Снова после пяти долгих лет ожило, проснулось романовское подворье. Суета, уборка, чистка палат и теремов закипели здесь. Отобранное четыре года тому назад в имущество царя Бориса и теперь возвращенное прежним владельцам молодым царем Димитрием, снова ожило это богатое старое гнездо.
Прежние челядинцы Романовых, оставшиеся без крова и хлеба, питаясь людским подаянием, заслышав о милостях нового царя к их опальным господам, со всех сторон, изо всех уголков Москвы стали возвращаться на старое любимое пепелище. Но не все могли вернуться, многих уже не было в живых, многие не вынесли своего жалкого существования и исчезли с лица земли. Но зато все, спасшиеся от нужды и лишений, деятельно принялись за работу по уборке господских палат.
Помимо бесчисленных вотчин и крестьян, все сокровища Романовых были возвращены им по принадлежности, из глубоких подвалов Бориса нагруженные возы то и дело доставляли сюда меха, утварь, золото, серебро, самоцветные камни, одежды, шубы и оружие. Старый Сергеич, приехавший сюда из далеких Клон, как и в былые времена, верховодил устройством и уборкою подворья.
Нынче должны были вернуться его опальная боярыня-инокиня с боярышней и детьми.
Знал старик, что что-то еще более торжественное и неожиданное готовилось для его бояр-государей. Как слышал Сергеич, нынешний царь первое, что сделал по восшествии своем на престол, вернул из заточения свою инокиню-мать, бывшую царицу Марью, боярина Богдана Вельского, своего дядьку, сосланного Борисом, и своих дядей Нагих. И если верить смутным слухам, то и о других родственниках своих, Романовых, позаботился молодой государь. Слыхал Сергеич, наравне со всею дворнею, что Филарету Никитичу, его бывшему государю боярину, предложат сан Ростовского митрополита, а Ивану Никитичу почетное место в государевой Думе.
Не сегодня-завтра примчат сюда из дальнего заточенья обоих братьев, а из Клон все семейство Филарета Никитича. И всеми силами старается поспеть с уборкою к этому дню старик... Ему помогает мамушка Василиса Кондратьевна, изменившаяся и исхудавшая до неузнаваемости за последние годы среди своих нищенских скитаний. Устанавливают наскоро лари, скрыни и тяжелые сундуки, присланные из дворца. Пересматривают, перетряхивают, проверяют вещи. Из возвращенных вотчин, из Домнина, еще накануне пришли подводы с разною живностью для бояр. Целый поезд подвод с курами, утками, мясными тушами, зерном, хлебом и всевозможным деревенским гостинцем.
Недоставало только самих хозяев, но их ждали только к ночи, а то и завтра поутру из-под Коломенского, где они должны были сделать последний привал.
Немудрено поэтому, что Сергеич всячески торопил челядь с уборкою и до полусмерти загонял холопов, стараясь достойно встретить своих дорогих господ.
***
Погожее, ясное утро ранней и ясной осени застало давным-давно на ногах молодого московского царя.
Пренебрегая старым московским обычаем ложиться спать с петухами и проводя целые ночи в пирах с наехавшей из Польши литовской знатью, под звуки труб и литавр, гремевших чуть ли не до зари в царском дворце, царь Димитрий Иванович проснулся тем не менее рано и, по заведенному обыкновению, в скромной выходной одежде скрылся из дворца.
Вошли в обыкновение у царя московского эти ранние прогулки, во время которых он заглядывал один-одинешенек, без свиты и даже без пахолка-пажа, в мастерские, где изготовлялось оружие, оттуда отправлялся на Монетный двор и в торговые ряды, говоря со всеми попросту, останавливая прохожих и расспрашивая их обо всем.
Но в этот раз царь вышел не пешком. Царский конюший подал ему к крыльцу едва объезженную дикую лошадь, так и рвавшую удила. Объезжать таких лошадей было великим удовольствием для Димитрия. Он вихрем носился на них, к немалому удивлению старых бояр, неблагожелательно покачивавших своими убеленными сединою головами. Не нравилось это молодечество царя тяжеловесным на подъем московским вельможам.
-- Ровно тебе и не царь, а простой человек, как и мы, грешные, -- недовольно шушукались они втихомолку.
Но сильнее таких прогулок, скачек и охот (во время которых Димитрий самолично выходил один на один с рогатиною на медведя) претили им неуважение царем давних русских обычаев и привязанность его к иноземщине. Музыка на пирах, близость к трону поляков, полное равнодушие Димитрия к соблюдению постов -- все это за спиною царя ставилось ему в упрек.
В то время когда дикий конь кружил лихого царственного всадника по ближним окрестностям Москвы и Димитрий, опьяненный свежим душистым осенним воздухом, летал на нем, наслаждаясь своей короткой свободой, в передней государевой, в ожидании царя, шла оживленная беседа среди бояр, заседания которых царь назвал "сенатом" по примеру Польши и Литвы.
Здесь собрались все думцы, во главе со стариком Вельским, недавно возвращенным из ссылки. Были здесь три брата Шуйские, попавшие было в самом начале царствования в опалу, а старший Василий приговоренный даже к смертной казни и на самой плахе в последнюю минуту прощенный царем, были князья: Мстиславский, Воротынский, Телятевский, Голицыны -- словом, весь цвет русского боярства. Ближний боярин Петр Федорович Басманов отсутствовал, почему собравшиеся думцы, члены нового сената, как наименовал царь думу, пользуясь этим отсутствием, смелее, нежели в иное время, могли высказывать свое неудовольствие молодым царем.
-- Да где ж он теперича? Время полдничать как раз приступает, а его и след простыл, -- произнес, волнуясь, горячий не в меру Василий Голицын. -- Хошь ты, боярин, князь Вельский, как прежний дядька царев, сказал бы ему, што царю московскому негоже с народом якшаться да всюду доспевать на рабочей слободе. Слава Те Господи, слуг у него немало... Пущай пошлет кого из нас...
Старик Вельский поднял глаза на говорившего и погладил седую как лунь серебряную бороду.
Ему более чем кому другому, как дядьке-пестуну покойного царевича Димитрия, было известно о самозванстве этого царя, но долгая ссылка, заточение, тоска по Москве и ближним и дарованное ему этим странным и неведомым юношей помилование заставили и его, честного, неподкупного старика Вельского, покривить душой, признав за царский корень дерзкого проходимца. И Вельский только молча поглядел на Голицына и ничего не ответил.
Василий Шуйский быстро взглянул на маститого старца своими маленькими, подслеповатыми глазками. О, он вполне соглашался с Голицыным и другими. Он сам это доказал всенародно, открыто подмывая московскую чернь, еще в самом начале царствования Димитрия, на мятеж. И чуть не поплатился за это головою. Сейчас он снова в милости у царя и должен молчать, потому что время его еще не приспело: еще не приехала из Польши царская невеста Марина Мнишек, на которой женится царь, по всей вероятности не обратив ее в православие, себе же на гибель.
Он, старый Шуйский, дождется этого часа и тогда... Тогда! Кто знает пути Господни? Может, вместо сверженного "царя-проходимца, польского названца" , кто-либо из старых боярских родов получит престол? А что, если он, Шуйский?..
Эта мысль, словно огнем, обжигает голову старого князя, туманит его мозг... Все путается на мгновение перед глазами Шуйского...
Он будет царем? Возможно ли это? Тщеславный старик едва не лишается сознания от этой мысли.
"Терпение!.. Терпение!.. -- слышит он чей-то чужой голос, поднимающийся со дна его души. -- Поспешишь не вовремя, народ насмешишь только". Сунулся ведь он было народ поднимать против Димитрия и головы едва не лишился, сослан был, вернули лишь недавно и опять приблизили к кормилу правления.
И снова, при одной этой мысли, вздрагивает князь от злобы и ненависти к "великодушному" царю и ловит с злорадством недовольные речи бояр-думцев, собравшихся в государевых покоях, схватывает на лету слова и торжествует.
Теперь уже старый князь Воротынский накидывается на Богдана Вельского:
-- Хошь бы ты, княже, царю присоветовал не поганить терема бесовскими ляшскими игрищами... А то намедни к заутрене трезвонить зачали, а во дворце литавры да трубы гремят. Чисто дьявольское наваждение, право!
-- Чего уж там! -- вмешался старик Мстиславский. -- Сам своими глазами видел, как в среду, заместо постной снеди, государь великий поганой телятиной тешился, вкушал ее, словно потребную ясть! -- И старик энергично сплюнул в сторону.
-- Намедни в субботний день мойню (баню) не топили... Говорят, государю угарно зело... А допрежь всего русский человек к мойне да к отдыху после праздника привержен, -- вздохнул один из братьев Голицыных.
Тут Шуйский поднял свои маленькие, с покрасневшими веками глазки и запел тягуче:
-- Князья-бояре... Не нам судить государя молодого, прирожденного сына нашего батюшки царя... Неволен в том он, государь-владыка, благоверный Димитрий Иванович, што, счастливо избегнув гибели, долго в ляшской земле укрывался и обычаи, кои там, принял. Постарше, помудрее станет, може, попривыкнет и к нашим обычаям... А што в мойне не парится, да телятинку вкушает, да пирует за столами под бесовскую музыку, так по младости это... Не всякое лыко в строку...
-- Ишь, запела лисица! А небось сам же за те же речи едва головы не лишился! -- со злобою подумал князь Василий Васильевич Голицын.
Но ответить Шуйскому он не успел. Распахнулась дверь. Вошел темнокудрый, еще молодой красавец с быстрыми глазами, Петр Федорович Басманов, державшийся в стороне от остальных членов нового сената, вернейший и преданнейший слуга Димитрия.
-- Великий государь с прогулки сейчас вернуться изволил! -- объявил он с порога передней, отвешивая боярам полный достоинства поклон.
Снова, под быстрыми руками двух пахолков-пажей, распахнулись двери из внутренних дворцовых покоев, и небольшая, коренастая, но статная фигура Димитрия появилась перед низко склонившимся государевым сенатом.
-- Прощенья прошу, што задержал вас, князья-бояре! -- звонко прозвучал молодой, сильный голос царя. -- Мочи не было с поля ранее вернуться... Дух-то за стенами московскими на воле какой! Ровно вино, пьянит! И сердцу весело и любо! И телу пользительно!
Действительно, такие прогулки как нельзя лучше сказывались на здоровье молодого царя. Его огневые глаза блистали. Горело румянцем некрасивое, умное и вдохновенное лицо. Золотом отливали рыжие кудри.
И когда он присел боком у стола, минуя свое царское место, прямо на лавку, рукою указав боярам садиться вокруг него, и стал просматривать поданные ему думным дьяком Василием Щелкановым свитки грамот, бояре, окружавшие царя, поняли, что энергия, бьющая ключом в этом юноше, заставляет их забывать об его подозрительном происхождении, и как-то невольно хотелось им верить, что он действительно сын Грозного царя.
Планы пути в Туретчину, в Крымское ханство, подвластное султану, лежали перед Димитрием. Царь во что бы то ни стало желал наказать крымских татар за их набеги на русские владения и готовился к крымскому походу, прося помощи у короля Сигизмунда. Последний желал получить за это Северскую землю, разрешение строить католические костелы, а иезуитам жить в
Московской земле. Но на это царь московский согласиться не мог. Приходилось, стало быть, обходиться без польской помощи в этом деле. А "дело" захватывало молодого царя. Тщеславный и горячий, он бредил лаврами Александра Македонского и, присвоив себе титул "цесаря непобедимого", хотел во что бы то ни стало оправдать его.
Сейчас он доказывал боярам, водя указкой по разложенному им плану Московской земли, что нет ничего легче, как завоевать для Москвы Крым, если обрушиться на него сразу с двух концов: с моря да с суши.
-- А только войска наши дюже плохи, -- горячо доказывал Димитрий, -- намедни приказал я великому мечнику, князю Скопину-Шуйскому, велеть земляные крепости на Москве-реке строить. Пусть разделятся стрельцы. Одни пускай нападают, другие берегут завалы... На Литве всегда так перед войною делается. Руку набьют, по крайности, в ратном деле... Я сам приду показать, как вести сражение.
И он порывисто вскочил с места, будто уже были устроены завалы и крепостцы и началось сражение двух практикующихся сторон, готовый бежать туда сам руководить этим сражением.
Но в это время Петр Федорович Басманов, кинувший взгляд в окно, произнес взволнованно:
-- Глянь, государь, каких гостей тебе Господь посылает ныне.
С живостью мальчика Димитрий бросился к окну, и лицо его оживилось и просияло еще заметнее, еще ярче!
уст царя.
Бояре удивленно переглядывались между собою. Знали они о многих преобразованиях и замыслах царя. Знали и о его милостях, щедро рассыпаемых за это короткое время. Возвращена была из далекого монастыря его мать, инокиня Марфа, бывшая царица Мария Нагая, открыто признавшая сыном Димитрия, возвращены из ссылки и ее братья, царские дядья, и осыпаны милостями. Каких же новых гостей так задушевно встречает молодой царь?
Бояре тихо шушукались, отойдя к сторонке. Но вот поднялась суматоха во дворцовых сенях... Забегала челядь, заметались пажи-пахолки.
Алебардщики из немецкой стражи, для охраны и почета служившие при московском царе, вошли и встали у дверей. Широко распахнулись двери.
Вошел Петр Федорович Басманов и торжественно провозгласил на всю переднюю горницу государеву:
-- Бояре Романовы явились из ссылки по твоей милости и пришли бить тебе челом, великий государь!
И тотчас же, следом за этим, на пороге выросла высокая, величаво-царственная фигура инока в смирном платье, с длинной седой бородой. За ним появился болезненного вида боярин, волочивший разбитую параличом ногу. Оба они со скромным достоинством низко поклонились царю.
-- Наконец-то! -- произнес царь дрогнувшим голосом. -- Наконец-то могу я исправить Борисово мучительство и достойно наградить невинно пострадавших родичей моих!
И, низко склонив голову перед иноком, произнес смиренно:
-- Благослови брата своего, будущий владыка Ростовский!
Суровые глаза бывшего боярина Федора Никитича блеснули радостной надеждой.
осыплет милостями и его детей и жену с сестрами, разрешит ему видеться с ними.
Сердце смиренного инока забилось сильно, до боли... Нынче примчали их только с братом из дальних ссылок сюда, на Москву и объявили по дороге о возвращении им всех их вотчин и имений. Но о семье ни слова. О детях тоже. Да живы ли, здоровы ли они и жена?
А Димитрий говорил между тем младшему Романову:
-- Филарет Никитич отречен от мира. Почести духовные, сан владыки Ростовского, давно заготовлены ему... А ты, боярин Иван Никитич, найдешь свое место среди моего сената, промеж моих ближних советчиков...
И Филарет Никитич, и ты желанные гости у меня во всякое время... И хошь ничтожной малостью покроет Димитрий то лихо, те муки, коим подверг вас, невинных, гонитель ваш Борис.
-- Великий государь, -- произнес он голосом, дрогнувшим от волнения. -- За милости твои земно благодарю тебя, но мирские почести не пленяют меня боле... Бью тебе земно челом. Об одном молю, государь, дозволь узнать про участь близких моих, дозволь повидаться с ними.
Быстрые глаза Димитрия ласково остановились на лице Филарета.
-- Возьми на час терпение, Филарет Никитич! Дай срок нынче до полудня покончить с делами думскими, и тотчас же сам доставлю тебя после полдника на твое романовское подворье. А там, може, и изведаешь от челяди о том, как живут в клоновской вотчине твои детки да жена... Може, и другая радость ждет тебя, отче.
И, сказав это, Димитрий указал место близ себя обоим братьям, в то время как бояре-думцы с невольной завистью поглядывали на этих новых любимцев, попавших из тяжелой опалы сразу в такую милость к царю.