• Приглашаем посетить наш сайт
    Загоскин (zagoskin.lit-info.ru)
  • Желанный царь
    Часть II. Глава IV

    Отъезд из Мурьина был назначен через неделю. Тем временем чинили дорожную каптану, доставившую сюда больше года тому назад князя Черкасского с семьею. Путь предстоял долгий и нелегкий. Ранние осенние заморозки портили дорогу. А тут еще недужный князь Борис совсем свалился с ног и быстро таял с каждым часом. Не прошло и нескольких дней со дня приезда старицы, как свояк ее отдал Богу душу. Раздавленная, смятая отчаянием княгиня Марфа Черкасская не осушала слез. Князь был добрый, хороший человек, и весь Мурьинский погост с искреннею печалью оплакивал умершего. Его похоронили возле церкви и стали спешно собираться в дорогу. Старый боярин-посол, присланный из Москвы, особенно поторапливал женщин. "До Покрова на месте быть надо. Так от царя указано!" -- сурово настаивал он.

    Молодой спутник его за это короткое время тесно сблизился с опальной семьей, деятельно помогал хоронить князя Бориса, собираться в дальний путь женщинам и детям. Помогал он и красавице Насте нянчиться с ее маленькими племянниками.

    Здесь, вдали от Москвы, молодой девушке не приходилось вести жизнь московских боярышень-затворниц, скрывавшихся от людей. И дружба ее с молодым князем Кофыревым-Ростовским крепла с каждым днем, с каждым часом.

    Взяв детей, они уходили в лес и на озеро, в то время как две боярыни, две Марфы, одна опальная княгиня, другая постриженная инокиня, обе потерявшие мужей, вели нескончаемые печальные беседы.

    Молодой князь Никита Иванович любовно следил за детьми. Особенно полюбился ему Миша. У князя в Москве был младший брат, тоже Михаил, ходивший в стольниках при царе, юноша лет шестнадцати. И часто-часто рассказывал Насте и детям молодой князь об этом юноше, своем братишке, в котором сам он не чаял души.

    Еще чаще ходили все вместе на могилу князя Бориса. Горячо и пламенно молилась там Настя. Забыв весь мир, упав на могильный холмик, просила она усопшего родственника вымолить у престола Всевышнего счастливую долю ее ненаглядным, Тане и Мише. Хороша была и трогательна в такие минуты Настя между двух притихших подле нее ребяток-племянников. Вся одухотворенная молитвою, она не замечала, не видела пары молодых глаз, впивавшихся в нее с неподдельным восторгом. А черные глаза князя Никиты, не отрываясь, любовались в такие минуты этой самоотверженной девушкой.

    Наконец настал день отъезда.

    После напутственного молебна, под горячие пожелания всего Мурьинского погоста, две тяжелые громыхающие каптаны выкатились из селения. В передней сидели московские послы, в задней две боярыни, Настя и дети.

    Густыми темными мурьинскими лесами шел их путь на Кострому. Останавливались для отдыха лошадей и для ночевок. И всякий раз на остановках появлялось у окна каптаны молодое, ласковое лицо князя Никиты. Он протягивал руки, высаживал детей из каптаны и возился с ними, пока отпрягали и кормили лошадей.

    И Настя не могла не чувствовать ответной ласки и благодарности к юноше за его участие к ее любимцам.

    Чем ближе подходил конец их пути, тем теснее росла и крепла эта дружба.

    А темные леса между тем редели. Реже попадались хвойные деревья, чаще лиственница. Белые стволы березок южнее заменялись тополями и липами, опушенными белым инеем.

    Еще проползла и канула в вечность новая неделя.

    Выехали на берег Волги, тронутой первым тонким сальцем-ледком. Свернули в сторону от ее берега и опять погрузились в густые, на этот раз костромские леса.

    В сорока пяти верстах от Клон остановились последним привалом среди дремучего леса у ворот бедной, маленькой Тихвино-Луховской обители.

    Засуетилась малочисленная братия убогого лесного монастыря, высыпала навстречу именитым опальным.

    Узнали иноки с игуменом прежних жертвенников-благодетелей, кинулись к опальной боярыне и к ее детям.

    А вечером на всенощной с особенным старанием выводил хор клирошан священные стихиры и песнопения, давая торжественное настроение горячо молящейся опальной семье.

    С печалью и невыразимым сочувствием смотрела на эту семью вся обительская братия, сливая свои молитвы с молитвами опальных бояр...

    ***

    Чудесно приютилось среди суздальских лесов глухое, малообитаемое местечко. Небольшое село раскинулось на опушке леса, обведенное кольцом непроходимой чащи. За селом -- речонка с мельницей, а поодаль -- двор с избушкою и крошечной второй пристройкой для служб. Высокий частокол поднимается наравне с крышей. У ворот ждут двое людей. Ждут прибытия хозяев.

    К сумеркам только показываются из леса две дорожные боярские каптаны.

    Высокий старик поднимается с завалинки и, приставив руку к глазам, по привычке скорее, нежели от солнца, потому что октябрьское солнце давно нынче перестало светить и ушло на покой, пристальными и зоркими глазами всматривается в даль.

    -- Никак, едут, Сергеич, наши-то... Говорю, едут! -- сорвалось у него, и, скинув шапку, он стремительно бросился вперед, с несвойственной его почтенному возрасту быстротою.

    -- И то, наши! Слава Те Господи! Привезли наших бояр! Стой, стой, Иванушка, и я за тобою! -- отозвался счастливым голосом его собеседник, весь исполненный несказанной радости.

    И оба старика быстро, как юноши, живо зашагали навстречу каптанам.

    -- Боярыня-матушка, государыня Марфа Ивановна! Слава Те Господи! Дождалися!.. Княгинюшка-боярыня! Боярышня Настасья Никитична, боярчата мои ласковые! -- плача и смеясь, лепетал Сергеич, бросаясь в ноги приехавшим хозяевам.

    -- Как ты здесь очутился, старина! А мы и не чаяли кого из своих встретить! -- радостно щебетали дети, бросаясь в объятия любимого дворецкого.

    -- От самого Ивана Михайловича Годунова, царева кравчего, супруга нашей боярыни Ирины Никитичны, дознался о приезде вашем сюды, о смягчении участи вам, ангелам невинным... И поспешил, да по дороге в соседний уезд, в Домнино-село заглянул, кума своего Ивана Сусанина, домнинского старосту твоих, государыня боярыня Марфа Ивановна, вотчин упредил... Просил меня старик с вами, хозяевами своими, привести повидаться... Вот и приплелся сюды со мною, челом тебе с детками да сестрицами ударить, курями да яичками да творожком деревенским... Все запасы в хоромах осталися. Просим милости отдохнуть с дорожки далекой, -- тараторил Сергеич в то время, как другой старик, величавой и открытой наружности, с честными, необычайно добрыми глазами, низко кланялся, стоя без шапки перед опальной семьей.

    Марфа Ивановна с первого же взгляда узнала своего прежнего слугу, домнинского старосту Ивана, по прозвищу Сусанина. Он не раз наезжал в Москву на романовское подворье с оброком для своих бояр, и все Романовы отличали и ласкали этого преданного им, верного слугу.

    Теперь, когда село Домнино с окрестными деревнями и поселками, доходившими числом до пятидесяти в Шачебольском стану на Шаче-реке, были отписаны на царя Бориса, и, таким образом, старый Сусанин не являлся уже романовским слугою, все же его преданность и верность прежним господам горячо отозвались на опальной семье.

    Растроганная этим проявлением преданности, Марфа Ивановна со слезами благодарила старика, а дети повисли у него на шее.

    -- Спасибо тебе, Иванушка, век не забуду ласки твоей! -- прошептала боярыня-старица и, смахнув слезу, первая вошла в свои скромные, почти бедные клоновские хоромы, так мало похожие на прежние жилища бояр Романовых на Москве и в домнинской вотчине, где они иной раз проводили летнее время.

    Но детям и Насте после годового мурьинского заточения показался земным раем этот уголок.

    Кругом шумели не чужие, а родные леса... Родное, свое село раскинулось по косогору... Свои крестьяне с хлебом и солью теснились сейчас у крыльца, узнав о возвращении бояр.

    И невольно охватывала радость бедных ссыльных, что они как-никак, а дома. Тане и Мише особенно уютной и желанной показалась скромная изба, где, благодаря заботам Сергеича и Сусанина, все блестело и сверкало чистотою, теплились лампады в углу, чистые полавочники покрывали лавки, узорчатая камчатная скатерть лежала на столе, на котором красовался обильный ужин, приношение Сусанина и других крестьян.

    Теперь новая надежда закралась в сердце ребятишек при виде всех этих превратностей судьбы.

    -- Отпустили матушку, может статься, вернут и тятю! -- несколько раз высказывали свои надежды друг другу дети. -- Настюшка, а Настюшка, может ли статься это? -- обращались они то и дело к молоденькой тетке, с которой привыкли советоваться и совещаться во всем.

    Но та только печально покачивала головкой. Что она могла им ответить? Чем могла обнадежить этих бедных полусироток при живом отце-заточнике?

    ***

    в клоновскую усадьбу.

    В теплом охабне, найденном в кладовых клоновской избушки вместе с прочими вещами из остатков романовского имущества, уцелевшего здесь случайно, в отороченной мехом теплой шапке, Настя, пользуясь короткими осенними сумерками, вышла погулять за ворота с детьми.

    Верный Сергеич плелся за ними в некотором отдаленье, не выпуская из виду своих юных господ.

    Князь Никита, встретив у околицы Настю с племянниками, остановился перемолвиться с ними словом.

    -- Назавтра уезжаем отселе! Прости, боярышня! -- с невыразимой грустью повторил еще раз молодой стольник.

    "Назавтра уезжаем!"

    Эти слова как громом сразили Настю.

    Она так привыкла за последнее время к присутствию молодого человека, так привязалась к нему, что мысль потерять его, такого доброго ко всей ее семье и заботливого, показалась ей дикой и невероятной.

    Потупив глаза в землю, стояла она перед юношей, крепко ухватив за руки Таню и Мишу, словно ища в них силы и опоры.

    А дети, сами встревоженные предстоящей разлукой с князем, к которому привязались не меньше тетки, готовы были расплакаться при этом известии.

    С захолонувшим сердцем стоял князь Никита, вглядываясь в милое, потускневшее лицо девушки, полюбившейся ему в первую же минуту их встречи там, за околицей далекого Мурьинского селения.

    "Ужли и ей меня жалко? Ужли и она?.." -- в смятении пробуждалась в его душе радостная и сладкая догадка.

    Вероятно, его волнение передалось и Насте. Она взглянула на князя, потом быстро перевела глаза на детей.

    -- Танюша, Мишенька, бегите к Сергеичу скорее, скажите ему, чтобы с вами погулял, а мне с князем Никитой двумя словами перемолвиться надо, -- смущенно обратилась она к племянникам.

    Те послушно повернули назад и кинулись вперегонки навстречу бывшему дворецкому, теперь исполнявшему при них обязанности дядьки.

    Князь Никита и Настя остались одни.

    С минуту девушка молчала, охваченная волнением.

    Наконец с трудом заговорила, словно выдавливая из себя слова:

    -- Спасибо тебе, княже, за твою ласку к деткам да заботы о нас, злосчастных узниках. Кабы знал брат Федя, инок Филарет ныне, обо всем, что мы от тебя доброго видели, денно и нощно Бога бы молил за тебя... А мне отплатить тебе нечем... Моя грешная молитва вряд ли до Господа дойдет, -- и с этими словами Настя снова потупила в землю глаза, наполнившиеся слезами.

    Князь Никита вздрогнул.

    -- Господь всех людей, все творенья свои жалует, -- ответила Настя, -- а вот люди!.. Пошто они невинных мучают и томят?.. Братьев моих, сестер, племянников и меня, ни в чем не повинную, как и за что они нашу жизнь загубили?

    Голос девушки, произнося это, затрепетал и осекся. Слезы наполнили ее глаза.

    Бесконечным порывом жалости охвачено было сердце князя Кофырева-Ростовского.

    Он шагнул к Насте, взял ее за руку...

    -- Настасья Никитична, голубушка... золотая... желанная... да нешто не видишь ты?.. Не чуешь разве, что голову за тебя сложить я хочу?.. Слово одно вымолви, всех злодеев твоих, всех ворогов семьи твоей уничтожить готов... На плаху за тебя пойду, как на пир званый... Настасья Никитична, добрая, ласковая... голубка сизокрылая, лапушка, неужто оттолкнешь меня?.. Неужто прочь прогонишь? Аль побрезгуешь, боярышня, род свой именитый старинный романовский на наш княжий кофыро-ростовский променять? Аль не люб я тебе, чтобы замуж за меня пойти, в окруту?

    Струйками лесного ручья, сладкими райскими песнями, нежным дыханьем майского ветерка вливались в душу взволнованной Насти пламенные речи юноши. А в ее сердце зарождалось могучее чувство к нему, к этому прекрасному, благородному Никите Ивановичу, который, не боясь царского гнева, не страшась ничего, смело предлагал себя в мужья ей, опальной, ссыльной, разоренной боярышне.

    "Так вот она какова любовь! -- запело, ликуя, в душе девушки. -- Никакие преграды ей не страшны. На плаху, на самую гибель без оглядки он пойдет для нее!.."

    Радостная, просветлевшая, подняла она на собеседника ласковые очи и обдала его взором, полным ответной любви.

    А он уже снова говорил ей, трепещущей рукой сжимая ее руку:

    для меня доли... Не томи, желанная, родимая! Выходи за меня! Завтра же и веселье (свадьбу)! справим, до поста Рождественского на Москве будем... А сейчас к боярыне-иноки не веди меня. Где уж тут свах засылать, хороводиться... Повенчаемся в обители Тихвинской, и умчу тебя, голубку мою, в Москву!

    -- Что? Что такое говоришь ты, княже? -- спросила ошеломленная этими словами Настя.

    Она словно от сна проснулась в эту минуту... Провела рукой по лицу... Несколько мгновений она молча глядела в землю... Затем, побледнев, заговорила прерывисто:

    -- Господь с тобой! Господь с тобой, князь Никита! Неладное ты затеял -- о веселье и радости говорить, когда томятся в заточенье и умирают мои братья, а жена да дети Филарета мне поручены, у меня на руках... Не хочу лгать тебе, княже, полюбила и я тебя, за деток-сирот полюбила, за все, что ты сделал для них, за несчастную старицу-инокиню, их мать, за все добро, за всю ласку твою... Но не видеть тебе пока меня за собою... Нет, нет!.. Не буду я женой тебе до тех пор, покуда не повернется судьба ссыльных заточников, покуда не получат детки отца, покуда лучшие времена не наступят для романовской семьи... Нет, нет!.. Не оставлю я их, не стану искать счастья, пока они страдают... Совесть меня заживо сгложет, княже, ежели покину я ради своей доли бедных деток да мучениц-сестер...

    Сказала, махнула рукой и пошла было от взволнованного князя по направлению приближавшихся к ним Сергеича и детей. И вдруг, не выдержав, обернулась снова. Полным любви и участия взором окинула князя и прошептала чуть слышно:

    не забудет тебя.

    И, улыбнувшись ему сквозь слезы невыразимо-кроткой, полной любви улыбкой, поспешила она навстречу своим.

    Разделы сайта: