ней, но для такого дня и в виду посещения пикейных барышень я могу сделать некоторое исключение.
-- Mesdemoiselles! Я предлагаю покатать вас в лодке,-- говорю я, в тайной надежде, что они откажутся. Но, к ужасу моему, они сразу изъявили согласие, все разом, все шестеро! И едва я успела вскочить в лодку, как они все, с проворством лягушек, попрыгали в нее.
Делать нечего! Расплачивайся за твою торопливость, бедненькая принцесса!
Я беру в руки весла и начинаю грести. Сначала все идет отлично. Мы скользим по воде. Англичаночки притихли и смотрят широко-раскрытыми глазами на мутную зеленую жижицу, которая колышется по обе стороны лодки! Но вдруг... стоп! Что это? Мы сидим на мели в самом лучшем виде. В отчаянии я начинаю работать веслами с видом настоящего матроса. Но лодка не движется. Я еще работаю -- и все-таки не движется.
Ах ты, Господи! Что же делать?- Если бы их было чуточку меньше, лодка пошла бы. Но целых шесть англичанок, хотя и тощих и худых -- ведь это порядочный груз! И меня охватывает жгучая злоба против злополучной шестерки.
-- Зачем вас так много! -- разражаюсь я вне себя ох злости внезапным криком. -- Было бы вас двое, трое, и лодка бы сошла с мели!
-- O, yes? yes! -- залопотали с самым невинным видом, англичанки, ни слова не понимавшие по-русски и, воображая, должно быть, что я говорю им что-то очень приятное.
-- Тьфу!-- окончательно выхожу я из себя и со злостью так ударяю по воде веслом, что в один миг целые миллиарды брызг окатили всех сидевших в лодке. Англичанки дико взвизгнули и подались назад. Их белые пикейные платьица шигом покрылись зелеными пятнами, отвратительными, как лягушки.
Младшие из них горько плакали, глядя на свои испорченные костюмы. Старшие смотрели на меня такими глазами, какими обыкновенно смотрят на тигра, когда он попадается навстречу безоружному путнику в лесу...
Назад к дому мы уже не шли тем торжественным маршем, каким обходили сад... По крайней мере у моих англичанок был очень понурый вид...
В дубовой аллее нам встретилась "она", окруженная целым обществом нарядных дам и кавалеров.
-- Lydie! Что это значит?-- в ужасе прошептали ее губы при виде плачущих младших англичанок в запятнанных платьях и сурово молчавших и надутых их старших сестер.
-- Мы катались в лодке, maman... и... и...
-- Вы не умеете держать себя в обществе, ma chЙre! Поэтому ступайте ко мне в комнату и сидите пока вас не позовут оттуда!-- произнесла она взволнованно и резко.
Вся красная от смущения, я быстро повернулась и пошла. Мне хотелось провалиться сквозь землю. Моя бедная маленькая душа разрывалась на части. Но ни одной слезинкой, не единым вздохом я не показала, как тяжело мне было в душе. Гордо и спокойно пришла я в комнату. Но здесь и гордость, и спокойствие сразу точно испарились. Я бросилась на кушетку с головой, трескавшейся на части от самых ужасных мыслей, с душою растерзанной, как никогда, и громко разрыдалась.
"Наказать меня! Лидию Воронскую! Меня, маленькую принцессу! Божка семьи! О! И при том на глазах чужих! "Лиза! Оля! Лина! Ульяша! Зачем вы допустил отнять меня от вас, взять и увезти! Господи! До чего я несчастна!"-- громко причитала я сквозь слезы.
-- Маленькая русалочка! О чем вы горюете?-- раздался надо мною знакомый голос с иностранным акцентом.
Я быстро вскочила с дивана и подняла голову.
Верхом на подоконнике сидел Большой Джон. Его длинные ноги болтались, одна в комнате. другая в саду. Лицо улыбалось широкой улыбкой. Острые серые глаза-иглы внимательно и зорко глядели на меня.
-- Большой Джон! Спасите меня! -- обратилась я к нему, вытирая глаза.
-- В чем дело, маленькая русалочка?
-- Меня наказали... при всех... прогнали сюда... И все это из-за противных пикейных англичанок.
-- Каких? Каких?-- расхохотался Большой Джон.
-- Пикейных! Разве вы не видели их? Отвратительные чопорные создания! С рыжими волосами... с глазами на выкате... О, какие они гадкие все шестеро, точно лягушки!.. Но вы не можете понять меня,-- внезапно опомнившись, проговорила я,-- ведь вы не видели их...
-- Напротив, не только видел, но и знаю их!-- усмехнулся в ответ Большой Джон.
-- Как так? -- удивилась я. -- Вы знаете этих шестерых противных англичанок? Бррр!
-- Еще бы! Конечно видел и знаю, потому что они мои родные сестры! -- во весь голос расхохотался Джон.
Ах!
Я села на пол и закрыла лицо руками.
похвалы... похвалили бы, желая сделать приятное вашему длинноногому другу. Ведь вы меня считаете вашим другом, не правда ли, русалочка? Я вижу, как доверчиво смотрят на меня ваши глазки. И в качестве друга я иду к вашей belle-mere (мачехе) и попрошу у нее прощение за вас.
-- Я не хочу, просить прощения!-- буркнула я себе под нос.
-- Очень хорошо быть гордой, русалочка, но все же не мешает покаяться в своей вине, когда чувствуешь себя немножко виноватой. Как вы думаете по этому поводу?
И он состроил такую потешную физиономию при этом, что я невольно громко расхохоталась. Потом, не дожидаясь моего ответа, вскочил на подоконник, быстро прыгнул за окно, а через минуты две уже принес мне прощение мачехи.
В этот вечер я ни на секунду не разлучалась с Большим Джоном. Я полюбила его как брата, несмотря на то, что видела во второй только раз. Впрочем, его нельзя было не любить. Он был душою общества в этот вечер. Он помогал "солнышку" устраивать фейерверк, помогал мачехе занимать гостей и, что всего удивительнее, растормошил своих пикейных сестриц, которых я в душе окрестила "шестью спящими девами". По крайней мере, он заставил их бегать и в горелки, и в жмурки, и в пятнашки, наравне со мною. За ужином мы сели рядом. Он болтал и дурачился во всю. Я была в восторге, но мне ужасно хотелось придумать что либо смешное, чтобы завладеть общим вниманием, как завладел им Джон. Его лавры не давали мне покоя. Случай не замедлил представиться.
Посреди стола стояла большая миска с простоквашей. Одна из сестричек потянулась к ней.
-- Нет, не берите простокваши, мисс Мэгги,-- вскричала я с громким смехом, кидая предательский взгляд в сторону моей гувернантки, которая сидела по другую руку Большого Джона, -- не берите простокваши, она нужна для mademoiselle Тандре. Mademoiselle моется простоквашей каждый вечер, чтобы получить белый и нежный цвет лица!
И сказав это, я расхохоталась на весь стол. Лицо "кикиморы" покраснело. а потом разом побледнело. Но никто не откликнулся на мой смех. Неловкое молчание воцарилось за столом. И вдруг, после продолжительной паузы, голос Большого Джона произнес над самым моим ухом:
-- А ведь маленькая русалочка не должна была говорить этого...
Жгучий стыд охватил мою душу и прожег ее насквозь дотла, Я молча опустила голову, не зная, что сказать, что сделать. Потерять во мнении моего нового друга было бы теперь ужасным несчастьем в моих глазах. Но у меня тотчас же созрело решение: я быстро вскочила со своего места, подбежала
-- Ради Бога простите! простите! Я не хотела вас обидеть... Это у меня вырвалось так, нечаянно...
-- Я не сержусь на вас, милое дитя!-- поспешила ответить француженка.
Спустя секунду, я уже сидела на своем прежнем месте и, вся, сияя, спрашивала моего соседа:
-- Ну что, довольны вы теперь мной, Большой добрый Джон?
И он протянул ко мне свою рюмку.
Мы чокнулись и рассмеялись, потом чокнулись опять...
Милый Большой Джон! Как жаль, что он доводится братом не мне, а этим скучным рыжим пикейным барышням!..