Записки сиротки
Часть II

Не знаю, как другие, но я сознаю себя счастливой оттого, что могла отплатить добром за зло моим недавним врагам.

Прошло два года...

Стояла зима, морозная, ясная. Мы, дети, не выходили из нашего садика, где дворник Иван устроил нам чудесную горку.

После возвращения Яши из гимназии мы опрометью кидались туда и катались с горы до самого обеда.

Яша уже год, как ходил в гимназию. Он очень вырос и изменился. Наверное, ни Ленч, ни его прежние товарищи по цирку, ни капризная Марго не узнали бы в этом здоровом, краснощеком гимназистике с звонким голосом прежнего молчаливого и задумчивого Альфа.

Изменились и мы с Лизочкой. Мои прежние платьица, сшитые еще при покойной маме, едва доходили мне до колен, а волосы на голове настолько уже отросли, что я их заплетала в две толстые косички.

Я ужасно гордилась моими косичками и тщательно занималась заплетанием их каждое утро.

Кузина Лизочка изменилась меньше нас всех. Это была прежняя маленькая девочка, белокуренькая и бледненькая, с большими и ясными синими глазками. Вся она, очень хрупкая и тоненькая, ужасно походила на дорогую фарфоровую куколку, которая стояла на туалете тети между прочими изящными вещицами. Только золотистые кудри казались длиннее да глазки смотрели внимательно и строго, как у большой.

Мы с Яшей горячо полюбили нашу новую сестричку. Всегда ласковая, нежная Лизочка была добрым ангелом нашей семьи.

Дядя и тетя обожали свою девочку, но одинаково и ровно обращались со всеми нами, не делая никакой разницы между мною - бедной сироткой-племянницей, чужим для них Яшей и родной дочерью. Часто няня говорила мне:

- Видишь, Катенька, какое вам с Яшей счастье выпало на долю! Как боженька-то все устроил хорошо! Каких добрых родителей нашли вы в дяденьке и тетеньке. Молись за них, Катенька, и бог тебя не оставит!

И я молилась, горячо молилась, и утром и вечером, когда на сон грядущий становилась на колени перед большим. киотом в тетиной спальне. Лампада, зажженная заботливыми руками няни, освещала тихим, мерцающим светом кроткое, святое лицо Божией Матери, так ласково смотревшей на маленькую девочку, шептавшую свои детские молитвы!

Господи, как хорошо мне было! Как я была счастлива среди добрых и милых родных, рядом с моей милой нянечкой, с моим дорогим братом Яшей... Все, что я пережила в два года, что вынесла от жестокой руки злодея Ленча, - все это казалось мне теперь дурным сном и начинало постепенно изглаживаться из моей памяти...

- Катя, Лизочка! У меня есть к вам очень важное дело, - торжественно проговорил Яша, неожиданно вбегая во двор с ранцем за плечами.

Мы только что втащили на гору наши саночки и теперь стояли красные, запыхавшиеся на ее верхушке. Яша имел очень таинственный вид. Его глаза смотрели серьезно и важно.

- А вот что! - тем же торжественным тоном продолжал Яша, влезая к нам на горку и усаживаясь на санки. - Вот что: сегодня утром наш классный наставник сказал, обращаясь к нашалившему Пете Волкову, моему товарищу: "Как тебе не стыдно, Волков, вечно проказничаешь... Еще теперь Яша Миронов тебя сдерживает немного, а что ты будешь без него делать, когда он от нас уйдет".

Я так и обмер. "Как уйдет? - невольно вырвалось у меня. - Как, Василий Васильевич, разве меня выключают?" И признаться, девочки, я готов был разреветься, но Василий Васильевич сразу успокоил меня, сказав: "Что ты, что ты, братец, тебя-то выключают? Примерного ученика, которым весь класс должен гордиться? Нет, голубчик, просто по просьбе твоего дяди тебя переводят в петербургскую гимназию. А разве ты не знал? Тебе еще не говорили дома? Ну, верно, еще не решено окончательно... Да ты лучше, спроси-ка сам дядю - он тебе скажет". Ну, вот и все, девочки, что я хотел сказать, - закончил свой рассказ Яша.

- Как же так? Неужели ты уедешь от нас? - дрожащим голоском спросила Лизочка, успевшая за эти два года горячо привязаться к своему названому братцу.

В ее синих, лучистых глазках стояли крупные слезы, готовые скатиться на бледные щечки.

- Яша, Яшенька, Яшук, неужели ты уедешь от нас в Петербург, неужели уедешь, Яша? - твердила она, в то время как худенькие ручонки обвивали шею маленького гимназиста.

- Я ничего не знаю, право же, не знаю, Лизочка, - повторял растерявшийся Яша, - успокойся, милая, вот Катя же не плачет! Катя умница!

- Катя оттого не плачет, - уже капризно заговорила Лизочка, - что, верно, ей не жалко тебя, верно, она не так тебя любит, как я!

И она посмотрела на меня сердитыми глазками и потешно надула свой пухлый, пунцовый ротик.

Как она ошибалась, Лизочка! У меня замирало сердце от страха расстаться с Яшей, с моим милым братцем, с которым привыкла делить радость и горе!

Расстаться с Яшей! Нет, никогда! Это было бы до того ужасно, что я бы, кажется, не пережила разлуки! Но что же делать? Идти к дяде и тете и упросить их не отсылать Яшу в Петербург? Но они могут рассердиться за мое вмешательство. Ведь если Яшу переводить в петербургскую гимназию, так, значит, это так и надо. "Старшие" знают больше нас, детей, и, вероятно, все уже обдумали, прежде чем принять решение...

Я старалась успокоить себя такими рассуждениями, но сердечко мое невольно сжималось, а на глаза поминутно навертывались непрошеные слезинки.

Я не запомню другого такого печального обеда, какой был в тот памятный для меня день! Яша сидел за столом молчаливый и сосредоточенный. Лизочка почти ничего не ела, даже своих любимых трубочек с взбитыми сливками, чем привела в огорчение толстую кухарку Маврушу. Я через силу давилась жарким и пирожным, чтобы не дать заметить моего волнения. Я была немного старше Лизочки и должна была подавать пример моей маленькой кузине.

Дядя и тетя заметили, наконец, наше волнение и ласково спросили, не случилось ли чего с нами. Тогда Лизочка, вся красная и встревоженная, выскочила из-за стола и, бросившись к матери, зарыла свое личико в ее коленях, повторяя сквозь слезы:

- Мамочка... мамочка... голубушка... дорогая... не отправляй Яшу в Петербург!.. Не отправляй, милая.

- Лизок... ты что, девочка, о чем? - испуганно спрашивала тетя, нежно лаская рукой ее белокурую головку.

Встревожился не на шутку и дядя. Он строго взглянул на Яшу, как бы спрашивая у него причину этих слез. Яша виновато опустил свои добрые глаза и, поминутно путаясь и поправляясь, объяснил, в чем дело.

Чем дальше слушал дядя, тем лицо его становилось ласковее и веселее, а когда Яша кончил, он встал из-за стола, подошел к Лизочке и, подняв ее личико, залитое слезами, спросил:

- Так ты плачешь, детка, оттого, что тебе жаль расстаться с братцем?

- Да, папа! - могла только выговорить Лизочка.

Я молча кивнула головой.

Я боялась, что если скажу хоть одно слово, то расплачусь не меньше моей кузиночки.

- Ну, успокойтесь, ребятишки, - весело проговорил дядя. - Вам не придется расставаться с вашим другом... Не хотел я вам говорить этого раньше, да вот сама судьба за меня распорядилась... Василий Васильевич проговорился, и скрывать больше от вас нечего. Вас ждет большая новость: мы переезжаем на постоянное житье в Петербург... Яша поступает в одну из петербургских гимназий, и вы не расстанетесь с ним, даст бог, никогда. Лизок, утри свои хорошенькие глазки, и чтоб я не видел больше проливного дождика! Ну, рассмейся же, раз, два, три!

Едва кончил дядя, как Лизочка весело завизжала, что у нее всегда означало выражение восторга, а мы с Яшей повскакивали со своих мест и запрыгали от радости. Путешествие в Петербург казалось нам таким заманчивым и веселым! Особенно радовалась я, не забывшая большого и шумного города, где жила вместе с моей дорогой, незабвенной мамой.

Когда миновал первый взрыв восторга, мы забросали дядю и тетю вопросами: когда мы едем? Что берем с собой? Где будем жить? Поедет ли с нами толстая Мавруша, которая так хорошо готовит трубочки с взбитыми сливками? Кстати, вспомнив о трубочках, мы не отказались отдать честь вкусной стряпне и через пять минут няня приняла со стола пустое блюдо.

- Катя, Катенька, ты берешь кукольный сервиз? Он наполовину разрознен, и я думаю, не лучше ли отдать его бедным, - кричала мне из нашей детской няня, укладывавшая в дорожную корзину мои и Лизины игрушки.

Я на минуту задумалась... Сервиз был мне подарен Яшей на его первые карманные деньги, и мне жаль было отдавать в чужие руки эти поломанные, но дорогие мне чашечки и блюдечки.

- Нет, сервиз я возьму в Петербург, няня, а бедным детям мы отдадим что-нибудь другое, - ласково ответила я и стала помогать ей заворачивать игрушечную посуду в чистые тряпочки и класть их в корзину.

Как мало напоминали мне эти сборы в дальнюю дорогу те, что происходили больше двух лет назад в маленькой квартирке, где скончалась моя дорогая мама! Там все было тихо и печально. Здесь шумно и весело. Поминутно слышался серебристый голосок Лизочки и веселый смех Яши.

Тогда я ехала в чужую семью, в чужой город, не зная, будут ли там любить меня - избалованную материнской лаской девочку. Теперь мне нечего было бояться. Я ехала со своей семьей, где меня любили и баловали, как родную дочь! И я была счастлива.

Был счастлив не менее и Яша. Он не ходил больше в гимназию и помогал укладываться дяде и тете. Мы с Лизочкой тоже беспрестанно предлагали свои услуги, но только мешали старшим, суетясь без толку и подавая не то, что было нужно.

- Нет, уж лучше не помогайте, - заметила тетя, когда Лиза, желая услужить, потащила со стола большую фруктовую вазу, но не выдержала ее тяжести и выпустила ее из рук.

Ваза разбилась вдребезги.

Мы сами, наконец, сознались, что мы плохие помощницы, и, усевшись на диван в гостиной, стали разговаривать о предстоящем длинном путешествии.

Уроки наши прекратились на время сборов. Тетя сама занималась с нами - девочками и теперь, конечно, не имела времени продолжать занятия.

Наконец, сборы были окончены. Все было уложено и запаковано. Наступил день отъезда.

Стоял морозный зимний денек. Мы поднялись рано-рано и с утра приставали к старшим с вопросами: скоро ли поедем?

от радости.

И вот, наконец, этот возок, запряженный быстрой тройкой, подан к крыльцу.

Дядя, тетя и мы, трое детей, должны были уместиться в нем. Няня и Мавруша поехали за несколько дней раньше: няня, знавшая город, вызвалась найти квартиру.

- В тесноте да не в обиде, - говорил дядя, усаживая всех нас и заботливо укутывая наши ноги пледами и одеялами.

Мы поминутно высовывались из возка, чтобы еще раз взглянуть на милый домик и двор с палисадником, где провели столько хороших, счастливых деньков.

- Прощай, сад, и дом, и дворик, все прощайте! - растроганно проговорил Яша.

- И горка прощай! И наша улица! - вторила ему Лизочка.

А я замолчала. Теперь мне было немного грустно уезжать из тех мест, к которым я успела привыкнуть, хотя впереди меня и ждал старый знакомый - Петербург, с которым было связано столько родных и милых воспоминаний!

Наконец, мы разместились. Лошади тронулись, и кибитка заскользила по гладкой и ровной пушистой дороге.

Мы, тесно прижатые друг к другу, в теплых шубках и валенках, с лицами, до самых глаз укутанными большими теплыми шарфами, высунулись в последний раз из возка, чтобы еще раз взглянуть на оставленное родное гнездо. У калитки стоял дворник Иван, оставшийся при доме в ожидании нового хозяина, и махал нам шапкой...

Наконец, возок завернул за угол и наша улица, домик и Иван - все исчезло из виду.

Дорога по-прежнему шла мягкая, ровная. Наш возок точно скользил по пушистому и гладкому белому ковру... Лошадки бойко бежали, позвякивая колокольчиками... Солнышко то сияло радостной улыбкой, то внезапно пряталось... Маленький снежок шел, не переставая.

Было три часа дня, когда мы подъехали к станционному домику, чтобы переменить лошадей, да, кстати, и пообедать. Нам было ужасно весело, несмотря на то что ноги закоченели и затекли от долгого сидения.

Мы смеялись на большую черную собаку, лаявшую страшным басом из своей будки, смеялись на крошечную девочку, выскочившую нам навстречу в большой и неуклюжей материнской кофте...

- Как тебя зовут? - спросила Лизочка, смотря на нее своими смеющимися глазками.

- Манька, - ответила девочка тоненьким, как у птички. голоском.

- А сколько тебе лет? - приставала Лизочка.

- Не зна-а-аю! - протянула девочка.

Какими вкусными кислыми щами и простой, на сале жаренной кашей угостил нас хозяин постоялого двора! За обедом мы смеялись и болтали, не переставая.

- А ямщику дали водки? - спросил неожиданно дядя. - Яша, отнеси-ка ему! - добавил он, подавая стакан мальчику.

- А он обедал? - осведомилась всегда о всех заботливая Лизочка.

- Обедает, будьте покойны, добрая барышня, - ласково улыбаясь, сказал хозяин.

Он все время ласково поглядывал на нас своими добрыми старческими глазами.

Было уже довольно поздно, когда мы, отдохнувшие и насытившиеся, сели в возок и тронулись с постоялого двора, напутствуемые добрыми пожеланиями старика-хозяина.

Погода изменилась к худшему. Мелкий снежок, моросивший с самого утра, стал к вечеру падать крупными хлопьями. На опушке леса ямщик наш повернулся к нам с козел и спросил дядю:

- А что, барин, не вертать ли обратно?

- А что?

- Да как бы метелица не разыгралась... ведь след потеряем - в лесу заночевать придется.

- И то, не вернуться ли? - озабоченно вставила тетя.

Но мы, дети, всполошились против этого. Провести ночь в возке на открытом воздухе нам казалось так сказочно заманчиво!

- На постоялом дворе тараканы, а я ужасно боюсь тараканов, - тянула капризным голоском Лизочка, высовывая из-под теплого платка свой покрасневший носик.

- А волков не боишься? - засмеялся дядя.

- Нет, не боюсь, - храбро заявила девочка, - ведь с тобой ружье, папа!

- Ну, ладно, не трусить только, едем! - согласился дядя и громко прибавил, обращаясь к ямщику: - Подгони-ка маленько, чтобы до ночи выбраться из лесу.

Тот только головой мотнул да прикрикнул на свою тройку.

Лошадки побежали еще быстрее. Колокольчик громко звенел под дугой, над самой гривой коренной серой, и возок быстрее заскользил по гладкой снежной дороге.

А ветер делался все сильнее и сильнее. Хлопья снега все чаще и чаще ударяли о верх кибитки.

в самый угол кибитки и, кажется, дремал, положив голову на теплый рукав дядиной шинели.

Я уже не видала больше впереди нас серой спины ямщика. Его кафтан сделался весь белый от снега, и сам он был очень похож на тех белых старичков-кукол, которые вешаются на елку.

Начинало заметно темнеть. Дядя приказал зажечь фонари, но, как ни старался наш ямщик, фонари гасли от порывов сильного ветра, и мы ехали в густых сумерках.

Мне стало холодно ногам и захотелось спать. Лизочка давно дремала в своем уголку, забавно потягивая носиком. Я подвинулась к ней поближе и очень скоро уснула сама.

Проснулась я, когда было совсем темно. Возок не двигался. Лизочка, позабывшая спросонья, что мы находимся в дороге, требовала, чтобы зажгли лампу. Яша старался зажечь спичку, но руки его окоченели и не слушались.

- Что, сбились? - тревожно спрашивала тетя, стараясь говорить как можно спокойнее, чтобы не испугать нас.

- Известно, сбились, - ответил ямщик недовольным голосом и стал понукать тройку.

Но лошади стояли. А кругом белели сугробы и ветер жалобно выл какую-то дикую песенку.

У меня сильно закоченели ноги, и я старалась отогреть их, ударяя одну о другую.

- А где же папа? - испуганно вскрикнула Лизочка, видя, что дяди Пети нет на его прежнем месте в кибитке.

- Успокойся, деточка, папа пошел искать дорогу! - поспешила ответить тетя.

Но Лизочка еще сильнее взволновалась. Она плакала и твердила, что папа заблудится и что его съели волки.

Мне самой было страшно в этом большом лесу, где так громко свистела и выла вьюга.

Один Яша был спокоен по-прежнему. Он, как умел, помогал тете успокоить расходившуюся Лизочку, говоря, что дядя сейчас вернется и что в этом лесу волки не водятся.

Но в ту самую минуту, когда неожиданно появившийся, весь запушенный снегом дядя сказал, что нашел дорогу, где-то недалеко раздался неприятный вой.

- Что это? - встрепенулись мы. - Что это?

Но старшие нам не ответили. Я только слышала, как тетя прошептала совсем тихо:

- Господи, помилуй нас!

А страшное завывание все приближалось... Где-то, не очень далеко, засветились какие-то огоньки...

Наконец лошади попали на дорогу и дядя, поспешно усевшись в возок, приказал ямщику ехать что есть силы.

- Сам понимаю! - сурово ответил он с козел, в то время как тетя передавала дяде длинный и тяжелый ящик, лежавший позади нее.

Я догадалась, что это были ружья, и еле удерживалась, чтоб не вскрикнуть. Соседство хрупкой и болезненной Лизочки, страх окончательно испугать девочку удержали меня.

А вой делался все громче и страшнее. Я поняла, что за нами гналась волчья стая.

Я никогда не забуду этой ночи... Наш возок мчался быстро, быстро... Лошади хрипели и дрожали, чувствуя врагов.

Дядя зарядил оба ружья, одно держал наготове, другое - передал Яше.

Лизочка рыдала и билась от страха... Я твердила молитву, которой научила меня няня: "Да воскреснет бог и да расточатся врази его!" Тетя обняла нас с Лизой и прижала к себе крепко-крепко. Я не видела в темноте ее лица, но мне послышалось, что она тихо, сдержанно плачет. И мне стало невыносимо страшно! А волки были близко, совсем близко.

Они гнались, не отставая, за нашим возком и страшно выли, щелкали зубами. Вот двое из них, самые храбрые, забежали вперед и хотели броситься на одну из лошадей, но дядя выстрелил, и четыре огонька, светившиеся так близко, вдруг потухли.

- Наповал! - радостно прошептал Яша, подавая дяде другое ружье.

Метель между тем поутихла. Бледная луна чуть-чуть выглянула из-за облака и слабо осветила дорогу. Осветила и бесчисленное множество волков, гнавшихся за нами.

- Яша, - прерывающимся голосом приказал дядя, - заряди, родимый, да повали-ка вот этого, что подбирается к пристяжной.

И Яша, не говоря ни слова, храбро зарядил ружье и выстрелил в указанного зверя. В моей голове мелькнула мысль: где научился стрелять Яша? - но тут же я вспомнила, как дядя брал его с собой на охоту и как мы с Лизочкой горько плакали над убитым им зайчиком и долго дулись за него на Яшу.

Казалось, волков не пугали ни выстрелы, ни их убитые товарищи, потому что они все бежали и бежали, не отставая ни на шаг от возка.

Лизочка уже не плакала, она лежала без чувств на руках испуганной тети.

А страшные хищники уже обежали возок и бросались на лошадей с оглушительным воем...

Яша по-прежнему заряжал ружья. Дядя стрелял. Волки так и валились убитые по обе стороны кибитки, но это не останавливало их стаю.

Вдруг совсем близко, рядом со мной появилась длинная, острая морда с двумя сверкающими углями вместо глаз и оскаленными зубами. В ту же минуту раздался чей-то страшный крик и все смешалось.

Я потеряла сознание.

Я очнулась в незнакомой комнате, на большом бархатном диване, подле бледной и испуганной Лизочки.

Передо мной стояла тетя и подавала мне рюмочку с лекарством.

- Прими валерьяны. Катюша! Слава богу, очнулась, девочка! - ласково говорила она.

- А где же волки? - испуганно и недоумевающе спросила я.

- Эх, что выдумала! Давно отстали. Как зажгли пучок сена да бросили в самую стаю - они и отстали, - весело говорил дядя. - Волки огня боятся! Ну, слава богу, было да сплыло. Вот Яшук у нас герой. Он так того серого долбанул по голове прикладом, что у того желанье пропало заглядывать в кибитку!

- А где же мы? - спросила я.

- На железной дороге. Мы вас с Лизочкой сюда привезли в обмороке... Эх вы, девочки... - насмешливо протянул Яша, гордый похвалой дяди и точно выросший на целую голову после своего геройского поступка.

Лизочка молча улыбнулась. Она пила сахарную воду и была такая бледная после пережитых страхов.

- Вот няне-то расскажем! Они там в Петербурге с Маврушей и не подозревают о наших происшествиях, - говорила тетя веселым и беззаботным голосом, стараясь успокоить нас после страшной ночи.

Но я видела, что сама она очень взволнована, и к тому же я не забыла того страшного крика, который вырвался из ее груди при появлении у нашего возка волка. И я молча поймала ее белую дрожащую руку и крепко прижалась к ней губами.

- Катюша, - удивилась она, - что с тобой, детка?

- Ах, тетя, - вырвалось у меня с горячими слезами, - я так люблю всех вас и так рада, что все вы целы и невредимы.

И мы обнялись крепко-крепко...

С этой минуты тетя, кажется, еще больше привязалась ко мне.

Мы были уже на платформе, успокоенные и одетые, когда подкатил громадный локомотив с длинным хвостом вагонов. Поезд стоял всего пять минут. Поднялась давка и суматоха. Дядя с трудом отыскал место и усадил нас в вагон.

Здесь царствовал полумрак от зеленых занавесок, затянувших фонарик... Отовсюду слышалось храпение спящих пассажиров.

Тетя наскоро устроила нам постели на мягких диванах и помогла нам раздеться и улечься поудобнее. Едва только голова моя опустилась на подушку, как я почувствовала страшное желание спать... Поезд медленно, казалось мне, катился по рельсам и выстукивал колесами какую-то однообразную песенку. Меня чуть-чуть покачивало на мягком диване, и я скоро заснула крепким, сладким сном без всяких снов и видений.

Быстро и незаметно прошло наше путешествие. Первое лицо, которое я увидела, выходя из вагона на знакомом уже мне петербургском вокзале, - была няня.

У подъезда вокзала мы сели в большую извозчичью карету, чтобы ехать в приготовленную для нас няней квартиру. Лизочка и Яша, не видавшие никогда Петербурга, так и прильнули к замерзшим окнам, разглядывая высокие здания, красивые магазины и торопливо снующую толпу. Как странно было им увидеть после маленького захолустного городишки этот большой, нарядный и шумный город.

Проехав целый ряд улиц, наша карета остановилась перед подъездом большого четырехэтажного дома. Швейцар с очень важным и серьезным лицом помог нам выйти и взять вещи.

- В третий этаж налево, - говорила няня, подъехавшая с вещами несколькими минутами раньше и встречавшая нас у подъезда.

Мы наперегонки пустились по широкой лестнице и через минуту звонили у обитой черной клеенкой двери.

- Приехали, приехали! - громко и весело встретила нас толстая Мавруша. - А мы-то уж тут прибрались кой-как с нянюшкой!

Большая и светлая квартира показалась нам сначала малоуютной: в ней не было расставлено мебели; кое-как ютились по стенам те немногие диваны и кресла, которые были привезены из Т. Новую мебель дядя боялся покупать заочно. Но наша с Лизой комнатка, оклеенная розовыми обоями, оказалась очень веселенькой и светлой.

Две беленькие, чистенькие кроватки были заботливо застланы няней для ее маленьких баловниц. Но кто был в восторге - так это Яша! В Т. у него не было своего уголка, спал он у дяди в кабинете, а учил уроки в нашей детской. А здесь баловница-няня приготовила ему комнатку, хотя и очень маленькую, но все-таки "свою собственную", где бы он мог играть и заниматься.

- Доволен ли, Яшенька? - спросила его тетя, видя, как заискрились его повеселевшие глазки.

- Ах, тетя, ax! - мог только выговорить мальчик, не зная, кого броситься целовать прежде: тетю ли, приказавшую няне найти квартиру с лишней комнаткой, или няню, так хорошо исполнившую тетино желание!

- Лизок, подай-ка молоток и гвозди, куда она положила темные шторы?

С этими словами дядя влез на табурет, поставленный на большой обеденный стол, чтобы ввинтить крюк в потолок для большой висячей лампы.

Столовая была уже совсем устроена и выглядела очень уютной. Гостиная тоже была прехорошенькая.

Целую неделю дядя и тетя ходили по магазинам и возвращались с руками, полными покупок. В наших комнатах сновали обойщики и поминутно раздавался стук молотка. Мы, дети, помогали чем могли, особенно старались мы с Лизочкой расставлять мебель.

Когда комнаты были убраны, последний гвоздик вбит, последняя штора повешена, - дядя пригласил приходского священника отслужить молебен в новой квартире. И няня, и Мавруша пришли в гостиную, где был покрыт белой скатертью ломберный столик и расставлены на нем образа в серебряных ризах.

Мне напомнило это другую картину... другую комнатку, где также пел священник и подтягивал ему низкий бас причетника... Вспомнила я покойную маму... и что-то теплое и хорошее наполнило мое сердечко.

Я оглянулась на няню. Она горячо молилась, кладя земные поклоны и крестясь широким крестом... Вероятно, молитва приносила ей большую радость и утешение, потому что лицо у нее было такое светлое и умиленное, каким я не видела его никогда...

На другой день Яша должен был идти в первый раз в гимназию.

На что он храбро ответил:

- Нет, дядечка, не в первый раз!

И действительно, Яше нечего было бояться: учился он очень хорошо и в его ранце лежал самый лучший отзыв прежнего инспектора и учителей об его примерном поведении и успехах.

Мы с Лизочкой волновались куда больше его. Я дрожащими руками намазала маслом ломтики булки ему на завтрак. Лизочка клала на них кусочки мяса и обильно посыпала солью.

Няня притащила ранец и укладывала в него книги. Сам Яша торопливо глотал горячий чай и, кажется, мысленно проходил уроки.

- Ну, пора! - сказал он и, перецеловав всех нас, бегом отправился в прихожую.

- А мы, девоньки, гулять пойдем, ладно? - предложила нам няня, на что, конечно, и я, и Лизочка немедленно согласились и побежали одеваться.

Через полчаса мы чинно выступали по обе стороны няни в наших теплых меховых шубках и белых капорах.

- Куда ты ведешь нас, нянечка? - спросила я, видя, что она лукаво и таинственно улыбается, поглядывая на меня.

- Вот придем и увидите, а пока это сюрприз, - засмеялась няня, подзадоривая наше любопытство.

Много, много лет пройдет, но я никогда не забуду небольшого серого домика, со входом под воротами, с большим окном, выходящим на глухую узкую улицу... Я стояла перед серым домиком, и сердце мое билось в груди, как пойманная птичка. Вот оно - большое окошко с широким подоконником, где маленькая Катя ждала свою маму, возвращающуюся к обеду, со службы. И теперь на окошке сидит маленькая, худенькая девочка с куклой на руках.

- Нянечка, нянечка, как хорошо ты сделала, что привела меня сюда! - могла только выговорить я и крепко пожала нянину руку в теплой вязаной перчатке.

- Ну! Очень рада, что понравился мой сюрприз, - улыбнулась няня, - а туда в квартиру хочешь пойти, Катенька?

- Да ведь там чужие живут, нянечка... Нас, пожалуй, не пустят, - усомнилась я.

- А вот попросишь, авось и пустят, - и, говоря это, няня взяла нас с Лизой за руки и храбро шагнула за ворота.

Нас не только пустили, но и обрадовались, как знакомым.

Маленькую девочку, встретившую нас со своей мамой в прихожей, звали Марусей. Она охотно показывала нам свою квартирку, и я опять побывала в милых, дорогих комнатках, с которыми печально простилась два года тому назад.

Комнатки эти очень изменились с тех пор. Они были оклеены другими обоями, в них стояла другая мебель, но стены были те же, а в этих стенах я пережила столько счастливых часов с мамой! Вероятно, на глазах моих были слезы, потому что Лизочка неожиданно обняла меня за плечи и ласково-ласково шепнула:

- Не горюй, сестричка, я тебя очень-очень люблю!

Наша новая знакомая, Маруся, показала нам все свои игрушки, не исключая и любимой куклы Таши с выпученными глазками и оторванной ногой. Ей было очень жаль расставаться с нами. У нее не было ни сестер, ни братьев, и целые дни она играла одна или сидела на широком подоконнике и смотрела на улицу. Ее мама была бедная портниха и должна была работать целые дни напролет. Ей не было времени заниматься со своей дочуркой.

- Придите, нянечка, как-нибудь с вашими барышнями, - просила она, - а то бедная Маруся моя совсем истосковалась без сверстниц.

Мы обещали исполнить ее желание и, крепко поцеловав нашу новую знакомую, поспешили домой.

- Что, Яша не возвращался еще из гимназии? - спросил дядя, входя в гостиную несколькими минутами позднее нашего прихода с прогулки.

- Нет, папочка, не возвращался, - ответила Лиза.

В столовой уже зажгли лампу и накрывали на стол... Было около 4 часов, а Яши еще не было.

- Не случилось ли что с ним, матушка-барыня? - осведомилась няня, начавшая сильно беспокоиться за своего любимца.

- Ну, вот еще, что может с ним случиться, он волков без промаха бьет! - засмеялся дядя.

В эту минуту в передней раздался тихий звонок.

- Это Яша, Яша! - весело вскрикнули мы и опрометью бросились с Лизочкой к нему навстречу.

Это был действительно Яша. Но, боже мой, в каком виде! Растрепанный, взволнованный, с лицом, исцарапанным и покрытым синяками.

- Что с тобой? - вскрикнули мы все разом при виде мальчика.

Яша опустил глаза и не ответил ни слова.

Тогда дядя подошел к нему и, обняв его за плечи, спросил ласково:

- Скажи, Яша, ты видишь, как мы волнуемся и беспокоимся за тебя, что с тобой случилось, милый?

Вероятно, ласковое участие в голосе дяди подействовало на Яшу, и он неожиданно заплакал, повторяя сквозь всхлипывания и рыданья:

- Я не виноват, дядечка... право же, не виноват... мы подрались... и оба были наказаны...

- Я не виноват... - твердил Яша. - Я пришел в класс а они... особенно один, самый шаловливый и забияка, стал дразнить меня, крича мне в уши: "Клоун пришел, клоун из цирка! Покажи твои фокусы, клоун!"

- И ты его ударил за это?

- Нет... нет! Я бы ни за что не ударил первым. Но он подошел ко мне и дернул меня за волосы, больно-больно.. Тогда мы схватились. Он сильнее меня и больше... В эту минуту вошел учитель и, не разобрав, в чем дело, наказал нас обоих, оставив на два лишних часа в гимназии.

- Бедный Яшечка! - ласково проговорила Лизочка и стала горячо целовать его заплаканные щеки. - Злые мальчишки, гадкие драчуны, как им не стыдно нападать на новеньких!

- На новеньких-то и нападают, - сказал дядя. - Дети глупы. Когда я поступил в училище, и мне первое время попадало. А потом ничего - полюбили. Жаловаться только не надо, а то вечно травить будут и фискалом назовут. Ты, надеюсь, ничего не говорил учителю?

- Нет, дядечка, если бы сказал, то меня бы наказали без отпуска...

- Ну и молодец, что не сказал! Я сам переговорю с ним при случае, а теперь, ребятишки, объявлю вам большую радость... Только - те! Смирно стоять, не шуметь и не визжать очень громко! Это больше всего к Лизочке относится... В воскресенье утром мы с тетей решили вас взять в цирк. Рады?

- Рады! Рады! Папочка, дядечка, милый! - и мы бросились целовать нашего доброго баловника, который со всех ног кинулся от нас в столовую.

- Не я! Не я, это тетя придумала, ее и благодарите! - кричал он, спасаясь от нас.

Но было уже поздно. Мы набросились на дядю. Лиза вскарабкалась ему на плечо, я на спину, Яша ухватил за руку, и в таком виде мы предстали перед тетей, разливавшей суп за обеденным столом.

- Ну и публика! - отдувался дядя. - Беспокойная команда!.. Марш по местам!

Мы со смехом и говором расселись по стульям, испытывая самую живую радость от предстоящего нам удовольствия.

Прошла неделя, показавшаяся нам бесконечно длинной. Наступило воскресенье.

С утра мы не находили себе места. Перед завтраком няня надела на меня и Лизочку белые платьица с широкими воланами и тщательно причесала наши головы.

- Ну, готовы, детки? - спросила тетя, появляясь в гостиной в своем праздничном светло-синем платье и котиковой шапочке на голове.

Она осмотрела нас любящим материнским взглядом, поправила загнувшийся волан на моей юбочке, обдернула Яшин мундирчик, и мы все двинулись в прихожую, где нас ждал совсем уже готовый дядя.

Страшное чувство охватило меня, когда я перешагнула через порог цирка. Как ни мало походил он на простой и убогий балаган, где маленькая m-lle Клара скакала на кроткой Светлане и бешеном Арапчике, а все-таки во всей этой обстановке было так много знакомого для меня - прежней маленькой наездницы.

- Да, да, Катя. Но как здесь все хорошо и богато, не то что у нас. И костюмы какие, новые и блестящие, а лошади-то, лошади!

На смену клоунам выбежал маленький, очень розовый и очень нарядный мальчик и смело полез на трапеции, висевшие на трехсаженной вышине.

Я невольно, следя за ловкими и смелыми движениями маленького акробата, вспомнила другого мальчика - нежного и хрупкого, запуганного Альфа. Милый, милый маленький Альф из цирка господина Ленча! Он тут, около меня и, наверное, вспоминает тяжелые годы трудной службы! Он жалеет этого розового, благодаря румянам, и ловкого маленького акробата, потому что сам на себе испытал всю тяжесть подобного ремесла. И я оглянулась на Яшу.

Он следил за мальчиком внимательным взглядом, и на лице его можно было прочесть волнение и страх за маленького канатного плясуна. Добрый Яша, нельзя было не любить его!

"Воздушным нумером" заканчивалось первое отделение программы.

- Пойдем в конюшню, деточки, - предложила тетя, - посмотрим лошадок.

Мы с радостью согласились.

-M-lle Клара, m-lle Клара! - послышалось мне, когда я проходила конюшнями, любуясь сытыми и красивыми цирковыми лошадками.

- Это тебя зовут, Катя? - недоумевающе спросила тетя.

Я оглянулась.

За нами спешил толстый маленький человечек в костюме жокея и неистово махал руками.

Я пристально стала вглядываться в человечка и вдруг радостно вскрикнула:

- Да ведь это Дик! Конечно, Дик.

Действительно, это был Дик, толстый Дик - конюх и жокей из цирка господина Ленча! Это был он, добрый и славный человек, единственный мой защитник перед лицом разгневанного хозяина. Сколько раз он отклонял жестокую руку Ленча, готовую ударить меня! Сколько раз он тихонько от директорской семьи передавал мне и конфетки, и яблоки, брошенные мне на арену сострадательными зрителями! Как ненавидела его за это злючка Марго!

- Дик! Милый Дик! - И я радостно бросилась к нему и повисла у него на шее.

Как удивлены были, должно быть, цирковые конюхи, видя нарядную маленькую барышню в воздушном белом платьице на руках их товарища.

- Дик! - повторяла я. - Как я рада вас видеть. - И я потащила его к дяде и тете.

- Спасибо вам за племянницу, господин Дик, - сказал дядя растроганным голосом, - да и за племянника тоже. Узнали?

И он шутливо подтолкнул вперед Яшу. Дик смотрел на него во все глаза и не узнавал его.

- Да ведь это Альф, наш маленький Альф, - весело крикнула я и засмеялась.

- Боже мой, неужели Альф! Никогда бы не узнал! - искренне удивился толстый Дик. - Ну, здравствуй, здравствуйте, Альф, - путался он, не зная, как говорить - "вы" или "ты" этому нарядному и рослому гимназисту.

- Да, я Альф, ваш бедный маленький Альф! Не признали, дядюшка Дик? - весело говорил Яша, целуя в обе щеки добродушного старого друга.

- Мудрено признать, миленький! Вот ведь где встретились!

- Как же вы очутились здесь, в Петербурге, господин Дик? - спросила его тетя.

- Очень просто, сударыня. Когда полиция накрыла Ленча и наше дело прекратилось, я должен был искать себе новое место. На те крохи, которые я скопил за мою долгую службу в цирке, я решил ехать в Петербург и попытать там счастья. И счастье улыбнулось мне: я получил место в этом большом и богатом цирке. Служба здесь не такая трудная, как в бродячей труппе прежнего хозяина, да и платят аккуратно и справедливо. Чего же мне еще надо? Я совсем доволен своей судьбой. Очень рад, что встретил моих маленьких друзей.

И он весело улыбнулся нам с Яшей.

- А вы не знаете ничего про Ленча, господин Дик? - спросил его дядя.

- Как же, знаю, сударь! Знаю, что он просидел три месяца в тюрьме за все свои темные дела. Суд еще не очень строго наказал его, так как не раскрылось самое страшное его преступление: воровство детей...

- А теперь он снова путешествует по городам со своим балаганом? - спросил Яша.

- Ну, нет, не думаю. Ему, кажется, запретили заниматься этими делами. Вообще я ничего верного не знаю о нем. Бог с ними, много зла они сделали людям!

- Дик, голубчик, придите как-нибудь к нам в гости, - попросил Яша, - у меня есть своя отдельная маленькая комнатка, где мы можем поговорить с вами, вспомнить старое, ведь вы так любили своего маленького Альфа.

- Да-да, пожалуйста, господин Дик! Мы будем очень рады видеть вас у себя, - подтвердили дядя и тетя Яшину просьбу.

Звонок, звавший нас к началу второго отделения в зрительный зал, заставил нас дружески распроститься с нашим старым знакомым и поспешить занимать места.

Приближались рождественские праздники. Дядя и тетя поминутно уходили из дому и возвращались, нагруженные разными свертками и пакетами. Мы, дети, целые дни проводили за приготовлениями к елке. Яша клеил картонажики из цветной бумаги и картинок и мастерил большую звезду из золотой бумаги с изображением Вифлеемской ночи посередине. Я и Лизочка золотили орехи на елку и вырезали тюрички из цветной бумаги для разных сладостей. Работа так и кипела в наших руках.

восторг. Мужик, принесший елку, старательно расправил ее пушистые ветви стряхнул снег и сказал, любуясь елочкой:

- Ишь, какая красавица! И украшать не надо. Уж больно пригожа.

- Нет, нам нельзя не украшать елочки, - вступилась Лизочка, - у нас будет детский вечер и мы будем танцевать вокруг зажженного деревца.

- Ишь ты, - усмехнулся добродушно мужичок, - чего то-ись господа не выдумают! А у нас в деревне и не знают, кака така елка украшенная!

- А у тебя есть дети в деревне? - спросила Лизочка

- Есть. Зачем не бывать. Есть дети. Махонькие... - ответил мужик.

- И у них не будет елки?

- Чудная ты, барышня. Дай бог, чтобы хлебушко был да сыты были, а для чего нам елка-то? Прихоть одна барская. И пользы от нее нет.

- Бедные детки! У них не будет елки, - печально покачала Лиза своей русой головкой. - Знаешь что, голубчик, подожди-ка здесь, а мы сбегаем к маме и попросим у нее для твоих детей стареньких платьев!

- Ишь ты, болезная, попроси, касаточка, попроси, беленькая, дай бог тебе здоровья, - и широкой, заскорузлой рукой мужичок коснулся белокурой головенки кузины.

Мы побежали, перегоняя друг друга, к тете и, торопясь и захлебываясь, сообщили ей о бедных деревенских ребятишках, терпящих часто и голод, и стужу.

- Мамочка, мамочка, - ластилась Лизок к тете Маше, - ты ведь позволишь нам дать мужику что-нибудь из старых платьев?

- Охотно, дитя мое! Скажите няне, чтобы она отобрала те вещи, из которых вы выросли, и отдайте их мужику.

Не знаю, кто из нас был счастливее: бедный ли мужичок или мы сами, когда притащили в прихожую большой узел с нашими старыми платьицами, башмаками, пальтецами и пр.

Мужик чуть не со слезами благодарил нас и повторял повеселевшим голосом: "Спасибо, детушки, спасибо, болезные". Когда он ушел с большим узлом из нашей квартиры, мы принялись за елочку.

Ее обогрели, как следует, и стали увешивать разноцветными вещицами и сластями, которые были положены готовые с привешенными к ним нитками. Как красивы они были, выделяясь на пушистых зеленых ветвях красивого хвойного деревца!

Уже совсем стемнело, а Вифлеемская звезда еще не появлялась на морозном небе. Няня, не евшая ничего за весь день в ожидании звезды, приготовила в столовой все к обеду, но нам, погруженным в нашу работу, вовсе не хотелось есть.

Наконец, она появилась - блестящая и яркая, самая яркая среди своих подруг.

- Звезда, звезда появилась! - кричали мы хором. - Ну, теперь можно встречать сочельник и зажигать елку.

- А вот пообедаем и зажжем! У вас уже все навешано, детишки? - спросила тетя.

И, бросив последний взгляд на елку, мы отправились в столовую, где нас ждал настоящий рождественский обед с неизбежным гусем, начиненным яблоками.

Во время обеда двери в столовую были прикрыты по приказанию тети.

- Пусть там освежится как следует, - заметила она, - надо открыть форточку.

И никто из нас не заметил тогда лукавой улыбки на губах нашей баловницы, не заметили мы и подозрительной возни за дверями.

Когда же, выйдя из-за стола и поблагодарив дядю и тетю, мы бросились в гостиную, дядя перегнал нас у порога и широко, на обе половинки распахнул двери. Мы ахнули.

Какая-то волшебная фея зажгла во время нашего обеда это сказочно красивое деревцо. Красавица-елка вся так и горела огнями. Но что еще более вызывало наш восторг и заставило испустить громкий и продолжительный крик радости, это большой белый стол, весь заставленный подарками. Чего-чего только там не было! И рукодельный ящичек со всеми принадлежностями маленькой швеи, о котором я так давно мечтала! И большая кукла, говорящая "мама" и "папа", - заветное желание кузины Лизочки, и ящик с красками для Яши. Кроме того, тут же лежали подарки и от баловника дяди. Две красивые книжечки для меня и Лизочки и настоящий фотографический аппарат для Яши.

Откуда и как подслушали наши мысли и желания баловники дядя и тетя? То, о чем мечтали, чего хотели наши детские сердечки, - все явилось как по мановению волшебной палочки!

И что это был за чудесный вечер! Когда мы вдоволь налюбовались и нарадовались подарками, тетя села за рояль и мы хором пропели рождественский тропарь, спетый давно, несколько тысяч лет тому назад, светозарными ангелами вифлеемским пастухам в великую минуту рождения Богочеловека. А елка вся сияла своими украшениями: и серебряными нитями, и румяными яблочками, и золотистыми мандаринами, и целою массою хорошеньких картонажей и пряников с наклеенными на них картинками!

Особенно выделялась звезда на самой верхушке нарядного деревца. Эта звезда стоила многих усилий Яше, зато как красиво выделялась она на зелени ветвей!

В этот вечер мы с Лизой долго не могли заснуть и тихо разговаривали, лежа в кроватках.

Тут же с нами лежали и полученные подарки; я не могла расстаться с хорошеньким ящичком, она - с новой куклой, которую тут же решила назвать в честь мою Катей.

- Кого же из детей мы пригласим на наш маленький вечер? - спросила тетя дядю, сидя за столом с карандашом в руке, которым отмечала, что нужно купить для предстоящего вечера.

- Да вот семью Гориных, - ответил дядя, - да Яша своих товарищей гимназистов, наверное, захочет пригласить. Дети живо перезнакомятся, и будет весело... А у тебя. Катюша, нет никого, кого бы ты хотела позвать на наш детский праздник? - обратился дядя ко мне.

Я призадумалась, желая припомнить кого-нибудь из знакомых детей. Но тщетно. У меня не было сверстниц, и я хотела уже сказать об этом дяде, как вдруг стоявшая тут же Лизочка запрыгала и забила в ладоши.

- А Маруся! Маруся-то? - кричала она. - Ты забыла Марусю.

- Какую Марусю? - в один голос спросили дядя и тетя.

- Да ту, с которой мы познакомились, помнишь, Катя на твоей прежней квартире, такая бледненькая, худенькая.

- Да-да, Марусю, пожалуйста, пригласите и Марусю! - присоединила я свою просьбу к просьбе Лизочки.

И тут же рассказала дяде и тете о нашем знакомстве с девочкой.

- Ну, Марусю так Марусю! - согласился дядя, выслушав меня. - Ну, а ты, Яша, кого хочешь позвать, а?

- Я, дядя, сделал список моих товарищей. Вот он! - и, отстегнув пуговицу мундирчика, он дал дяде бумажку.

- Коля Свирский, Петя Димин, Митя Иванов, граф Панин, Миша Курцев, - прочел дядя и удивленно взглянул на Яшу. - Миша Курцев? Ведь это тот, который, если не ошибаюсь, обидел тебя, Яша, в первый день твоего поступления в гимназию.

- Да, дядя, это он, - густо краснея, прошептал Яша, - но мы теперь с ним большие друзья.

- Как так?

- Да так, дядя, - и Яша краснел все больше и больше. - Миша прекрасный мальчик, только немножко забияка. Зато у него сердце золотое. На днях он совершил такой подвиг, что я не мог не простить ему его злой выходки со мной.

- А что такое? - заинтересовался дядя.

- Ах, дядя! Миша поступил как настоящий герой, -восторженно воскликнул Яша. - Дело в том, что у нас в классе есть бедный-бедный мальчик Митя Иванов. Он даже не носит с собой завтрака в гимназию и живет где-то в углу со своей матерью, совсем слабой и больной женщиной. Мы несколько раз замечали, что Миша украдкой отдавал половину своего завтрака Мите. Несколько дней тому назад был день рождения Миши.

Он получил от отца в подарок часы, о которых мечтал с самого своего поступления в гимназию. Миша принес подарок в класс, радостный и торжествующий. Целую неделю он не расставался с ними, и вдруг часы исчезли. Все невольно обратили внимание на это и спрашивали Мишу о часах. Он отмалчивался или сердился на все вопросы. И вдруг мы узнаем, что Миша продал свои часы, чтобы заплатить за лечение и уголь бедной матери Иванова. Весь класс выразил самые дружеские чувства Мише, все жали ему руку, обнимали его.

- И ты тоже? - вырвалось у Лизочки.

- И я тоже. Чем я лучше других? Да и потом Миша сам извинился передо мной и мы теперь приятели.

Дядя внимательно выслушал рассказ Яши, потом он крепко обнял милого мальчика и тихо-тихо сказал ему, но так, что мы слышали:

- Молодец, Яша. Спасибо, братец!

Лизочка вскинула удивленными глазками на своего отца, недоумевая, за что благодарит он Яшу, но мне кажется, что я поняла дядю, и меня самое так и тянуло обнять и поцеловать крепко-крепко моего названого брата.

Вечер наш устроен был как раз накануне Нового года.

Господи, как мы волновались, я и Лизочка, одеваясь на наш первый детский праздник! Особенно волновалась я.

беленькое личико, такие пышные белокурые волосы. А я, как шутил дядя, черненькая и смуглая, была настоящей мушкой, попавшей в стакан молока! Яша блестел новым мундирчиком и серебряными, как мне казалось, форменными пуговицами.

Когда мы совсем готовые пришли в гостиную, там уже сидела жена дядиного начальника со своими тремя девочками: Милочкой, Зиночкой и Алечкой. Нас познакомили с ними. Это были очень важные маленькие барышни, с хорошими манерами и серьезными личиками. Мне они не понравились, и я скоро отошла от них, оставив им в роли хозяйки Лизочку.

Скоро пришли и все пять товарищей Яши, и наша маленькая гостиная наполнилась синими мундирчиками.

- Яша! Яша! - шепнула я моему другу. - Покажи мне Мишу Курцева.

- Миша! - крикнул Яша так громко, что я сконфузилась. - Вот сестра Катя (Яша всегда называл меня сестрой) хочет познакомиться с тобой.

Ко мне подошел маленький краснощекий гимназист с веселыми глазками и носом пуговкой.

- А вот и я! - весело сказал он и засмеялся. "Так вот он какой, герой-то! - промелькнуло в моей голове. - А я-то думала, что он гордый и серьезный!" - И, взглянув на героя-Мишу, мне вдруг стало очень весело.

Яша одного за другим назвал всех своих товарищей. Тут был и бледный худенький Митя Иванов, и гордый с надменным кукольным лицом и завитый барашком маленький графчик, и Петя Димин - бледный горбатый мальчик с большими умными глазами, и Коля Свирский - общий любимец и невозможный шалун.

- А Маруся? Она еще не приехала? - спросила тетя.

- Кто это Маруся? - поинтересовалась очень нарядно одетая Алечка, одна из трех сестриц Гориных.

- Это наша новая знакомая, ужасно милая девочка, - ответила Лизочка.

В ту же минуту раздался звонок, и мы бросились в прихожую встречать запоздавшую Марусю.

Это была она, плотно укутанная в большой байковый платок и шубку.

- Иди домой, Агафья, - сказала она кухарке, провожавшей ее, - ты понадобишься маме, а через два часа зайди за мною.

Мы помогли раздеться нашей маленькой гостье. Когда Маруся освободилась от своей теплой шубки и большого платка, она крепко поцеловала нас обеих.

- Ах, как я рада увидеться с вами, дорогие! - ласково улыбалась она мне и Лизочке.

На ней было простенькое розовое ситцевое платьице и штопаные чулочки. Бедностью и чистотой веяло от ее нежной фигурки. Нам почему-то стало неловко с Лизочкой за наши нарядные белые платьица.

Мы взяли за руки Марусю и повели ее в гостиную.

Тетя ласково обняла и поцеловала оробевшую девочку; нарядные маленькие Горины покосились на ее бедный костюм и еле кивнули ей завитыми головками.

- Ну, вот и все в сборе. Можно зажигать елку! - весело проговорил дядя и с помощью Яши и его гимназистов стал зажигать свечи.

- Какая прелесть! - радостно вскрикнула Маруся, когда елка засияла огнями.

- Очень рада, что тебе она нравится, деточка, - ласково улыбнулась тетя.

- У нас дома тоже чудесная елка! - с достоинством проговорила старшая Горина. - А у вас? - спросила она Марусю.

- Нет, у меня нет елки! - вздохнула Маруся.

- Почему же? - вмешался в разговор маленький граф. - Вы, верно, были наказаны?

- Нет, я не была наказана: просто моя мама была нездорова перед праздниками и принуждена была отказаться от многих заказов. А ее заработок слишком невелик, чтобы позволить себе удовольствия.

- А ваша мама работает? Что же она работает? - подскочил к Марусе маленький граф.

Старшие ушли пить чай в столовую и не могли слышать нашего разговора.

- Моя мама портниха! - спокойно ответила Маруся и взглянула на графчика своими ясными глазками.

- Вот как! - и он торжествующе обвел глазами трех маленьких Гориных. - Примите к сведению, медам, если вам понадобится платье, - m-lle Мари не откажется сшить его, так как она, наверное, будет портнихой, как ее мамаша.

В словах мальчика звучала нескрываемая насмешка, и нам стало больно и обидно за нашу маленькую подругу.

Но усовещивать Витю и спорить с ним было неудобно, так как он был наш гость. Мы с Лизочкой обняли Марусю и отошли с нею к елке. Графчик повернулся на каблучках и что-то весело стал рассказывать трем сестрицам. Мне было очень жаль, что Яша, убежавший с другими гимназистами в свою комнату, не видел выходки Вити.

- Ну-с, вот и мы! А у вас дело не ладится - что ж вы не играете? - спросила тетя, обращаясь к нам, детям, рассевшимся по разным углам.

- Что же вы, хозяюшки, плохо занимаете гостей? - спросил дядя. - Давайте-ка устроим какую-нибудь игру, а?

- Да, да, устроим! Непременно устроим.

- Хотите в кошки-мышки? - предложила я Зиночке Гориной.

- Да, только чтобы ловили осторожнее, а то мальчики такие медвежата: непременно оторвут волан или бантик.

- Ха-ха-ха! - раскатисто засмеялся графчик. - Так что ж, это дело поправимо, когда в доме есть портниха.

Последние слова он сказал чуть слышно, но, однако, близ стоящая Маруся расслышала их. Она покраснела, и на глазах ее навернулись слезинки.

- Ну, в кошки, так в кошки, - согласился весело дядя, ничего не слышавший и не заметивший.

- Ах нет, я предпочитаю в колечко, это так весело! - проговорила Алечка.

- Да, да, в колечко! - согласились все разом. Принесли веревочку, дядя снял с пальца кольцо и вошел в круг.

- Я не буду стоять здесь, Яша, не переменишься ли со мной местами? - спросил Витя, попавший между Марусей и Лизочкой.

- Охотно, - и ничего не подозревавший Яша уступил свое место между Алечкой и Зиночкой капризному графу.

Все время игры, когда кольцо попадало в худенькие ручки Маруси, Витя, ловивший его, делал вид, что не знает, где оно, и не хочет искать. Я каждую минуту собиралась уличить гадкого мальчишку, но у меня не хватало смелости на это... Ни Яша, ни Лизочка, от души веселившиеся, не замечали ничего.

- Ну, довольно, давайте-ка устроим пляс, - весело сказал дядя, когда затянувшаяся игра стала понемногу надоедать.

- Отлично, я вот сыграю, - и тетя села за рояль.

- Я буду танцевать с вами, - подошел Витя к Милочке.

Она, очень довольная выпавшею ей честью танцевать с маленьким графчиком, ответила ему реверансом.

Я встала в пару с Мишей, Лизочка с Митей Ивановым, две соседние Горины с шалуном Колей и Петей Диминым.

Маруся осталась почему-то без кавалера.

- Яша, Яша, приглашай же даму, - подтолкнул его шутливо дядя.

- Да ведь я плохо танцую, - конфузился тот.

- Ничего, я вас научу, - ласково прозвучал голосок Маруси.

- А вы разве умеете танцевать? - удивился Витя.

- Почему же ей не уметь? - холодно обратилась к нему тетя, заметившая странное поведение мальчика. - Я уверена, что Маруся отлично танцует.

И действительно, Маруся танцевала отлично, куда лучше всех нас и трех гордых сестриц и самого Вити.

Мы с Лизой готовы были броситься целовать ее за то, что она такая умница, такая милая. Но что окончательно смутило графчика, это когда уставшая тетя вышла из-за рояля и мы испустили печальное "ах", лишившись нашей таперши. Тогда, застенчиво краснея, Маруся предложила свои услуги.

- Немножко. Что-нибудь очень легонькое. Меня учил покойный папа; ведь, вы знаете, он был учителем музыки и давал концерты. Он любил заниматься со мной, потому что музыка для меня самое большое удовольствие в мире!

И Маруся, не ожидая приглашения, села за рояль и заиграла шумную и веселую польку совсем хорошо и бойко, как большая.

Странно было видеть ее маленькие ручки, так ловко и скоро перебиравшие клавиши. Мы все собрались вокруг рояля, не думая о танцах. Маруся сыграла свою хорошенькую польку, и потом, раскрасневшаяся и счастливая нашим восторгом, она спросила:

- Что же вы не танцуете?

- Ах, Маруся, как ты хорошо играешь, как ангел! - воскликнула Лизочка, никак не сдерживая своих восторгов.

- Тебе нравится? Я очень рада! - ласково улыбнулась Маруся. - Хотите, я сыграю вам песню, сложенную самим папой? Ах, как он любил ее! Она называется "Молитва девочки". Он посвятил ее мне.

И не дожидаясь ответа, Маруся заиграла чудную, мелодичную песенку... Нотки, дрожа и точно тая, вылетали из-под ее маленьких пальчиков, и рояль пел, как живой.

И это играла Маруся, маленькая десятилетняя наша подруга!

Когда она кончила, Горина-мать рассыпалась в похвалах, говоря, что ее единственное желание в том, чтобы Зиночка, Милочка и Алечка играли так же. Тетя ничего не сказала, она крепко-крепко обняла Марусю и поцеловала ее таким же нежным поцелуем, как целовала нас с Лизочкой. Но кто был совсем сконфужен - так это Витя. Куда делся его гордый вид маленького барина! Он неловко подошел к Марусе и шепнул ей:

- Вы меня простите, пожалуйста, я не знал, что вы такая!

- Я не сержусь, что вы! - и Маруся так же ласково улыбнулась ему, как улыбалась нам всем.

Как хорошо кончился наш детский вечер, начинавшийся было так неудачно! Мы танцевали, играли в разные игры, дружно и весело, и, наконец, наши маленькие гости, получив от тети по сюрпризу с елки, разъехались по домам, обещая видеться как можно чаще.

- Здорова ли ты, Лизочка? - заботливо спрашивала тетя свою притихшую девочку.

Целый день Лизочка была скучная и не хотела играть с нами. И лицо у нее было такое красное и горячее!

- Нет, я здорова, мамочка! - отвечала она, стараясь улыбнуться.

Но улыбка у нее не вышла. Запекшиеся горячие губки раскрылись и снова закрылись. Лизочка, очевидно, была совсем больна, но, не желая беспокоить матери, крепилась через силу.

- Ты бы пошла прилегла на моей кроватке, а я расскажу тебе сказочку, - предложила ей тетя.

И Лиза, чтобы исполнить ее желание, легла на тетину постель, позволила укутать себе ножки тяжелым пледом и, опустив голову на подушку, прошептала:

- Ах, как хорошо у тебя, мамочка!

Тетя села около постели и ласково стала гладить головку Лизы.

- Ах, как ты горишь, Лизок! - сказала она. - Я позову доктора.

Но Лизочка не слышала уже слов тети, она заснула или была в забытьи, не знаю. Только она стала говорить что-то так часто и скоро, что с трудом можно было разобрать. Она вспомнила и Алечку, и Зиночку, и елку, и злого Витю, и бедного Иванова, и Марусю, и большую куклу, виденную нами в витрине игрушечного магазина. Я поняла, что она бредит.

Лизочке становилось с каждым днем все хуже и хуже. На лице ее появилась красная сыпь, и вся она горела, как в огне.

Доктор велел отделить нас от кузиночки, говоря, что у нее корь, которая очень прилипчива. Яше запрещено было входить в ее комнату, а меня решили отправить на время ее болезни к Марусиной маме, с которой тетя успела познакомиться и подружиться.

Когда няня привела меня к Даниным (фамилия Маруси и ее мамы), Маруся встретила меня радостная и ликующая.

- Ну вот, Катя, как славно ты проведешь у нас несколько деньков! - говорила она. - Жаль только, что Лизочка больна, а то бы нам было превесело!

Несмотря на ласковую предупредительность Марусиной мамы, на дружбу самой Маруси, мне все это время точно чего-то не хватало. Не хватало тетиных поцелуев на сон грядущий, когда она, наклоняясь над моей кроваткой, крестила меня со словами: "Христос с тобою, крошка, спи спокойно"; не хватало и няниной добродушной воркотни, когда она приходила тушить лампу и недовольно ворчала на нас с Лизочкой, болтавших без умолку, лежа в кроватках. И я горячо молилась богу, чтобы он как можно скорее дал облегчение больной Лизочке.

Милосердный господь услышал мою детскую молитву: через две недели Лизочка выздоровела, и меня взяли обратно домой...

Прошел месяц.

чтение по вечерам всей семьей. Няня растапливала камин (февраль месяц отличался особенными стужами в этом году), и вся наша семья собиралась у камина вокруг маленького столика - послушать интересное чтение. Читал обыкновенно Яша, и читал прекрасно; он же доставал и книги из гимназической библиотеки: а мы с жадным вниманием слушали маленького чтеца.

Однажды вечером, когда на дворе бушевала вьюга, свистел холодный зимний ветер, завывая по трубам домов, мы снова собрались вокруг маленького круглого столика. У нас было так тепло, светло и уютно! Яша уже раскрыл вновь принесенную им книгу и готовился приступить к чтению, как вдруг неожиданно в передней дрогнул звонок. Мы молча с удивлением переглянулись.

- Это, вероятно, кто-нибудь приехал приглашать тебя к больному, - заметила тетя, обращаясь к дяде.

- По всей вероятности, - подтвердил дядя и пошел в прихожую. Мы с Яшей бросились за ним следом.

В нашей маленькой прихожей тускло горела стенная лампа, но при ее бледном свете мы могли различить высокого, запорошенного снегом и окоченевшего от стужи человека; няня, впустившая его, теперь спрашивала, что ему надо.

Дрожащими пальцами старался он размотать с шеи рваный гарусный шарф, но тщетно, закоченевшие пальцы не слушались.

- Вы больной? - спросил участливо дядя.

Наконец, с помощью няни, странный гость распутал шарф, закрывавший его шею и половину лица.

Что-то знакомое предстало моим глазам. Я невольно подалась вперед, взглянула на незнакомца и вскрикнула невольно:

Да, это был Ленч! Но, боже мой, как он изменился! Худой, бледный, постаревший на десять лет, он так мало походил на моего прежнего хозяина!

Теперь он уже не казался прежним грозным и строгим господином Ленчем. Он пристально вгляделся в меня и, очевидно узнав, глухо сказал:

- Ты ли это, Клара?

- Да, это я, - тихо пролепетала я, - а вот и Яша, помните Яшу-Альфа? - И я тихонько подтолкнула в его сторону моего названого брата.

- Что с вами? - участливо повторил свой вопрос дядя и поддержал несчастного. - Вы больны? Я доктор и помогу вам.

- О, нет, не мне! - со стоном вырвалось из груди Ленча. - Я умоляю вас спасти мою дочь, мою бедную умирающую Марго! Сама судьба посылает мне вас! Я просил в аптеке адрес врача. Меня направили к вам, и вот я случайно встречаю здесь Клару и Альфа. О, они не злые дети! Они простят своего прежнего жестокого хозяина и помогут упросить вас ехать к моей бедной дочери!

И, говоря это, несчастный упал на колени и простирал к нам руки, рыдая и плача.

Вся моя прежняя вражда и ненависть к этому человеку исчезли при виде его страданий. Я бросилась на шею дяди, умоляя его помочь несчастному; Яша не отставал от меня. Впрочем, мы упрашивали напрасно. Дядя в первую же минуту все простил Ленчу и видел в нем не врага своих приемных детей, а глубоко несчастного человека, которому надо было помочь.

- О нет, бедняжка Марго умирает от какой-то тяжелой внутренней болезни, она уже месяц не встает на ноги.

- Ну, тогда я беру тебя, Катя! - еще раз решил дядя. - Ты можешь помочь своей бывшей подруге. А ты, Яша, беги к тете и скажи, чтобы она положила в корзинку провизии: молока, бульона, яиц да бутылку вина... Вы, вероятно, очень нуждаетесь? - спросил он Ленча.

Тот только рукой махнул в ответ.

- Да одеяло теплое и белья чтобы няня уложила! - крикнул дядя вдогонку убегавшему Яше.

По дороге Ленч рассказал дяде, что, выйдя из тюрьмы, он уже не мог продолжать своего дела. Вся его труппа разбежалась. Жена умерла от горя и нужды, и он приехал в Петербург искать работы со своей дочерью. Но работы не оказалось, и они должны были пробавляться людским подаянием.

Мне было очень жаль бедного Ленча, и вся моя былая ненависть к нему исчезла от его печальных, полных горечи рассказов.

за руку, чтобы я не упала. Наконец, мы подошли к низенькой двери где-то высоко под самой крышей, на чердаке, и наш спутник толкнул ее. Я очутилась в сырой и холодной комнате, освещенной одним только огарком, вставленным в бутылку...

"Боже мой! И тут могут жить люди!" - невольно с ужасом подумала я и крепко прижалась к руке дяди.

- Это ты, папа? - послышался откуда-то из угла слабый детский голосок.

- Я, а со мною добрые люди! - поспешил ответить Ленч.

Тут только заметила я связку соломы в углу, а на ней разметавшуюся и покрытую жалкими лохмотьями девочку.

Она открыла впалые глаза и протянула мне худенькие ручки. Она, казалось, сразу узнала меня и нимало не удивилась моему приходу.

- Клара! Клара! - шептала она, точно в забытьи. - Я рада, что ты пришла, я знала, что ты придешь, Клара. Мне так не хотелось умирать, не испросив у тебя прощения. Прости меня, Клара, я много виновата перед тобой. Но судьба нас так жестоко покарала за все.

Я крепко обняла больную и как можно утешила ее. Дядя, осмотрев Марго, не нашел в ней никакой особенной болезни; она была больна истощением сил от голода и нужды.

- Ну, слава богу, теперь ты скоро поправишься, дитя мое! - проговорил он, окончив выслушивать и выстукивать девочку. - Хороший уход и пища вылечат тебя без всяких лекарств! Завтра же мы перевезем тебя к нам, и Катя не откажется поухаживать за тобой!

благодарил нас за все, что мы делали для него и для Марго.

- Вы настоящие благодетели, - говорил он. - За все зло, причиненное мною вашим детям, вы отплачиваете мне величайшим добром...

Марго выходила я и могу смело гордиться этим. Зато я приобрела в ней впервые друга на всю жизнь. Она привязалась ко мне, как к родной сестре, чем заставляет даже ревновать мою дорогую Лизочку. Марго очень изменилась к лучшему, как и ее отец, который стал неузнаваемым с тех пор, как наша семья облагодетельствовала его с дочерью. Каждое воскресенье и он, и Марго приходят к нам, и мы проводим сообща праздники. О неприятном прошлом все как бы позабыли, по крайней мере, никто не говорит о нем.