Едва я переступила порог, как в классе поднялся шум и гам. Девочки, шумя и хохоча, окружили меня, пользуясь переменой между двух уроков.
- Ну, Галочка, ты совсем мальчишка, - заявила серьезно Нина, - но знаешь, ты мне так больше нравишься, - кудри тебя портили.
- Стрижка-ерыжка! - крикнула Бельская.
- Молчи, егоза, - заступилась за меня Маня Иванова, относившаяся ко мне с большой симпатией.
Следующие два урока были рисование и немецкий язык. Учитель рисования роздал нам карточки с изображением ушей, носов, губ. Нина показала мне, что надо делать, как надо срисовывать. Учитель - добродушнейшее, седенькое существо - после первой же моей черточки нашел меня очень слабой художницей и переменил карточку на менее сложный рисунок.
В то время как я, углубившись в работу, выводила палочки и углы, ко мне на пюпитр упала бумажка, сложенная вчетверо. Я недоумевающе развернула ее и прочла:
"Душка Влассовская! У тебя есть коржики и смоквы. Поделись после завтрака.
Маня Иванова".
- От кого это? - полюбопытствовала княжна.
- Вот прочти, - и я протянула ей бумажку.
- Иванова ужасная подлиза, хуже Бельской, - сердито заметила княжна, - она узнала, что у тебя гостинцы, и будет нянчиться с тобой. Советую не давать... А то как хочешь... Пожалуй, еще прослывешь жадной. Лучше уж дай.
Я повернула голову и, увидя Иванову, сидевшую возле Ренн на последней скамейке, кивнула ей в знак согласия. Та просияла и усиленно закивала головой.
Презрительная гримаска тронула строгие губы моей соседки. Гордое бескорыстие княжны нравилось мне все больше и больше.
- Нина, а твоя тайна? - напомнила я ей.
- Подожди немного, на гулянье, а то здесь услышат.
Я сгорала от нетерпения, однако не настаивала.
Урок рисования сменился уроком немецкого языка.
Насколько учитель-француз был "душка", настолько немец - "аспид". Класс дрожал на его уроке. Он вызывал воспитанниц резким, крикливым голосом, прослушивал заданное, поминутно сбивая и прерывая замечаниями, и немилосердно сыпал единицами. Класс вздохнул свободно, заслыша желанный звонок.
После завтрака, состоявшего из пяти печеных картофелин, куска селедки, квадратика масла и кружки кофе с бутербродами, нам роздали безобразные манто коричневого цвета, называемые клеками, с лиловыми шарфами и повели в сад. Большой, неприветливый, с массой дорожек, он был окружен со всех сторон высокой каменной оградой. Посреди площадки, прилегавшей к внутреннему фасаду института, стояли качели и качалка.
Едва мы сошли со ступеней крыльца, как пары разбились и воспитанницы разбрелись по всему саду.
Я последовала за ней на самую дальнюю дорожку, где нам попадались редкие пары гуляющих. Под нашими ногами шелестели упавшие листья... Там и сям каркали голодные вороны.
Мы сели на влажную от дождя скамейку, и Нина начала:
- Видишь ли, Галочка, у нас ученицы младших классов называются "младшими", а те, которые в последних классах, - это "старшие". Мы, младшие, "обожаем" старших. Это уже так принято у нас в институте. Каждая из младших выбирает себе "душку", подходит к ней здороваться по утрам, гуляет по праздникам с ней в зале, угощает конфетами и знакомит со своими родными во время приема, когда допускают родных на свидание. Вензель "душки" вырезывается перочинным ножом на "тируаре" (пюпитре), а некоторые выцарапывают его булавкой на руке или пишут чернилами ее номер, потому что каждая из нас в институте записана под известным номером. А иногда имя "душки" пишется на стенах и окнах... Для "душки", чтобы быть достойной ходить с ней, нужно сделать что-нибудь особенное, совершить, например, какой-нибудь подвиг: или сбегать ночью на церковную паперть, или съесть большой кусок мела, - да мало ли чем можно проявить свою стойкость и смелость. Я никогда не обожала еще, Галочка, я была слишком горда, но недавно-недавно... - тут вдруг прервала она: - Побожись мне три раза, что ты никому не выдашь мою тайну.
- Изволь, - и я исполнила ее желание.
- Видишь ли, - продолжала Нина оживленно, - незадолго до твоего поступления к нам я была больна лихорадкой и сильно кашляла. Пока я лежала в жару, в мое отделение привели еще одну больную, старшую, Ирочку Трахтенберг. Она так ласково обращалась со мной, ничем не давая мне понять, что я младшая, "седьмушка", а она первоклассница. Мы вместе поджаривали хлеб в лазаретной печке, целые ночи болтали о доме. Ирочка - шведка, но ее родители живут теперь здесь, в Петербурге; она непременно хочет познакомить меня с ними. Ее отец, кажется, консул или просто член посольства - не знаю, только что-то очень важное. Ирочка почему-то молчит, когда я ее об этом спрашиваю. У них под Стокгольмом большой замок. Ах, Галочка, какая она милочка, дуся! Какие у нее глаза, синие, синие... и волосы, как лен! Впрочем, ты сама сейчас увидишь. Только ты никому, никому не говори, Галочка, о моем обожании, а то Бельская и Крошка поднимут меня на смех. А я этого не позволю: княжна Джаваха не должна унижать себя.
Последние слова Нина произнесла с гордым достоинством, делавшим особенно милым ее красивое личико.
- Теперь ты увидишь "душку"!.. - таинственно сообщила она мне.
В последнюю аллею стали приходить старшие, в таких же безобразных клеках, как и наши, но на их тщательно причесанных головках были накинуты вместо полинялых лиловых косынок "собственные" шелковые шарфы разных цветов.
Они разгуливали чинно и важно и разговаривали шепотом.
- Смотри, вот она, - и Нина до боли сжала мне руку.
В конце аллеи появились две институтки в возрасте от 16 до 18 лет каждая. Одна из них темная и смуглая девушка с нечистым цветом лица, другая - светлая льняная блондинка.
- Вот она, Ирочка, - волнуясь, шептала княжна, указывая на блондинку, - с ней Анюта Михайлова, ее подруга.
Девушки поравнялись с нами, и я заметила надменно вздернутую верхнюю губку и бесцветные, водянистые глаза на прозрачно-хрупком, некрасивом личике.
- Да, - чуть слышно, взволнованным голосом ответила княжна.
"Душка" Нины мне не понравилась. В ее лице и фигуре было что-то отталкивающее. А она, моя милая княжна, вся вспыхнув от удовольствия, подошла поцеловать Ирочку, ничуть не стесняясь ее подруги, очевидно, посвященной в тайну... Белокурая шведка совершенно равнодушно ответила на приветствие княжны.
- Ты ее очень любишь? - спросила я Нину, когда молодые девушки были далеко от нас.
- Ужасно, Галочка! Я ее люблю первой после папы!.. За нее я готова претерпеть все гонения "синявок"... Я ее буду обожать до самого выпуска.
"белобрысой" шведке, как я уже мысленно окрестила Ирочку Трахтенберг.